В глубине библиотеки

      Тишина в библиотеке, и только глухие шаги отражаются от стен и стеллажей, уставленных тысячелетними фолиантами. Он идёт вдоль одного из них, кончиками длинных пальцев нежно касаясь древних переплетов. Легкие пылинки поднимаются от его прикосновений, взмывают в воздух, выписывая замысловатые узоры и не думая оседать вниз. Он идёт вперед, не отрывая руки от корешков, чуть оборачивается, склонив голову, щурится и едва улыбается, тут же отворачиваясь. Лунный свет пробивается откуда-то издалека, разгоняя подступающий мрак, но позволяя скрыться от чужих глаз. Он ступает мягко, почти неслышно, не в пример тише тяжелых шагов сзади. Но это неважно, нет причин беспокоиться. Они знают, что здесь кроме них - никого. Кто может оказаться в старинной библиотеке в столь поздний час? Только безумец или тот, кто хочет спрятать свои самые сокровенные тайны подальше от любопытных глаз и умов. Тот, что почти ощущает себя преступником, нарушающим самый главный закон.       Он ведет всё глубже и глубже в этот бесконечный лабиринт стеллажей, заставленных книгами, страницы которых исписаны людьми, давно почившими. Быть может, это все, что от них осталось: кипа ветхой, пожелтевшей от времени бумаги, перепачканной выцветшими чернилами. Задумывались ли они тогда, сотни и тысячи лет назад, выводя пером знак за знаком, что потомки их и не вспомнят имени праотцов, а труд всей их жизни станет одной из многих рукописей, забытых на полках и покрытых слоем многовековой пыли?       Но, быть может, это вовсе не так? Так любовно прикасаться можно только к тому, что очень ценно для тебя. Он многие дни проводит здесь, и, может, книги эти давно стали его дорогими друзьями? Мог ли он знать некоторые из них наизусть? Вполне возможно.       Он продолжает идти, уверенно, но не спеша, и прямая спина его приковывает взгляд. Кажется, ещё немного, и они оба затеряются в этом лабиринте. Но это уже не имеет значения, потому что терпение кончается, и сильные руки останавливают, перехватывая поперек туловища, прижимают к мощной груди. Он откидывает голову на чужое плечо, открывая длинную шею. И не удержаться, провести языком по бледной коже, оставив влажную дорожку до уха, прихватить зубами чувствительную мочку и попробовать, наконец, его губы на вкус. Тонкие, холодные, но такие податливые, они слаще любого меда, что подается к царскому столу. Ворваться в рот, не встречая сопротивления, погладить его язык своим, призывая к действию.       И он не заставляет просить себя дважды.       Проводит осторожно по зубам, толкается глубже и мягко касается нёба, вырисовывая на нем замысловатые узоры. Тянется назад и проводит кончиками пальцев по щеке, ощущая под ними колючую щетину. Чуть отстраняется, прикусывает нижнюю губу, собираясь разорвать поцелуй, но лишь судорожно выдыхает, когда чужая рука зарывается в чёрный шёлк его волос, прижимая сильнее, а вторая изучает тело, расправляясь с многочисленными ремешками и застежками. И он помогает, расстегивает их куда более ловко, чем вызывает улыбку и награду за свою инициативу. Горячий язык вторгается в его рот, властвуя, подчиняя себе, и остается лишь делить с ним сбившееся дыхание, одно на двоих, ловить первые стоны, срывающиеся с его губ, звенящие в окружающей тишине.       Одежды слой за слоем соскальзывают на пол, обнажая острые плечи, и приходится разорвать поцелуй, чтобы развернуть его лицом и припасть, склонившись, к выпирающим ключицам. Он дышит рвано, выгибаясь в чужих руках, и перебирает пальцами светлые пряди. Бледная кожа мерцает в лунном свете, отдавая мягким свечением — сейчас он как никогда напоминает божество из древних мидгардских легенд.       Он шипит, извивается, словно ядовитая змея, когда чужие зубы смыкаются на соске, тут же горячий язык мягко зализывает, извиняясь. Приходится опуститься перед ним на колени, чтобы оставить влажный след вокруг пупка и ниже, вслед за тонкой дорожкой тёмных волос. Пальцы цепляются за край, бриджи отправляются к остальным одеяниям. И всё, чего хочется — прижаться к нежной коже, почувствовать жёсткие волоски щекой и вдохнуть глубоко родной запах. Его пальцы путаются в светлых волосах, гладят, затем чуть тянут вверх, заставляя подняться. И вновь поцелуй — медленный, тягучий, отдающий терпким ароматом гиацинта.       Хватается за край чужой брони, тянет ремешки, развязывая, и тает, ощущая руки, изучающие его. Вот уже нет преград, и кожа к коже — так близко, так горячо и необъяснимо ярко. Тянет за руку, вынуждая упереться лопатками в стеллаж, опускается вниз и, бросая короткий взгляд наверх, целует, ласкает языком и губами тонкую кожу, вызывая судорожный вздох. Скользит по члену рукой, языком, от основания к головке и обратно. Ещё один взгляд — прищуривается, улыбается незаметно — и губы смыкаются вокруг горящей плоти. Он вбирает в себя так глубоко, как может, стараясь захватить всю длину, замирает на секунду и отстраняется, пытаясь отдышаться. Затем снова: горячо, глубоко, невероятно, доводя языком до исступления, заставляя хрипы вырываться сквозь стиснутые зубы. Поднимает рукой ствол и тянется языком ниже, чувствуя, как пальцы болезненно стягивают волосы, приказывая отстраниться. Он откидывает голову назад, мягко проводя ладонями по чужим бёдрам, и смотрит снизу вверх, прямо в глаза, чуть насмешливо, дерзко, наслаждаясь желанием и страстью, что плещутся в зрачках напротив.       