Место, которого нет

Натянув капюшон на голову, запахнул легкую кофту, и, поправив чуть съехавший респиратор, впервые за несколько дней все же отважился выйти на улицу. Та встретила его весьма недружественно. В миллионный раз потухший фонарь. Грязный тяжелый воздух, который было трудно вдыхать даже через респиратор. И крысы. Несметное количество этих тварей. Улица буквально кишела этими маленькими жирными существами. Брезгливо откинув от себя одну из них, он ускорил шаг, в который раз уговаривая себя не думать, где эта тварь и ей подобные все же находят еду. Еще парочка выскочила из зияющей дыры в окне, оставляя на осколках стекла линялую шерсть, еще пару месяцев назад там, откуда выбегали крысы, жила какая-то семья. Раздавались голоса людей, изредка он слышал даже тихий детский плач. Здесь не смеялись. Никогда. Причин для радости не было. А теперь тут снуют лишь эти мохнатые уродцы. Одна из крыс вдруг остановилась, тихо пискнула и посмотрела прямо в его глаза. От ее осмысленного, почти человеческого взгляда его пробрала оторопь, лапкой она потерла морду, испачканную чем-то отдаленно напоминающем свернувшуюся кровь, впрочем, и несло от нее чем-то подобным, он передернулся. Ему показалось, что крыса ухмыльнулась, и он не выдержал. Выругавшись, со всей злостью, переполняющей его бесчисленное количество дней и месяцев, пнул ее, истошный визг отскочившей твари его немного успокоил. Он улыбнулся, не жалея растресканных в кровь губ, и мысленно порадовался тому, что не так давно обменял карманные часы на пару крепких и, главное, теплых ботинок. Крыса продолжала визжать, правда, тише, а из дыры в разбитом окне ей на помощь начали вылезать товарки, карабкаясь по деревянным рамам, распарывая своими стальными когтями истлевшие занавеси, они упрямо лезли вперед всей кучей, натыкаясь на острые обломки стекла, визжа от боли и распарывая брюшины. Все они смотрели на него с неприкрытой злобой и ненавистью, впрочем, точно так же, как и он смотрел на них. Тех мгновений, когда крысы, замешкавшись, не смогли вылезти из окна, ему хватило, чтобы добежать до поворота и скрыться от этих гадин. Даже это, что назвать пробежкой было сложно (он бежал метров двести), досталось ценой немалых усилий. Легкие горели и разрывались от недостатка кислорода, респиратор впился куда-то в горло, и он чувствовал, как горячая капля течет по шее к ключицам. Голова вдруг закружилась, чтобы не упасть, он голой ладонью (перчатки он поменял на хлеб еще месяца четыре назад) зацепился за кусок старой, покрытой ржавчиной арматурины. Металл обжег его холодом, но отпустить железку он уже не мог - сил не осталось. В висках, разрываясь подобно миниатюрным гранатам, бился пульс, перемежаясь тяжелой отдышкой, кроме громкого дыхания ничего слышно не было - пустота, почти вакуум, никаких звуков, по крайней мере, он так думал. Но стоило отдышаться, как сразу сотни раздражающих звуков заостренными жалами впились в его голову, они были странны и непонятны, словно… Словно сотни крыс, царапая и ломая ледяную корку луж, приближаются к нему. Он зажмурился и замер, не решаясь повернуть голову и признать очевидное. Около уха что-то противно пискнуло, и маленькая лапка с острозаточенными когтями впилась в его плечо. Он шумно сглотнул, все еще не поворачиваясь. Он прекрасно знал, что тут, около груды железных коряг, в окружении крыс и мусора, его конец, те умные расчетливые твари тоже прекрасно понимали это. Когда, казалось, все было решено, а конец близок, пошел снег. И он, и они пораженно замерли, не в силах поверить в увиденное. Снег был странным, на его памяти еще никогда не случалось подобного, вместо серых колючих градин