Я расскажу тебе, как всё началось

      — Ну что, всё ещё непривычно? — спрашивает Салли, положив локти на стол перед собой. Голос звучит, как обычно, — по-взрослому хитро и по-детски наивно одновременно.       Тоби равнодушно смотрит перед собой на внезапно возникшую собеседницу и сквозь неё одновременно.       — Нет, — апатично отвечает он. Дети-призраки больше его не дивят; ни они, ни кто-либо ещё. Тяжелая усталость сковывает его эмоции — она скорее результат насыщенности последних дней, нежели их бессонницы.       — Выглядишь лучше, чем вчера, — подмечает девочка. Теперь интонация такая, какая должна быть, но резко пропавшая жеманность оставляет по себе какую-то пустоту. Говори Тоби сейчас с обычным ребенком, сразу понял бы: что-то не так. Если бы, конечно, пребывал в чуть более привычном для себя состоянии.       Он не отвечает, а она продолжает вновь сладостным, лисьим голоском:       — Столько всего сразу, да? Столько всего, во что трудно поверить... — Салли подпирает щеку сложенной в кулачок ладошкой. — Я помню тебя, только что пришедшего сюда. Жалкий вид, испуганные и безумные глаза, нервная дрожь... плечо вон до сих пор дергается, — она указывает пальцем. Затем резко смотрит прямо в глаза Тоби. Ликует, подметив, что тот слегка опешил. В этот миг Тоби хочется, чтобы найденные им гогглы и тканевая маска оказались сейчас на его лице. Но ещё больше ему хочется банального покоя.       — Оставь меня, — говорит он, откинув голову назад. Затылок упирается в спинку стула, руки, будто не принадлежащие ему больше, покоятся на животе и коленях. В полуразрушенной деревянной хижине прохладно, темно и пусто. Только они двое. Куда подевались остальные, он не знает и знать не хочет.       Салли живо мотает головой.       — Я бодрю тебя разговором, — серьезно отвечает она. Тоби находит в себе силы хмыкнуть — её манера вести беседу только утомляет. — Тем более, нужно же мне чем-то себя занять.       Затем его хватают за руки, выволакивают из-за стола и ведут по скрипучим половицам к обветшалому диванчику, на который бросают, как плюшевую игрушку. Тоби садится, скрещивает ноги по-турецки и задумчиво смотрит на Салли. Её прикосновений он не почувствовал, однако и одеяло не прошло сквозь её руки. А ещё он ни разу не видел, чтобы она, бестелесный дух, отрывалась от земли. Наверное, эти два факта как-то связаны, но Тоби не хочется сейчас об этом думать.       — Не вздумай отключаться, — приказывает собеседница. Да он бы и рад, но с момента происшествия ночи не даруют отдыха — он лишь с усилием выжимает из них по несколько часов беспокойного сна.       Потом они молчат. Салли сидит, обняв колени, и смотрит в темноту. Не зажечь ли свет? Но зачем? Поразмыслив ещё немного, она произносит:       — Я расскажу тебе, как всё это началось.       Не вопрос — констатация факта. Упершись спиной в скрипучий диван, Тоби откидывает голову и неотрывно смотрит в потолок. Царящая здесь атмосфера его успокаивает. Нет, он уже ничему не удивляется и ничего не боится — ему просто нужно нормально поспать. Пройдет ещё некоторое время, прежде чем безумная ухмылка впервые засияет на его устах, прежде чем он окончательно осмелеет и прежде чем прослывет несносным балагуром и шутом. А пока Тоби не до смеха.       — Кто та девушка, что приходит к тебе во сне? — почти шепотом спрашивает Салли. Рука, тершая глаза и лоб, останавливается — Тоби застывает и тупо смотрит в одну точку.       — Откуда ты знаешь? — тщетно пытаясь скрыть удивление, спрашивает он.       — Я видела, как ты корчился во сне. И как выдыхал её имя... Лайра, Лайра, Лайра...       — Прекрати, — звучит без злости. Но сжатые зубы скрипят — после происшествия она приходит с невыносимой настойчивостью. Когда-то он просыпался после её визитов в слезах, а теперь, когда слез нет, просто не может спать.       — Так кто она?.. — повторяет вопрос Салли. Голова рывком склоняется набок, как у механической куклы — привычный «детский» жест из собственного арсенала. Салли продолжает притворяться маленькой девочкой даже в темноте и тогда, когда никого рядом нет. Ей удобно быть именно такой.       — Сестра, — отвечает Тоби тоном, дающим понять, что разговор окончен. — Ты хотела о чем-то рассказать.       — Да, — соглашается она. Теперь ей внимают и будут внимать, она обратила интерес слушателя на себя. — Но сначала отгадай, — она поворачивается к нему и кое-как целиться взглядом в его глаза, — сколько мне лет.       Котелок не варит, но сразу становится понятно, что вопрос с подвохом. Разве можно судить о возрасте по внешности, когда перед тобой призрак? Салли всегда знала, о чем говорила, искусно примешивала к речи упреки, иронию, яд и сарказм, нередко говорила вызывающе и гротескно, жеманничала не хуже любой кокетки и при этом легко обращала свои фразы в детский лепет, когда ей этого хотелось.       — Шестнадцать? — Тоби называет первое пришедшее в голову число. Что-то подсказывает: не назови он хоть какое-то, от него не отстанут.       Салли хмыкает, затем холодно заключает, выговаривая по слогам:       — Двадцать четыре.       Тоби едва заметно дергает бровями — она его старше. А в голос говорит:       — Ну и?       — Представь себе лес, — на вдохе говорит она, — полный сине-зеленых сосен и старых кленов; такой большой и густой, что заблудишься, едва сбившись с пути. Ты был маленькой девочкой, часто гулял в парке у леса с мамой, а потом увидел себя в этом лесу мертвым. Ты отрывками вспоминал свою смерть, но подумал, что всё это — сон, и пошел хоть куда-то, лишь бы не стоять на месте рядом с собственным телом. Оно так и осталось лежать в яме, под сосной, сокрытое её корневищем; израненный, замызганный, окровавленный ты... Но так не хотелось, чтобы всего-навсего обычный, спокойный сон превратился в кошмар, как бы не тяготило это его странное спокойствие, поэтому ты подбираешь потрепанного мишку, лежащего у трупа, и идешь...       Впереди человек; он так же беспомощно бродит среди деревьев. Он пытается не выдавать своей растерянности, но ты всё понимаешь. Подходишь незаметно, совсем не шелестя шагами, обнимаешь игрушку и смотришь так исподлобья, вкладывая в интонацию частичку своей погибели: «Поиграй со мной». Слышишь непривычное эхо в своем голосе, но внимание перехватывает человек — он подскакивает от испуга и резко оборачивается. Вид всего лишь маленькой девочки в розовом сарафане, наверное, должен принести облегчение, но, повременив мгновение, он кричит и бросается в бега. Ты тянешь к нему полупрозрачную в свете заката ручонку, и он падает. А потом не успеваешь опомниться, как уже сидишь на окровавленном неживом теле и смеешься. Будто какое-то животное разорвало ему когтями грудь. Ты смотришь на белые, лишь слегка испачканные грязью руки, на оборванный грязный сарафан, но не видишь нигде отчётливых пятен чужой крови. Только своя. Недавно прошел дождь; ты находишь ближайшую лужу, в которой отображается темнеющее небо, и смотришь на себя — на призрак восьмилетней девочки, только что убившей живого человека. Понимаешь, что это плохо, но понимание не отдается ни нотой сожаления или страха в душе. Только апатия, по своей свинцовой тяжести равноценная могильному спокойствию вокруг.       Запах крови привлекает многих существ. Сначала на падаль слетаются вороны, потом подтягивается пара костлявых волков из глубинки леса. Не только, не только их притягивает свежая смерть. Сидя под деревом и обнимая игрушку, ты бесцельно существуешь. Как ещё? В опустевшем котелке души проскакивает какая-то незнакомая вибрация, и именно в этот момент является он. Папочка искал того, кто это сделал, и, несомненно, очень удивился, когда нашел. А потом папочка подхватил меня на руки, и я заметила, что он похож на меня — он не был материальным, но мог взаимодействовать с этим миром. Вот так я и стала его дочерью. И знаю, точно знаю, что если бы не я, он не был бы тем, кем есть сейчас.       