И самообладание летит к чертям, когда он, дразня, облизывается, едва касаясь губ кончиком своего змеиного языка. Остается только рывком поднять его с колен и впиться поцелуем — грубым, страстным, собственническим, не лаская, а подчиняя, захватывая, заявляя права. Толкнуть его к обожаемым книгам и прочертить путь влажными полуукусами по позвоночнику от шеи и вниз. Поцеловать две чувственные ямочки и скользнуть языком меж бледных ягодиц.       Он выгибается, закусывает губу, чувствуя ласку, упирается лбом в шершавые переплеты и пытается подавить стоны, рвущиеся наружу. Чужой язык скользит по внутренней стороне бёдер, настойчиво толкается внутрь его тела, а рука сжимает пульсирующий член, двигается плавно, размеренно. И впору сойти с ума от этих неспешных движений, заставляющих изгибаться неестественно, толкаться навстречу и дышать тяжело, временами срываясь на стоны.       Он замирает, когда чувствует прохладное масло на своей коже там. И палец, входящий в него осторожно, двигается медленно, стараясь не навредить. За ним входит следующий, и он зажмуривается, кривится от неприятных ощущений. Сколько бы они не делали это — каждый раз не легче предыдущего. Он старается расслабиться и дышать ровно, пальцы растягивают, раскрывают его, двигаясь всё свободнее внутри горячего тела. Дискомфорт уступает место тягучему удовольствию, когда чужая рука снова смыкается на его плоти, скользит от основания к головке, и указательный палец чуть нажимает, размазывает капли выступившей смазки.       И вдруг волна яркого удовольствия дрожью проходит по телу, когда пальцы входят иначе, под другим углом, задевая источник острого наслаждения снова и снова. И вот он сам уже насаживается на них и стонет почти в голос, откинув голову назад. Но ему не дают дойти до конца — пальцы покидают его нутро, рука больше не сжимает плоть — он выдыхает разочарованно и прячет лицо за полотном длинных волос. Чувствует, как его снова смазывают там, ощущает руки на своих бёдрах, что поглаживают успокаивающе, и едва сдерживает болезненный стон, когда чужая плоть наполняет его, почти обжигая изнутри. На мгновение оба замирают, привыкая, переводя дыхание. Он такой узкий и горячий, что темнеет в глазах и ноги подгибаются. Расслабляется и принимает член брата полностью, упираясь ягодицами в его бедра.       Они начинают двигаться почти одновременно, в унисон друг другу, легко найдя привычный ритм. Чёрные волосы рассыпаются по алебастровым плечам, и это уже на уровне инстинктов — потянуться и ухватить зубами длинную прядь. С каждым толчком, с каждой новой вспышкой удовольствия, наполняющей до самых кончиков пальцев, всё ближе пик, всё громче стоны. Он цепляется пальцами за потрепанные корешки, стараясь держаться на ногах, но не выходит: падает, увлекая за собой. И теперь так: на коленях, руками хватаясь за деревянную полку, руки на его бёдрах, рельефной спине, соскальзывают с гладкого дерева его пальцы, он роняет голову, прижимается щекой к ледяному мраморному полу, выгибается, словно кошка, подмахивает, не помня себя от наслаждения. И вот уже почти на грани, он давится криком, готовый...       Всё прекращается. Член покидает его тело, и он тихо подвывает от неудовлетворенности. Оборачивается, глядя с непониманием, обидой, стоя всё в той же откровенной позе. Сейчас лишь мгновение на то, чтобы постелить плащ на холодный камень, ещё мгновение, чтобы сесть и протянуть ему руку, подзывая. Он тянется своей, пальцы переплетаются крепко — не расцепить. Опускается сверху и плавно ведёт бёдрами, не спеша, наслаждаясь. Но много ли нужно для того, чтобы сорваться на ритм рваный, вверх и вниз, до упора, глаза в глаза, одно целое, и дыхание, оно тоже одно на двоих? Поцелуй — страстный, быстрый, совсем не нежный, и он запрокидывает голову назад в экстазе, открывая изящную шею, нет, не для поцелуев — укусов. Тянет грубо, до боли за волосы, сам не замечая, и с громким стоном изливается в чужую ладонь, сжимая внутри до разноцветных кругов перед глазами. И вслед за ним упасть в океан ощущений, теряя связь с реальностью, задыхаться в экстазе, прижавшись губами к разгоряченной коже.       Он обнимает за плечи, целуя светлую макушку, переводит дыхание. Лениво ведёт рукой по напряженным мышцам спины, словно успокаивая, и чувствует, как чужие ладони гладят по волосам. Они сидят так мгновение, а быть может, вечность, наслаждаясь, вдыхая запах друг друга.       Он первым разрывает объятия, встаёт и поднимает с пола одежды, ничуть не стесняясь своей наготы. Чувствует, как взгляд ласкает его спину, мягко улыбается и неспеша одевается, не оборачиваясь на шаги сзади и звон щитков.       Когда нагота больше не отвлекает, когда узлы на шнуровках затянуты крепко — ещё один поцелуй — нежный, трепетный и тёплый. Благодарный. Отрываться от чужих губ не хочется, невозможно.       Скользнув последний раз языком по губам, он отстраняется, опускает чёрные ресницы, отступает на пару шагов, разворачивается и, оставив после себя лишь холод на коже, скрывается среди бесконечных стеллажей и молчаливых книг, что сегодня пообещали сохранить еще одну тайну.