или же грязно-серых рваных хлопьев с неба на землю плавно спускались тысячи тысяч пористых тончайших белоснежных кружев. Завороженный этим чудом, самым прекрасным видением всей его не такой уж и длинной жизни, он совершенно не почувствовал, как сотни маленьких, но острых зубов впиваются в его плоть, прокусывая тонкую ткань кофты. Потом, когда горячая густая кровь обожгла его шею, а джинсы полностью ее впитали, он, кажется, кричал. Но падающий с неба белоснежно-волшебный снег, казавшийся ничем иным как чудом, заглушал и поглощал в себе любые звуки. Если бы его мнением поинтересовались, то он посчитал бы эту смерть единственно верной. Нет, смерть не от крыс, а во время этого чудесного снегопада. *** В самый первый момент своего бодрствующего сознания он чувствовал, что лежит на чем-то совершенно невероятно мягком, во второй – тепло, чувствовать тепло было приятно и необычно, тело, измученное вечным холодом и сыростью блаженствовало, он наслаждался моментом, не припоминая, когда в последний раз было настолько хорошо. Для поддержки тепла были необходимы хоть сколько-нибудь горючие предметы и спички, а ничего подобного у него давно уже не было, он обменял их на хлеб, чтобы потом, кутаясь в тряпье в попытке согреться, молиться о милосердной смерти во сне, но каждый раз он продолжал просыпаться и существовать, медленно сходя с ума. Еще он чувствовал запах пищи. Не черствого хлеба или мучной похлебки, а мясного наваристого бульона, который он ел всего раз в жизни, да и то, до сих пор старался не думать о том, какое мясо было тогда. Пахло еще чем-то, он впервые чувствовал этот аромат, но где-то внутри понимал, что это должно быть невероятно вкусно. Рот пересох, а живот тихо буркнул и обессиленно затих, не в силах издать еще хоть один звук. Он судорожно выдохнул. - Ты очнулся. - Утвердительно произнес чей-то приятный голос. Он не решился открыть глаза. В голове тут же мелькнула мысль, что стоит ему это сделать и прекрасный теплый сон исчезнет, а на смену ему придет все та же холодная, кишащая жирными крысами реальность. Ему было невероятно хорошо. Так, словно он умирает или уже умер и попал на небеса, если те, конечно, существовали, хотя он мало верил в мифы о Боге или что-нибудь подобное. - Открой глаза. Я знаю, что ты пришел в сознание. – Опять сказал тот голос. – Хочешь есть? Его «да» вышло совсем тихим и неясным, он столько месяцев провел в молчании, что совершенно забыл как это, а потому испугался того чужого хрипло-сипящего звука, и только через некоторое время он осознал, что «да» принадлежит ему, что это именно его губы произносят. - Будешь? – Переспросил Голос, видимо не распознал в тех хрипах ответа. Где-то на границах измученного сознания он понял, что если попытается вновь что-то сказать, то выйдет также, а может даже хуже, чем в первый раз, поэтому лишь слабо кивнул. Он не вздрогнул и не отстранился, когда почувствовал чужое прикосновение, да и не смог бы, но все-таки отметил, что человеческая ладонь была куда приятнее крысиных лапок. - Я помогу тебе сесть поудобнее. – Шепнул на ухо Голос. – И, пожалуйста, открой глаза. Внутри него боролись чувство страха и любопытства, любопытство все же победило, и он отважился открыть глаза. Яркий свет ослепил его на пару минут, и он, ослепленный им, совершенно ничего не мог разглядеть, да и потом световые пятна, плавающие перед его глазами, изрядно мешали. Они долго еще портили весь вид, пока он не проморгался, только тогда он, наконец, смог увидеть и как следует рассмотреть своего спасителя, по крайней мере этого человека хотелось считать таковым. Он с жадным интересом рассматривал приятного на внешность