Похожая на Ангела

Он тихо берет ее за руку. Притягивает к себе. Сквозь тонкую и немного грубую ткань солдатской одежды он чувствует, как по ее телу пробегает табун мурашек. Она дрожит, все раны на ее теле словно оживают, давая вновь о себе знать. — Петра… — она слышит голос капрала где-то рядом. Она не в силах открыть глаза: ей до сих пор страшно. По щекам стекают соленые слезы, а тело вновь напоминает о недавнем, чудом пережитом бое. Сердце готово выскочить от переизбытка чувств и эмоций. Она жива. Она осталась жива, но… какой ценой?.. Каждая царапина, каждая ее рана ноет, немилосердно заставляя ее вспоминать. Тот страх, тот ужас, ту боль. Ту боль, от которой в глазах темнеет, движения на миг теряют смысл, а в голове поселяется такое простое, но такое очевидное чувство, именуемое «опустошенность». — Петра… — этот голос. Обычно бесстрастный, холодный. Сейчас там поселилось волнение. Но он не может сказать ничего другого. Не может, не понимает, зачем это надо. Он видит, как Ралл плохо, он чувствует, как от одной ее слезинки, как от каждой ее царапины по его телу пробегает холод и неукротимое желание убить, отомстить, наказать того, кто позволил себе дотронуться до нее. Всегда легкой, улыбчивой, робкой, милой девушки, иногда напоминавшей капралу о существовании Ангела. Такого неописуемого, красивого по-своему, порой неуклюжего и совсем немного раздражающего, такого, у которого должен быть свой Ангел Хранитель. Он в упор смотрит на нее: глаза зажмурены, слезы, не прекращая, не щадя, текут ручьями. Он не может больше на это смотреть, он должен помочь, должен стать тем Ангелом Хранителем, благодаря которому она никогда больше не узнает, что такое боль. Ее руки ослабли, лишь кисти вздрагивают с каждым глухим всхлипом, она уже давно оставила попытки вытереть или спрятать слезы. А сердце кровью алой обливается — так стыдно, кто-то видит ее такой, такой слабой, растерянной, напуганной… И не просто кто-то… Хотя, может, даже и легче, все-таки капрал давно ее знает. Она хочет что-то сказать, чувствует иллюзию давящей тишины. Она чувствует себя бесхребетной, беспомощной. Уже все равно, что будет дальше, главное, почему-то она уверена, что ничего плохого не случится, тогда почему же плачет? Она чувствует, что он притягивает ее к себе. Он так близко, что, даже через слой бинтов и рубашек, Петра ощущает тепло, исходящие от тела Леви. В его аккуратных движениях прослеживается трепетная забота, от которой становится легко и свободно. Но она сейчас слаба, ей слишком больно, слишком пусто, слишком страшно, чтобы почувствовать это, как должно. А капрал… он ощущает, как беззвучная истерика истязает девушку, он крепче прижимает ее к себе, стараясь отгородить от всех ужасов мира. На его глазах она медленно превращается в марионетку, которая не способна сейчас на какие-то свои действия и решения. Ее ноги предательски подкашиваются; руки, даже не стараясь сделать попытку, не находят опоры в виде мужских плеч. Она понимает, что все ее нутро истерзано, лишено сил, что ей все равно, что сейчас происходит в этом сером, Богом забытом мире. Она знает, где-то глубоко внутри себя, в той части сердца, которую она никому никогда не покажет, что доверяет свою беспомощность тому человеку, знает, что он не даст ей потерять равновесие. Он склоняется к ее шее. Она чувствует это необыкновенное, обжигающе-холодное дыхание. Его рука невесомо касается ее щеки, а она инстинктивно, как маленький ребенок, ищущий утешения и ласки, тянется навстречу. Горячие и горькие, ее слезы, будто кислота, обжигают пальцы капрала. Она слегка поворачивает голову, чтобы сильнее ощутить то, что пытается вернуть ее, вырвать из этого ада душащих чувств и предрассудков. Пересохшие губы лишь на