Black and White

Кто-то протягивает их ему, прямо когда они, спотыкаясь, бредут обратно в лагерь; он дико устал и через силу заставляет себя держать голову поднятой. Какая-то вырезка из газеты. Стив кивает головой, беря ее в руки и унося с собой, находясь на пределе своих возможностей сейчас, хотя он думает, что это скорее эмоциональное истощение, нежели физическое, заставляющее его страстно желать зарыться лицом в подушку, закрыть глаза и провалиться в приятную пустоту на некоторое время. Сейчас ему не слишком часто снятся кошмары - вероятно, какой-то бонус от той сыворотки, да и в целом улучшения его психического здоровья, потому что он помнит, что ему точно постоянно снились плохие сны. Это полезное изменение, так же как и все остальные. Он прячет вырезку в свой рюкзак и забывает о ней до следующего дня, когда Баки забирается к нему в палатку и ненароком будит его, пытаясь украсть мыло. – Что это? – говорит Баки, стоя в паре своих порванных брюк и разворачивая бумагу. Только когда пара кусочков газеты соскальзывает на землю, Стив понимает, что это была небольшая стопка вырезок, а не только одна бумажка. – Я спал, – говорит он; это лучший ответ, на который он сейчас способен. – И мне нужно то мыло. – Я знаю, – произносит Баки. – Именно поэтому я и положил его обратно. Вот тогда-то к Стиву и приходит второе осознание, ведь волосы Баки уже мокрые, что означает, что Стив проспал намного дольше, чем должен был. – Я что, проспал?.. – Валялся, как полено, – сказал Баки. – И, пока ты ничего не успел сказать, я предупредил отряд: каждый, кто посмеет разбудить тебя прежде, чем ты сам проснешься, будет иметь дело со мной. Ты думаешь, я не знаю, что прошлой ночью ты шел сюда с доброй половиной сломанных ребер? Только то, что тебе не нужен медик, не означает, что твоему телу не нужны двенадцать часов крепкого сна, чтобы исправить такой ущерб. – Двенадцать часов? – Не спорь. Вообще-то, Стив собирался, поскольку он, как предполагается, является одним из командиров, но вместо этого он всего лишь говорит: «Спасибо», - и про себя признает, что его телу время от времени нужен отдых для восстановления. Этим утром у него даже ни намека на боль в ребрах, благодаря первоклассной иммунной системе, которая чуть ли не доводит его до слез, когда он думает об этом. – Я... голоден. – Сильно голоден? – спрашивает Баки. – Или сможешь потерпеть немного? Есть он хочет довольно сильно, но определенно сможет потерпеть еще какое-то время, избежав при этом всяких долгосрочных последствий. – Могу и подождать, – говорит он. – А зачем? – Затем, что есть определённая выгода в угрозе прибить каждого, кто посмеет хотя бы подумать о том, чтобы близко подойти сюда, до того как ты покажешь свой нос, – говорит Баки. – И она заключается в том, что у нас есть немного времени для нас двоих. Он снова складывает газетные вырезки в одну стопку, опуская их на кровать и сам садясь с краю – в свободное пространство, оставленное Стивом. – Кто дал их тебе? – говорит он, наконец смотря на друга. – Я... не знаю, – признается Стив; обычно он может вернуться в свои воспоминания и вызвать лицо или, по крайней мере, какие-нибудь другие идентифицирующие детали, но вообще-то, он не сверхчеловек и вчера бежал из последних сил в надежде поскорее рухнуть на койку. На ум не приходит вообще ничего. Фотографии были вырезаны из газет там, в Нью-Йорке, аккуратно сложены и отправлены по почте за границу кому-то из их отряда. Стив очень хотел бы вспомнить, кому именно. – Они думают, что мы своего рода герои, – говорит Баки. – По-настоящему. Это не то, на что обращает внимание Стив. С тех пор как его назвали Капитаном Америкой, он получал слишком много внимания от прессы, режиссеров, всех остальных – всех, кто хотел марионетку, а не солдата. Это были хорошие фотографии, хорошая, уверенная журналистская работа: на третьем снимке его собственная рука лежала аккурат на пояснице Баки. Никто не будет, рассматривая эту фотографию, о чем-то подозревать. Но Стив помнит тот момент, и он помнит, о чем именно тогда думал – о том, что он самый счастливый сукин сын из всех живущих, но не от того, кем он был или стал, а от того, что у него был Баки. Баки принадлежал ему. Стив делает то же самое сейчас: кладет руку на спину Баки, на мягкую и чистую кожу. – Они всё выставляют таким легким и непринужденным, – произносит он, останавливая взгляд на изображении так же, как и Стив. – Никто не хочет понимать, что всё это значит на самом деле. – Если мы будем делать нашу работу правильно, им никогда и не