парня, ненамного старше его, хотя, кто знает, пока до него не дошло, что есть свет. Яркий, можно сказать, сочный, невероятно насыщенный свет. Не жалкий колеблющийся при каждом мимолетном дуновении ветра огонек сальной свечи, не мертвый блик фонарика, - это было что-то совершенно иное, новое, чего он никогда не видел ранее, и сомневался, что увидит, если ему случится покинуть это странное место. Когда кратковременный шок прошел, он снова обратил все свое внимание на того парня. Того, как оказалось, забавляла его реакция и парень, не сдерживаясь, улыбался, а для него это казалось чем-то безумно странным и диким. Улыбка. Самая настоящая. Не скрытая ладонью. Не ухмылка. Он так не мог. Слишком уж высокая цена была в его мире за такую свободную и легкую улыбку. Цена была высока, и он не готов был ее заплатить. Изредка позволял злую усмешку, приправленную горечью ухмылку, но не большее. Но сейчас его так и тянуло расплыться в ответной улыбке, хотя бы приподнять кончики губ, но он наклонил голову вниз и нахмурился. - Стой. Пока не двигайся, подожди, - и он послушно замер. В руках у парня оказалась полупрозрачная баночка с какой-то непонятной смесью голубоватого цвета. Он подумал, что это какая-то мазь. Зачерпнув немного, парень наклонился к нему и принялся аккуратно наносить эту мазь на сухие растрескавшиеся губы. Открытые ранки тут же начало щипать, это было неприятно, но терпимо, густая мазь чувствовалась на губах странно и непривычно, хотелось тут же стереть ее, он понимал, что это нужно для его же блага, но все же от ее терпкого запаха немного мутило. Он дернулся, чтобы просто коснуться своих губ. - Подожди, - остановил его парень. – Скоро впитается, и ты перестанешь чувствовать дискомфорт,– он поставил баночку с мазью на прикроватную тумбочку, - Затем я дам тебе немного мясного бульона, - добавил. Он все еще опасался говорить, поэтому лишь просто кивнул, а парень, ободряюще ему улыбнувшись, вышел из помещения, плотно притворяя за собой дверь. Минут через десять щипать перестало, он осторожно дотронулся пальцем до губы и не почувствовал на ней мази – та впиталась, не оставив и следа, он попробовал пошевелить ртом, затем улыбнуться, привычной для этих действий боли, к его огромному удивлению, не было – мазь действительно подействовала. Он потратил еще немного времени на ожидание, но парень все не приходил, тогда, не стерпев, он откинул одеяло, в глаза тут же бросились его тонкие бледные ноги с острыми коленками и, стыдливо отведя взгляд, поднялся с постели. Удивленно вскрикнул, когда босые ступни коснулись пола, поверхность которого напоминала каменные плиты, но неожиданно была приятно теплой. Захотелось лечь на пол, впитать в себя это тепло в себя и сохранить где-нибудь внутри. После всех этих лет, проведенных в постоянном холоде, там, где температура разбитого теперь термометра никогда не превышала шесть градусов, где все пропиталось сыростью и покрылось плесенью, это место казалось истинным раем, светлым и до восхитительности теплым. Скрип открываемой двери застал его врасплох, он замер около кровати, не зная, куда себя девать: то ли лечь обратно, хотя, наверняка, не успел бы, то ли еще что-то. - А, ты уже встал. – Парень улыбнулся, - это хорошо, но все же ты поторопился. – Он подошел к тумбе и поставил на нее поднос из какого-то неизвестного ему металла с тарелкой, от которой шел кружащий голову аромат еды. – Садись, - парень кивнул обратно на кровать. Его не нужно было долго упрашивать. Ему вообще можно было ничего не говорить. С неожиданной для недавнего умирающего резвостью, он подскочил к тумбе и, схватив ложку с подноса, тут же принялся жадно хлебать