миг касаются кожи Леви, но этого достаточно, чтобы всей душой, всем тем, что еще способно ощущать и воспринимать, она почувствовала, как ему больно. Больно, где-то глубоко внутри, больно от того, что она опускается, сереет, меркнет, перестает реагировать. — Ты все еще жива, — слышится вдали. И чей это голос — она не может разобрать, она знает это наперед. Но вместо ответа, вместо скупого «да» или хотя бы кивка она находит силы лишь на новый всхлип. Слезы набирают новую силу, сиплое и тяжелое дыхание заполняет всю комнату. Ее руки вдруг будто оживают и мертвой хваткой вцепляются в куртку капрала. Она отвечает, она начинает чувствовать его по-новому. Начинает чувствовать его руки, придерживающие ее ослабевшее и морально истощенное тело. Его дыхание, щекочущее ее щеку. Начинает чувствовать так близко… И сейчас ничего больше не важно. Он медленно наклоняется к ее дрожащим губам и легко целует, превращая миг в вечность, наполняя ее теплом, давая знать, что боль от того, что она жива, боль от того, что она могла умереть, тот страх не должны больше к ней вернуться. Он делает это почти инстинктивно, не для себя, для нее. А она, она цепляется за этот момент всеми остатками своих жалких сил, всеми теми мыслями, что еще есть у нее. Отбрасывает все предыдущие страхи, они и сами уходят. Возможно, раньше она и побаивалась капрала, но не сейчас… Не сейчас, да и никогда больше. Она открылась, все ее маски, все краснеющие и стесняющиеся чувства сейчас не способны удерживать ее — она слишком истощена. Капрал делает шаг назад, наклоняя истерзанное и израненное создание на себя. Он чувствует, как она поддается всем его движениям, даже самым невесомым и незаметным. Сильные руки приподнимают хрупкое тело девушки: надо донести ее до кровати, она слишком устала, ей, должно быть, слишком безразлично. А она, не открывая глаз, из последних сил цепляясь за плечи Леви, тянется к нему, не потому, что осмелела и до конца поняла свои чувства — потому, что так надо, потому, что отбросила все предрассудки, потому, что больше нет каких-то переходных и промежуточных действий, потому, что нужна разрядка. Почти одновременно с Петрой это понимает и Леви. Вот он, тот самый момент, когда можно отдаться животным инстинктам и провести в организме комплексную зачистку. Главное — не причинить боль. Он наклоняется к ней и дарит еще один незабываемый поцелуй, более долгий, более глубокий, более исцеляющий. Петра чувствует, как ее тело опускают, теперь она сидит на краешке кровати, но она не позволяет разорвать поцелуй, покорно отдает себя, доверяет, но крепко держит. Мучая сухие губы девушки, Леви опускается на колени, чтобы быть на одном уровне с лицом сидящей. Ее руки бессильно и легко блуждают по его спине, заставляя приближаться к себе сильнее, а губы и язык податливо отвечают на каждую ласку, на каждое маленькое движение. Она начинает чувствовать, как что-то разгораясь внутри, спирает и без того сбитое слезами дыхание, понимает, что надо прекратить эту затянувшуюся игру. Тихо, даже немного виновато, девушка медленно отстраняется от тонких губ капрала, откидывает голову назад и жадно хватает ртом воздух. Он кидает на нее быстрый изучающий взгляд, чтобы оценить ее состояние: в темной комнате, которую освещает лишь полумесяц за окном, ее короткие волосы кажутся совсем темными, грудь тяжело вздымается, голова откинута назад, а глаза все также закрыты. На тонких губах появляется еле заметная улыбка, ведь слезы потихоньку кончаются, а руки все также крепко держат его, намекая на продолжение. Медленно, стараясь сделать это как можно незаметнее и невесомее, одна рука капрала ложится на пятку тяжелого сапога и стягивает его с аккуратной миниатюрной ножки, вторая придерживает за