Если сказка ложь...

      Этот вечер не был тихим. Этот вечер был очередным, завтра он сменится другим. Он предвещает конец дня, предупреждает о ночи, заставляет глубоко задуматься о чем-то, стоит лишь остаться одному и устремить долгий взгляд вверх, на закрытое густыми облаками небо. Вдыхаем тяжелый воздух вечерних сумерек, переводя взгляд уже уставший от долгого созерцания посеревшего небосвода на неспокойную воду в море, едва замечая мельтешение среди волн замаявшейся после долгого плавания рыбы. А после вздыхаем, съежившись от пробирающегося через тонкую ткань одежды, холода. Но, то делают люди. Вампиры же долго могут созерцать окружающий их мир, находясь на самом обрыве, смотреть с апатией и полным безразличием в глазах на разбивающиеся о скалы волны. Смотреть в эту зловещую пучину, не издав и вздоха, думать о чем-то, о своем, о вечном.        Классическая музыка, которую он любил всегда, вдруг стала тяготить и порой раздражать. Длинными, естественными для аристократа, пальцами, он нажал на кнопку своего плеера, переключив композицию Ференца Листа, сменившуюся незнакомой мелодией, скорее всего, современной музыки.        Тихие мотивы ласкают тонкий слух златовласого вампира, забредшего столь далеко от дома. Wenn Märchen lügen und Wehmut meine Schritte lenkt weht ein Wind aus alten Tagen durch Wälder, die vergraben sind. durch Wälder, die vergraben sind.       Первый куплет заворожил. Синие глаза заволокло пленкой воспоминаний, сделав их темнее на тон и сравняв с цветом морских волн, от коих он так и не оторвал взгляда. Такие затягивающие, таинственные и столь же печальные. Он всегда был и будет одинок. Никакая новая невеста, а уж тем более братья, не вытянут его из той апатии и равнодушия, скрывающего его душу, сердце, от остальных. Эдгар. Первый и последний друг. Все веселые и светлые чувства сгорели вместе в том страшном огне. Ах, если бы знал… Он бы смог его спасти? А смог бы? Manchmal wünschte ich, Gott es gäbe dich.       И очередная строчка, пропетая солистом, подобно стреле угодила в сердце, заставила на миг прикрыть глаза. Он заплакал бы, если бы мог это сделать. Тот маленький мальчик, которому мать уделяла больше внимания, чем младшему брату, остался глубоко внутри, маленький и беззащитный. Теперешнему Шу все равно на дом, братьев и Юи. Они не смогут понять его одиночества. Пожалуй, лишь невесте он позволит быть рядом, но только из-за её крови, вкус которой пробуждает в нем те самые забытые чувства, все еще рвущиеся наружу, на поверхность. Ich hab sie satt — die alten Fragen, die wie Schmutz die Sicht belagern! Sich als Sporen am Geist vergehn — Ich will die Wahrheit von unten sehn! Die Fratze aus dem Dunkeln spricht «Gehet weiter in das Licht!» Niemals! Niemals! Niemals! Niemals!       Никогда. Да, никогда. Спасибо он сказал когда-то в пустоту, представив свою мать. Скорее всего это было сказано с иронической улыбкой, наверное, первой и последней после смерти Эдгара. После смерти друга, который был для него всем. После него не осталось ничего, кроме воспоминаний. Все подарки были отобраны матерью, поэтому спасибо ей. За все. За это равнодушие. За застывшее сердце и холодную душу. Doch das Morgenrot wirft ein andʼres Licht — auf den Abgesang, der allzu bitter klingt… Im Todesstreifen eingemauert höre ich dein Graben nicht… Höre ich dein Graben nicht… Und ein letztes Mal werde ich mich selber ausgraben… Ich hoffe es bleibt dabei…       Солнце садится медленно и печально, освещая бледное лицо с застывшими и, казалось, стеклянными глазами, похожими на два драгоценных сапфира, сверкающих почти также, как и эти благородные камни. Вечер кончается, скоро настанет время ночи. Братья снова пойдут искать Юи, чтобы насытиться манящей кровью. В отличие от них, он не жаждет её так сильно. Если бы он был таким, как прежде, то, возможно, стал бы подобен Рейджи, или, что хуже, Аято. Но он такой какой есть, у него на душе тяжело, хоть и скрывает это под маской безразличия и неучастия. — Шу! — звенящий голосок, заглушенный буйными порывами ветра и музыки, едва пробивается до его сознания. На миг он оживляется, но стоило только миниатюрной, хрупкой блондинке приблизиться к нему и рискнуть коснуться его плеча, то все возвращается на круги своя. Снова холодная глыба с притягательными и таинственными синими глазами. — Чего тебе? — спрашивает в своей обычной манере, показывая, что она нежеланна здесь, что зря подходила. — Ты… Холодно тут, возвращайся, иначе заболеешь, — с теми же наивными нотками в голосе, укутываясь в теплую курточку, говорит она и хочет уже уйти, но он ловит её руку, крепко сжимает пальцы, причиняя сильную боль и нисколько не сожалея об этом. Сама виновата, зачем только пришла. — Тогда согрей меня, — тянет к себе, твердо смотря в её глаза цвета рубина, которые расширяются в удивлении. Думает, наверное, что снова укусит. Снова будет больно и она потеряет сознание, но нет. Покачнувшись, падает прямо в его объятия и застывает в ужасе. — Шу? — он молчит, кутает в свою куртку и, положив на её макушку свой подбородок, задумчиво смотрит на уже почти скрывшиеся солнце. Doch… All die Zweifel sterben nie! Niemals! Niemals! Und ziehn die Vögel fort, schau' ich ihnen nach — und bleib' alleine hier — Ich bleib' alleine hier! Manchmal wünschte ich — Gott, es gäbe dich! — Я не верю в Бога, но, надеюсь, что он хорошо заботится о моем друге, — он знал, что ранит её религиозное чувство, но глупо говорить ей, что вампиры не верят в богов. Да, не верят. Но у него нет выхода. Может дать Юи шанс? Сможет ли она вернуть прежнего его, который стал понемногу пробуждаться. — Сможешь? — тихо шепчет, заставив её посмотреть в свои глаза. Комори не знала, чего он требует, что в его голове. Для неё он был самым скрытым и тихим из братьев, однако, общей их чертой была тяга к садизму, а посему его можно считать и опасным. Она боялась его, потому что он старше братьев, а значит сильнее. Но Юи старалась помочь всем им, даже после того, как каждый из них причинил ей боль. Может быть и наивная, может и дурочка, как посчитают многие, но так она устроена. — Что? Ой, да! Смогу! — выпалила она и густо покраснела, заметив как потеплели его глаза, а чужие руки обвили тонкую талию девушки. — Не подведи, — подобие улыбки промелькнуло на аристократичном лице. После они просидели до поздней ночи, вскоре Юи заснула, а Сакамаки все думал. Думал о многом. О прошлом и настоящем. Всем сердцем надеялся на эту хрупкую девчушку, которая хоть немного скрасила жизнь шести братьев, зацепив своей чистой душой и его.