бульон, расплескивая его. Горячая ароматная жидкость разливалась благодатным теплом где-то внутри, а желудок, сведенный судорогой, наконец, получил так необходимую ему пищу. Ему стало до безумия хорошо. Для первого раза он съел слишком много, его затошнило, парень, видимо предвидевший это, тут же участливо похлопал его по сгорбленной спине, протянул стакан чистой питьевой воды и таблетку, которую он с благодарностью сразу же выпил. Не прошло и минуты, как ему стало лучше. - Меня зовут Сонмин, - неожиданно говорит парень, и он давится водой. – Ты скажешь мне свое имя? – интересуется парень, совершенно ничего не требуя. - Кюхен, - осторожно говорит он, проверяя свой голос, – но ты можешь звать меня иначе. - Зачем? – парень вновь улыбается, - Кюхен - очень хорошее имя. Мне нравится. – Сонмин даже кивает. – Может, ты хочешь спать? - заботливо интересуется он. Кюхен лишь кивает, потирая глаза, спать действительно хотелось. Хотя он не так уж много и ходил, это требовало многих усилий, отняло у него все же слишком много энергии. Сонмин помог ему лечь, даже заботливо накрыл одеялом, отчего у Кюхена в горле образовался комок, по отношению к нему заботу проявляли лишь в глубоком детстве, которое он помнил весьма смутно и расплывчато. Он засыпал, а парень, Сонмин, сидел с ним рядом. *** Так проходили дни. Он много спал, а когда просыпался, рядом всегда был Сонмин, его улыбка и участие в глазах. Кюхен быстро шел на поправку и уже через несколько недель перестал походить на живой труп: тело налилось силой, а на лице появился здоровый румянец. За это время он сильно привязался к Сонмину, правда, все еще никак не мог понять, что тому было от него нужно, а также он не знал, когда, наконец, ему нужно будет уйти, но благоразумно не спрашивал это. Кюхен не знал, сколько проспал, но когда он открыл глаза, Сонмин все так же был рядом с ним, правда, теперь он переместился в большое кресло в углу комнаты, а у него в руках было что-то странное, доселе Кюхену неизвестное. - Что это у тебя? – смело интересуется он, приподнимаясь, чтобы получше рассмотреть странную вещицу. - О, ты проснулся, - констатирует Сонмин и протягивает вещь Кюхену, - это самая обыкновенная книга, может, хочешь почитать? - Книга? – почти по буквам удивленно произносит Кюхен, пытаясь вспомнить, что же это такое. – Не шутишь? – наконец, припомнив что-то, что говорила ему мать, рассказывая о предметах из прошлого, он даже подскочил, - самая настоящая книга с бумажными листами и картинками? – практически с детским восторгом поинтересовался он. - Нет, - покачал головой Сонмин, - откладывая книгу на подлокотник кресла, - эта книга без картинок, но я могу посмотреть в библиотеке, там должны быть такие. - Библиотека? – вновь переспрашивает Кюхен, - у тебя их много? - Достаточно, - говорит Сонмин, - хочешь увидеть? Пожалуй, можно было и не спрашивать, это он понял по вмиг загоревшемуся взгляду Кюхена. Мин помог ему встать с постели, он даже не обратил внимания на изможденное тело Кюхена, за что тот был ему безумно благодарен. Одевался Кюхен самостоятельно (одежду ему выдал Сонмин), на ощупь та была непривычно мягкой и очень вкусно пахла. По длинному извилистому коридору Мин провел его в ту самую библиотеку, где были нереально огромные шкафы, заканчивающиеся где-то под потолком, и книг, наверное, в них было не меньше сотни. Кюхен,предоставленный сам себе, пока Сонмин искал для него книгу, восхищенно ходил между пыльными стеллажами, изредка дотрагиваясь до книжных переплетов, сами фолианты он доставать не решался. - Вот, держи, - неожиданно рядом с ним возник Мин, протягивая какую-то тонкую книжицу с яркой обложкой и выцветшим