спину, не давая девушке упасть на белые простыни раньше времени. Губы сами тянутся к манящей тонкой шее, при каждом вздохе на которой выступают тонкие вены. Легко касаясь бледной кожи губами, он чувствует еще невыветрившийся едкий запах спирта, которым доктора дезинфицировали раны, но разве это останавливает. Отложив сапог в сторону, он поднимает руку, проводит пальцем по свежей ране на открывающейся ключице, не надавливая, не царапая, не причиняя и тени неприятных ощущений. Затем целует, проводит языком, стараясь заживить такую никчемную ранку быстрее. Не в силах выдержать этой сладкой пытки, девушка шумно выдыхает. Она робко кладет на плечи капралу свои кисти и проводит по его рукам сверху вниз, попутно задевая и увлекая прочь куртку, что уже в следующие секунды тихо ложится на пол. Она чувствует, как огонь внутри ее тела разгорается с каждым действием Леви. Его рука аккуратно исследует ее тело, избегая забинтованных участков, второй он уже успел снять с нее и другой сапог, а губы ни на миг не отпускают ее шею, ключицы, щеки, виски, оставляя за собой приятно ноющие невесомые следы. С каждой секундой тень боли отдаляется на второй план, забывается, уступая место жаркому пламени, что разгорается с новой, непонятно откуда взятой силой. Мышцы начинают ныть, а внизу живота зарождается приятная истома. Она чувствует, как руки капрала невесомо и аккуратно ложатся на ее хрупкие плечи и медленно стягивают куртку, задевают ворот белоснежной рубашки. Ее рука непроизвольно тянется к его груди и ложится чуть выше сердца. Каждый глухой удар, каждый его вздох, будто она слилась с ним на одно мгновение: вот, значит, что такое — дышать вместе… Ее сердце набирает обороты, а пальцы робко расстегивают верхние пуговицы. Ее пальцы, холодные, словно бьют током, что заставляет пульс учащаться. Он придвигается к ней еще ближе и, найдя ее губы, вновь накрывает их своими, попутно расстегивая и отправляя в свободный полет по комнате натирающие ремни, которые, позвякивая застежками, вскоре падают в дальний угол комнаты. Томительный, страстный, долгий, заполняющий собой всю тишину, среди которой слышатся лишь глухие удары сердец, поцелуй прерывается лишь на миг, чтобы распрощаться и с белыми рубашками. Его руки ложатся на ее талию, заставляя вздрагивать, и медленно поднимаются вверх, поглаживая спину. Он чувствует, какая у нее тонкая бархатная кожа, чувствует на ней каждый маленький шрам, наклоняется к ее плечу и легко касается его губами. Не в силах выдержать невесомых, нежных прикосновений Леви, не в силах справится с этим жаром, который иссушает изнутри, заставляя желать большего, Петра наклоняется к его шее и глухо выдыхает, стараясь скрыть стон, так и просящийся наружу. Опускаясь губами все ниже, не пропуская ни единой маленькой ссадины, капрал прокладывает дорожку из поцелуев к ключицам Ралл, а затем и к оголенной груди. От этих прикосновений просто сносит крышу, заставляя девушку откинуться назад и издать более протяжный негромкий стон. Резко, будто что-то острое пронзило, она запускает пальцы в его волосы и чувствует, как его губы целуют затвердевший сосок. Жарко, а от этих прикосновений его губ, его рук она просто сгорает, все сильнее и сильнее желая продолжения. А капрал и не останавливается, чувствуя, как и его тело бросает то в жар, то в холод. Ее спина выгибается, ее руки медленно оглаживают его напряженную спину, а пересохшие губы так и просят внеочередного поцелуя. Напоследок легко касаясь губами ложбинки меж грудей, он привстает с колен и аккуратно опускает девушку на кровать, ни на секунду не выпуская ее из рук, постоянно поддерживая за талию и плечи. Чувствует, как по ее телу пробегает приятная судорога, а с губ вновь слетает тихий