придется, – говорит Стив. Война не должна выглядеть чем-то простым, но если бы он мог избавить кучу людей от того, что им приходится видеть, то он сделал бы это без сожалений. – Кто-то подумал, что мы захотим увидеть что-то из дома. – Кто-то подумал, что ты захочешь увидеть что-то из дома, – говорит Баки, – Капитан Америка. – Не надо, – произносит Стив, наклоняя голову и легко проводя рукой по пояснице Баки, – не ты. – Хорошо, Стив, – говорит Баки, вставая и кладя фотографии туда, где он их нашел – прямо поверх вещей Капитана. Рука Роджерса зависает в воздухе, ожидая возвращения Баки, который снова садится боком, - чтобы она опять спокойно легла ему на пояс. Когда Баки наклоняется для поцелуя, никто из них не удивляется этому. – Я уже упоминал ту часть, где никто не осмелится потревожить тебя до тех пор, пока ты сам не решишь сказать им, что уже проснулся? – Я очень хорошо помню эту часть беседы, – произносит Стив. – Теперь проверим, смог ли ты придумать, как оставаться тихим. – Всего одна ошибка, и ты будешь напоминать о ней вечность, – тихо смеется Баки, снова целуя его. Он разворачивается на другой бок, наконец растягиваясь на кровати и заставляя ее принять в свои объятия уже двоих. Хотя она крепкая. Выдержит. – Джим подумал, что ты мучился от боли, – говорит Стив. – Он шел на помощь. – Прекрати, – останавливает его Баки, целуя его столько, сколько требуется, чтобы он замолчал. Стив все еще иногда останавливается, чтобы изумиться тому, что его тело делает то, о чем он никогда не мог и мечтать; на этот раз он удивляется, как долго он может продержаться без дыхания. Он уснул в одних лишь трусах и майке, стащив с себя всю верхнюю одежду и скинув все в одну непонятную кучу, которую... видимо, кто-то убрал, пока он спал. Он надеется, что это был Баки. А Баки, ну... он просто забрался к нему в кровать в одних лишь трусах, так что им не потребуется много усилий, чтобы снять их, - если это то, к чему все ведет. Легкие поцелуи украдкой. Интимные прикосновения то тут, то там. Но моменты длительного уединения редки и драгоценны. Баки обеими руками начинает задирать майку Стива, и тот перехватывает ее на полпути, стягивая через голову и опуская в сторону, так что теперь они сидят так – кожа к коже. Стив по-прежнему грязный. Баки снова придется принимать душ после. Но кажется, словно он совсем не думает об этом, прижимаясь своим телом к телу Роджерса, двигаясь против его движений, создавая приятное волнение, и Стив начинает делать то же самое. Они оба ведут себя очень тихо, прекрасно понимая, насколько ничтожен барьер из одной лишь ткани палатки. Чем плавнее и медленнее движения, тем меньше производимого шума. Баки бормочет что-то, что Стив не может разобрать, а потом он уже и вовсе не уверен, произносил ли Баки что-нибудь вообще; может, он просто осмелился издать какие-то звуки – что-то, что можно с натяжкой принять за невнятную речь. Или это на самом деле слова, которые он пытается удержать, которые не хочет произносить, когда они такие. Он целует Стива снова, намного более мягко, чем в их самый первый раз, когда они оба были немного раздражены, немного напуганы и немного неуверенны от того, что происходило между ними. – Мне нужен отдых, – мягко шепчет на ухо Стиву Баки, и смысл сказанного сложно понять неправильно. Они отстраняются на пару секунд, но лишь для того, чтобы скинуть с себя нижнее белье, оставляя его валяться скомканным у их ног, а затем Стив набрасывает на них тонкое одеяло. Им не холодно, но это тоже как-никак заглушает звук. Они все еще двигаются под ним – по-прежнему медленно, по-прежнему тихо. Стив переплетает пальцы одной руки с пальцами Баки, другую кладет поперек кровати над их головами. Койка немного поскрипывает, но не сильнее, чем когда он просто спит. Его член прижимается к члену Баки, когда они двигаются, трутся друг об друга. Он хочет сказать что-то, что-то значимое, но каждое их касание друг к другу говорит обо всем лучше, чем когда-либо смог бы сказать Стив. Сыворотка, может, и дала ему тело античного бога, но слабо повлияла на его навыки в сфере словесности. Баки смотрит ему в глаза, не отводя взгляда, словно также пытается сказать что-то без слов. Стив никогда не любил никого так, как он любит этого человека. Он действительно никогда никого не любил, кроме своей матери, и, как бы то ни было, у него всегда был Баки. Им не нужно этого говорить: они и так знают, что это правда. Наконец, Баки закрывает глаза, немного приоткрывая губы, и Стив понимает, что это значит, поэтому наклоняется для нового