корешком. Осторожно касаясь пожелтевших страниц, он с некоторым благоговением рассматривал непонятные символы, кажется, их раньше назвали буквами. Теперь они казались чем-то волшебным и совершенно неподходящим для этой реальности. Картинки он рассматривал еще дольше, чем буквы, всматриваясь в каждую. В его взгляде плескалось огромное восхищение рисунками, смешенное с удивлением и легкой горечью. - Красиво, - выдохнул он и, закрыв книгу, провел пальцами по картонной обложке и вернул ее обратно Сонмину. - Если тебе понравилась, то я могу подарить. – сказал Мин, и подтверждая свои слова, протянул книгу Кюхену, тот с видимым сожалением покосился на нее, но все же покачал головой. - Нет, - шепнул он, голос временами его еще не слушался, - Я не умею читать, мне она ни к чему, а тебе пригодится. - А хочешь, - вдруг с жаром говорит Сонмин, хватая Кю за руку, - хочешь, я тебя читать научу, а? – в его глазах Кюхен явственно видит жалость, и это ему совершенно не нравится. - Нет, - он нерешительно качает головой, делает пару шагов назад и упирается в шкаф, тот опасно качается, но остается на месте, - нет, - говорит Кюхен тверже и решительнее. С каким-то даже лихорадочным нетерпением смотрит на дверь. – Когда, - медлит, не решаясь произнести вслух, - когда мне нужно будет уйти? Ему на самом деле очень не хотелось спрашивать это, как и слышать ответ на свой вопрос, слишком уж он привязался к Сонмину. Время, проведенное в этом доме, сблизило их, да и Кюхен уже настолько привык к подобной жизни, что почти позабыл, как там, снаружи. Ему казалось, что он живет с Сонмином уже много-много лет, а прошлое стало напоминать ему страшный сон. Вопрос Кюхена повис в воздухе, и словно острозаточенный кинжал безжалостно раскромсал остатки непринужденной атмосферы между ними. Они оба молчат. Кюхен ждал ответа, а Сонмин молчал и прятал взгляд, наверное, подбирая слова. Делая для себя какие-то выводы, Кю кивает и медленно шагает к двери. - Постой. – Окликает его Сонмин и Кю тут же останавливается, словно ждал этого. – Ты сам хочешь уйти? – спрашивает его Сонмин, - Неужели ты действительно хочешь оставить меня одного? Как те, другие – говорит он тихо, но Кю все равно слышит и оборачивается. - Другие? – интересуется он, а Мин качает головой, показывая, что не ответит, - у тебя останутся книги, - Кюхен проводит ладонью по уголку торчащего фолианта. - Ты действительно думаешь, что они могут заменить человека? Не уходи. Кюхен думает о грязно-сером небе, натирающем респираторе, пугающей темноте, вечной сырости и огромном количестве крыс, только и ждущих подходящего момента, чтобы перегрызть ему глотку и вдоволь налакаться горячей крови. Пусть он старался не думать, о том, как и чем питаются эти твари, перед глазами всегда будет стоять картина из его прошлого, детские глаза куда внимательнее взрослых и иногда они видят совершенно для них не предназначенное, а порой и пугающее, ему до сих пор иногда снились кошмары, которые он пытался забыть. - Кюхен, останься со мной. – Сонмин нервно сжимает корешок книги, нервничая, ждет ответа. Он еще не понимает, что у Кю и выбора особого-то нет, не идти же ему обратно в тот ад, из которого Сонмин его когда-то вытащил, но Мин полностью поглощен своим страхом. Он никогда не боялся холода, крыс, смерти или чего-то подобного, единственное, что всегда доводило его до дрожи и частого пульса – одиночество, так часто снедающее его до появления в жизни Кюхена, чувство вселяло в него панический ужас и сводило с ума. Он был готов на все, лишь бы не быть одному. - С тобой, - тихо выдыхает Кю, и Мин чувствует, что напряжение, сковывавшее их тяжелыми цепями на протяжении