Салли умолкает. За весь рассказ Тоби не шевелится, лишь внимает тем странным словам, что невыносимо громко льются в пустой, темной комнате. Поначалу история дивит — ему предложили на время стать маленькой девочкой, забавно, — но затем ребячество пропадает. Салли отдается рассказу — она наново переживает свои воспоминания, и, чем ближе к концу, тем больше в них забывается, тем больше теряется. Тоби кажется, что история незаконченная; последнее предложение и вовсе интригует.       — А каким он был, — собственный голос прорезается неожиданно, — тогда... Ну, когда ты его только нашла... вернее, он тебя.       — Он был постоянен в своем одиночестве, в одинаковых нескончаемых убийствах ради собственного выживания; он не помнил прошлой жизни и то, была ли она вообще, не видел смысла в существовании, но продолжал монотонно приносить смерть другим, — звучит буднично. Как список покупок; как то, что заучено давно.       Тоби шумно выдыхает. Спросить, что изменилось? Он и так видел. Неожиданно для себя ему хочется продолжения рассказа, но он не знает, как подтолкнуть к этому рассказчицу. Благо она заговаривает сама:       — После того, как мы объединились, во мне самой начали пробуждаться чувства. Обычные, человеческие, не заглушенные завесой смерти. Я уже только потом поняла, что каждый рядом с ним как-то меняется, причем не только духовно, но и физически; моя же физиология осталась гнить отдельно от меня, поэтому сила духовных перемен возросла. Ну, как у слепых обостряются другие чувства, слух там, обоняние...       Салли резко затихает. Кажется, поток воспоминаний на этом прерывается, но через некоторое время она возобновляет рассказ:       — Я помню, как пыталась растопить и его. Было нелегко, ведь он был не ледышкой — он был камнем. Но я смогла. Я напутствовала его подчинять разум людей. Именно так он начал постепенно собирать других вокруг себя — не только прокси, но и просто похожих: убийц, мутантов, нежить. Всех вас. Вскоре вы и сами начали подтягиваться. Скитаться по миру, чтобы потом сбиваться в группки и вновь разбредаться в одиночестве.       — Вас... — шепчет Тоби, когда последнее слово едва затихает. — «Всех вас». Но я не «ваш», — пытается убедить самого себя.       Салли злорадно ухмыляется, повернув к нему голову и смотря из-под полуопущенных век:       — Нет, Тоби, ты теперь один из нас. Избегай, убегай — а пути назад-то нет. Не зря он подобрал тебя. У папочки на таких чутье...       Последние слова почти шепотом. Расширенные глаза юноши уставляются в потолок, веки подрагивают, а детский голос всё продолжает и продолжает:       — Он никогда не питал к вам теплых чувств, не нуждался в вашем обществе. Только я могла и могу дать ему это! Вы чужды ему, он презирает вас и будет презирать... но да, нам стоит держаться ближе или хотя бы не отдаляться слишком далеко, ведь наше существование не невидимо для остального мира. И есть ещё одно, что крепко связывает кого бы то ни было: ничтожность. Души, чувствующиеся себя падшими, всегда тянутся друг к другу...       Теперь она говорит в исступлении, будто упиваясь собственными словами. В такие моменты она не похожа на саму себя, но Тоби не до этого. Внезапная истина, которую он, кажется, понимал ещё до этого, но не решался заключить в слова, при услышании что-то переключает в голове. Чувства первого дня возвращаются: гремящий страх, паника, те отвратительные человеческие волнения, которые уже истощили его, но продолжают добиваться того же. Собственные мысли диктуют: забыть, забыть, забыть... Ужас заставляет желать забвения превыше всего, и вожделение этого долбит в виски...       Часы оттикают промежуток времени, и измождённому рассудку будет подарено забытье. Пустующее место воспоминаний о прошлой жизни заполнит безумие, а нервный тик с обсессиями врастут в душу с корнем. Девушка, посещающая его сны, станет далекой и незнакомой. Её истерзанное тело и тянущиеся ко спасению руки больше не будут вырывать рокочущие рыдания — только иступленный смех. Рассказ тоже улетучится из памяти, а с ним и вечер, и те три дня скитаний в совершенно новом, неродном мире, и отдающее чадом происшествие. Не будет больше Тоби Роджерса — останется только Тикки-Тоби.