стон, повествующий о том, что боль на время забыта. Нависнув над ней, он смотрит, просто смотрит на ее приоткрытые, желанные губы, на закрытые глаза, на легкий румянец. Медленно он отодвигает ей за ухо непослушную прядь коротких волос — так, с открытым лицом, она напоминает ангела. Сейчас такого маленького, беззащитного и одновременно желанного. Она открывает заплаканные глаза, взгляды встречаются, почему-то сердце начинает увеличивать скорость своих ударов, и совсем не хочется двигаться, даже вздохнуть страшно. Не разрывая зрительного контакта, не нарушая тишины, девушка проводит своей маленькой ладошкой по его плечу, медленно опуская свою руку к его запястью. Она чувствует, как напряжен каждый мускул, чувствует совсем близко его дыхание и читает в его глазах нежность, любовь, заботу, желание помочь… Она держится за его запястье и смотрит в темные глаза, легко отрывает его кисть от кровати и кладет себе на талию, как раз там, где наложена белая повязка. Странно, но эти прикосновения, этот взгляд — все будто имеет целительное свойство. Это ее действие, как спусковой механизм, будто разрешение, показатель чистого доверия. Он вновь наклоняется к ее губам, а она начинает медленно вести его руку вниз, к брюкам, которые вскоре падают на пол, где уже минутой позднее кучкой лежит и вся остальная, так сейчас ненужная одежда. Не разрывая расстояния ни на миг, не отрываясь от чистой тонкой кожи друг друга, они не могут остановится. Жар охватывает, каждое его прикосновение будто подливает масла в огонь. Вдруг она чувствует, как одна его рука легко ложится промеж ее ног, находя сокровенное место. Она хочет, хочет так сильно, как никогда не хотела, а он понимает, что дороги назад уже нет. Аккуратно входит. Девушка вздрагивает и еще сильнее прижимает его к себе. Еще один страстный поцелуй. Его пальцы, имитирующие движения, практически мгновенно доводят ее до экстаза. Невесомо, незаметно даже для самой себя, она ногами толкает его бедра ближе к себе, будто разрешая, говоря, что она уже давно готова, читая в его взглядах заботу и волнение, понимая, как он ей нужен, как она нужна ему. Он изучающе смотрит на нее, будто ища подтверждения, что она действительно не против, и одним плавным движением входит в нее. — Ах.. — ее ногти впиваются в его спину, оставляя небольшие, приятно ноющие царапины. Все будто замирает. Из ее глаз вновь текут непроизвольные слезы, дыхание тяжелеет. Это новое, ни с чем несравнимое, столь желанное ощущение приносит почему-то боль. Или же… Леви начинает медленно двигаться, с ее губ срываются легкие сдержанные стоны. — Нет, — слышит она прямо возле своего уха. Горячее дыхание вновь обжигает, а губы невесомо касаются мочки, — не сдерживайся, — и как бы в проверку своих слов он делает еще один сильный и глубокий толчок. — Аах! — он знает, знает, что боль уже сменилась наслаждением, что теперь каждое его движение отдается в ее теле приятной волной. Ее ноги обвивают его бедра, прижимая все ближе к себе; каждая ее мышца напряжена до предела. Его руки продолжают с большим нажимом исследовать ее тело, а темп просто превращается в бешеную скачку, которая заполняет воздух глухими стонами-полурыками Леви и громкими и протяжными Петры. Еще несколько сильных толчков, и она вскрикивает, чувствуя, как что-то необыкновенное прорезает ее изнутри, вознося на высший уровень удовольствия. Все вновь будто замирает, еще один долгий, нежный поцелуй, и Леви почти без сил ложится рядом с ней. — Я возжелал ангела… — тихий, хрипловатый от возбуждения голос прорезает тишину. Она прижимается к нему, забывая обо всем ужасном, что пережила недавно. — Нет, — тихо отвечает Ралл и встречается взглядом с его темными глазами, — Ангелы, это всего лишь души умерших.