последних минут вдруг спадает, а цепи, словно отравленные ржой, осыпаются на пол железным пеплом. После этих двух слов, произнесенных шепотом с некоторым подтекстом, который, разумеется, поняли оба, слова словно прекратили свое существования, навсегда исчезнув в едином порыве. Что делать дальше никто из них не знал, и на замену напряжению между ними начала выстраиваться каменная стена неловкости и некоторого смущения, природы которого Кюхен не понимал. Последние полчаса Сонмин внимательно вглядывался в напечатанные буквы, правда, все чаще украдкой поглядывал на Кюхена, который неподвижно стоял около занавешенного окна, не решаясь отдернуть занавесь и посмотреть на тот мир, который, как ему думалось, он навсегда оставил позади. Кюхен чувствовал на себе взгляд Мина, ему хотелось сказать ему что-то, но оратором он не был, да и жизнь его не способствовала долгим разговорам, поэтому он мог сказать что-то совсем простое, но при Сонмине почему-то хотелось говорить только красиво, но при всем своем желании он так не умел. Сонмин тоже молчал, отчего Кюхену было неловко. Он взялся за засаленную штору, чтобы все-таки отдернуть ее,когда голос Мина его остановил. - Не нужно. Окна заложены кирпичом, и ты ничего не увидишь. - А раньше сказать нельзя было? – недовольно сморщился Кю, отходя от окна. - Зачем? – Сонмин улыбнулся и отложил книгу, - Кюхен, а сколько тебе лет? – вдруг неожиданно спросил он то ,что хотел спросить еще много дней назад, но почему-то не спрашивал. - Не знаю, - пожал плечами Кю, - я знаю цифры только до десяти, но мне явно больше. – Шок Сонмина показался ему забавным, и он хмыкнул, после чего посерьезнел, - А тебе? – помедлил, - Сонмин, - глубоко выдохнул, - ты видел, что было раньше? «Раньше» не требовало уточнения, Сонмин и так прекрасно понял, о чем спрашивал его Кюхен. - Я выгляжу настолько старым? – показательно оскорбился Сонмин, - мне только двадцать пять, и знаю, я, наверняка, не больше твоего. Лишь то немногое, что рассказывала мне мать, и я прочитал в книгах, - упомянув о ней, Сонмин тут же помрачнел, уход матери был самым болезненным из всех. Кюхен встрепенулся и, подойдя к Сонмину, слишком сильно сжал его ладонь в своей, не справляясь с эмоциями. Тот медленно опустил взгляд на его пальцы, крепко стискивающие его руку. Они были длинными, аристократично-бледными, такими же, как у господ, о которых Сонмин читал в древних романах, руки Кюхена можно было бы назвать красивыми, если бы не безобразные шрамы, переплетённые замысловатой сетью узоров и обломанные ногти. Почему-то становилось горько. Кюхен же не обратил внимания на этот взгляд. - А, правда, - с надеждой выдохнул он, - все было совершенно иначе, не так, как сейчас. Правда, что люди могли ходить по улицам, на которых росли зеленые деревья, и они не носили респираторы? Что небо было другим? Что на улице было светло днем, а ночью были видны звезды? - Мама рассказывала мне, - Сонмин горько улыбнулся, - что давным-давно Корейский полуостров, место, где мы сейчас с тобой живем, был разделен на два государства, Северную и Южную Кореи. Некогда единое государство разделилось на две враждующие стороны, и хотя народ был един, правительства стран так и не смогли между собой договориться. В конце двадцать первого века началась война, в ходе которой была испытано самое страшное оружие того времени, уничтожившее практически все население полуострова, не было победителей - проиграли абсолютно все. Из-за огромной взрывной волны сдетонировали атомные бомбы и радиационное облако поднялось к небу, убивая оставшихся людей и отравляя воздух, воду и землю. Мировое сообщество, посовещавшись, решило, что самым