поцелуя, желая, чтобы они целовались во время того, как кончат. Он хочет, чтобы их тела соприкасались во всех местах, в которых только возможно: от их ног до членов, от губ до кончиков пальцев, тесно переплетающихся друг с другом. В этот раз стон Баки попадает прямиком в рот Стиву, едва слышно, больше походя на вибрацию. Стив начинает двигать бедрами, потираясь о Баки, сильнее, но не быстрее. Кончая, Баки чувствует, как жар распространяется от его живота, спускаясь ниже, к члену, а затем дальше, между его ног. Роджерс задыхается в рот Баки от захлестнувшей его волны возбуждения, и, хотя он не решается прижиматься сильнее (ведь Баки уже достиг пика), он осмеливается двигаться быстрее, делая несколько резких рывков, которые – он знает – заставят его кончить. Кончая, он кусает нижнюю губу Баки, но, по крайней мере, еще сохраняет остатки разума, чтобы не прокусить ее до крови. Рот немного припухнет, но кому до этого есть дело? Когда он отстраняется, Баки все еще лежит с закрытыми глазами, улыбаясь ему, и Стив ничего не может с собой поделать - целует его еще раз, прежде чем кто-то из них начнет говорить. – Это стоит каждой минуты ожидания, – произносит Баки. Им грозит прилипнуть друг к другу в самых неловких местах, если они не пошевелятся, но они продолжают лежать и ждать, надеясь делать это так долго, как только смогут. Стиву так тепло и уютно, и на одно мгновение он представляет себе, что сможет проводить каждую ночь вот так, с Баки, уютно устроившимся у него в руках. Он знает, что так просто не будет никогда; армия армией, война войной, но он все равно мечтает об этом. Когда они победят, быть может, у него будет все, чего он когда-либо желал. Это и есть свобода, разве нет? – Тебе нужно снова принять душ, – говорит Стив, пропуская пальцы через волосы Баки. Он по-прежнему держит руку Баки в своей; ни один из них не хочет расцеплять пальцы. – Нет, – отвечает Барнс. – Я вытрусь, прежде чем выйти из палатки. В конце концов, воспользуюсь своим полотенцем. Все удивятся, если оно так и останется нетронутым. – В следующий раз, как будем в Лондоне, возьму комнату, где будем только мы вдвоем, – говорит Стив. – Когда ты – Капитан Америка, у тебя есть некие преимущества, да? – Когда ты – Стив Роджерс, у тебя их еще больше, – отвечает Стив. Когда Баки, наконец, принимает сидячее положение, он сначала снова продвигается на край кровати, а затем потягивается и встает, роясь под одеялом в поисках того малого количества одежды, в которой он зашел сюда; Стив откидывает покрывало, разглядывая устроенный беспорядок. Отряд вчера и правда был в хреновом состоянии после их отступления прошлой ночью. По крайней мере, Стив - точно. Сегодня ему нужно сделать несколько отчетов, собрать людей, составить планы на будущие рейды, но сначала... Он протягивает руку и кладет ее на поясницу Баки, который оглядывается через плечо и улыбается. – Как я выгляжу? – Как кот, съевший канарейку, – покачивая головой, говорит Стив. – По крайней мере, никто не ждет, что твои волосы будут идеально причесаны – хватит и просто вымытых, как сейчас. – Будут довольствоваться малым, – говорит Баки. – Увидимся на обеде? Чудо из чудес, Баки действительно удалось заставить Стива позабыть о том, насколько он голоден, но в тот момент, когда он упомянул об этом, желудок Стива снова взбунтовался. – Мне нужно несколько минут, – говорит он. Баки салютует ему – издевательски, но в то же время по-странному уважительно, выглядя так, будто он очень хочет вернуться в кровать, но не позволяет себе этого, поэтому он просто разворачивается и снова выскальзывает из палатки. Стив заставляет себя подняться с постели, прислушиваясь к ощущениям в своих сломанных ранее ребрах и обнаруживая лишь отголоски боли, и роется в своем рюкзаке, пытаясь найти чистую одежду. Даже если она не такая уж и чистая, то, по крайней мере, должна выглядеть презентабельно. Самыми первыми на глаза попадаются газетные вырезки. Он застывает на минуту, снова просматривая их и останавливаясь на фотографии с ним и Баки. Две другие возвращаются к вещам в рюкзаке, а эту Стив аккуратно складывает и прячет среди своих принадлежностей – того, что он берет с собой каждый раз, как покидает лагерь. Сперва еда, затем душ, а после – все остальное. Память никогда не была одним из недостатков Стива, но он рад, что теперь она стала еще лучше, потому что он может переживать те редкие моменты близости с Баки во всех мельчайших подробностях так часто, как ему того захочется. Даже в самые худшие времена у него всегда будет это.