лучшим выходом будет запечатать полуостров в огромном могильнике, в котором мы сейчас с тобой и живем. В кратчайшие сроки был возведен купол, ограждающий планету от радиационной смерти. Никто не думал, что кто-то сумеет выжить, но люди интересные существа, приспосабливающиеся к любым условиям, как крысы. Знаешь, а ведь сейчас, где-то далеко-далеко, за куполом, есть синее небо, зеленые деревья, но… знаешь, ведь услышанное никогда не сможет сравниться с тем, что ты можешь увидеть собственными глазами, верно? Теперь уже Сонмин сжал ладонь Кюхена и осторожно потянул к выходу из библиотеки, тот, заинтригованный, не возражая, последовал за ним, даже не пытаясь запомнить все те хитросплетения коридора, по которому вел его Мин. Сонмин долго возился с замком на огромной деревянной двери. Кюхен с интересом наблюдал за процессом. Все чаще ловя себя на мысли, что взгляд против его воли постоянно опускается чуть ниже спины Мина, и он едва сдерживается, чтобы не коснуться оголенного участка белоснежной кожи, который открылся ему, когда кофта чуть задралась. - Смотри. – Сонмин толкнул створки двери, открывая, и отошел в сторону, многозначительно улыбаясь. Пораженный Кюхен замер на пороге, не в силах что-то сказать или сделать. Помещение, открывшееся его взгляду, было огромным и по всей его площади стояли большие кадки с огромными деревьями, с ветвистыми кронами, кустами, полностью обсыпанными какими-то ягодами или яркими красочными цветами, одно из растений с большими мясистыми листьями склонилось к двери, и его нераскрывшийся бутон был прямо над головой Кю. Потолка у помещения как будто бы не было, а вместо него было небо. Самого прекрасного цвета из всех, когда-либо виденных Кюхеном. По нему медленно и величаво плыли облака, не черные, крепко сбитые тучи, которые он привык видеть, а действительно легкие и воздушные облака. - Потрясающе, - выдохнул Кюхен. - Этот особняк, по всей видимости, раньше принадлежал какому-то богачу, - приблизившись, сказал Сонмин, - здесь чего только нет, даже ботанический сад, как видишь. Я нашел его лет пять назад и теперь живу тут. Если хочешь... – он замялся, а Кюхен молча взял его за руку. *** - Что это? – спрашивает Сонмин, когда Кюхен задирает футболку. - Не знаю, - врет Кю, не позволяя Мину дотронуться до ярко-красных язвочек, которыми испещрено его туловище. - А если это опасно? – Сонмин озабочено смотрит на Кюхена. И тому снова приходится врать, потому что это, черт возьми, действительно опасно, но ничего же изменить нельзя, да и, собственно, какая разница, как умирать. От раковых опухолей вызванных огромной дозой радиации в облученном теле или от болезни, полученной от кого-то? Это получилось совершенно случайно, но нельзя сказать, что Кюхен этого не хотел. Ему не было приятно, скорее больно и немного противно, но выбирать не приходилось - это был единственный способ для него и того парня согреться. Эта близость дарила их измученным телам хоть каплю, хоть мгновение блаженного тепла. Тот парень, как слышал потом Кюхен, умер через полгода и быть может, не из-за болезни. На своем теле такие знакомые язвы он обнаружил совсем недавно. Все чаще ему думалось о том, что если бы не эта болезнь, он был бы не против повторить тоже самое с Мином, но понимал, что при близком контакте он может заразить и его. А Мину он подобной участи совершенно не хотел, поэтому старался держаться от него подальше и не прикасаться без вынужденной необходимости, а тот, напротив, будто бы искал близости с Кюхеном и старался касаться его как можно чаще. Против своей воли Кюхен с каждым днем все сильнее привязывался к Сонмину, тот, не терпевший одиночество, постоянно был рядом и чаще всего рассказывал Кюхену чудеснейшие истории о прошлом. Он погружал Кюхена в атмосферу средневековья, повествуя о благородных рыцарях и дамах сердца, переносил на пиратский корабль в Индийском океане, рассказывая о корсарах, не забывал Мин и о династиях Корё и Чосон, но больше всего Кюхен любил его рассказы о прошлом, которое было до возведения купола, воспринимал он эти истории, конечно, как сказки, но верить в них очень хотелось. Всякий раз, когда они вновь заходили в тот сад, Кюхен хотел прикоснуться к растениям, он просто хотел узнать какие они на ощупь, но каждый раз бдительный Сонмин запрещал ему дотрагиваться до них, говоря что-то о яде, содержавшемся в листьях. Кюхен все равно хотел сделать это, может, из чистого ребяческого упрямства, поэтому решил пробраться как-нибудь в эту комнату без Мина. Тот, словно прочитав мысли Кюхена еще больше окружил его заботой и вниманием, Сонмин раздобыл где-то в недрах дома мазь, которой ежедневно мазал ладони Кюхена, отчего сеточка шрамов постепенно рассасывалась, обрабатывать те язвы, которые распространились уже дальше и даже увеличились в размере, Кюхен категорически отказался. Он понимал, что уже бесполезно что-либо делать, было слишком поздно и Сонмин, кажется, тоже это понимал. Иначе, чем объяснить тот тяжелый взгляд, которым он каждый раз смотрел на переодевавшегося Кюхена. Однажды ночью, когда он ворочался без сна уже несколько часов, все тело болело и безумно чесалось, он все же решился пойти в ту комнату. На его удачу, двери не были закрыты на замок, и он спокойно вошел внутрь. На темном ночном небе спокойно мерцали яркие огоньки, звезды, он восхищенно выдохнул и коснулся широкого листа ближайшего к нему растения. Он ожидал чего угодно, но дальнейшее заставило его шокировано отскочить. Растение, пару раз зарябив вдруг исчезло, за ним также исчезло и всё остальное, даже небо, обнажился серый бетон стен и потолка, осыпающаяся штукатурка и паутина с истлевшими хитиновыми скелетами пауков. Теперь Кюхен понял, почему Мин запрещал ему касаться листьев, ведь стоило ему сделать, как голограмма исчезла, оставив лишь чувство пустоты и разочарования. Он еще немного постоял в дверях, рассеянным взглядом смотря вглубь комнаты, а затем ушел. Весь следующий день Сонмин потратил на его поиски. Закрывая рукавом рот и нос, Кюхен старался дышать как можно реже, подолгу задерживая дыхание, уходя, он совершенно забыл взять с собою респиратор, он не оглядывался и просто шел вперед, ему не хотелось запоминать маршрут, чтобы потом не было искушения вернуться назад к Сонмину. Хотя он сомневался, что у него появится такая возможность, ведь скорее всего он просто сгинет в городских лабиринтах, не найдя дорогу к своему так называемому дому. Через ткань кофты дышать было еще сложнее, чем через респиратор и вскоре, наплевав на все, он убрал руку, и шел без всякой защиты, через некоторое время в горле стало першить, но он не обращал на это внимания, вдыхая воздух полной грудью. Половину пути он прошел относительно спокойно, пару раз ему попадались сгорбленные, едва шевелящиеся скелеты, покрытые истлевшим тряпьем, они давно утратили как разум, так и возможность зваться людьми, сейчас они не могли сравниться даже с крысами, а те на них не нападали, возможно, брезгуя. Он возвратился в то затхлое помещение, за время его отсутствия там успели обосноваться несколько десятков крыс, которых он, вооружившись куском арматуры, тут же выгнал. После дома Сонмина тут совершенно не хотелось находиться, все пропиталось запахом крыс, а пол был усеян линялой шерстью и кучками помета. Этих тварей в округе стало больше, а здание, и так дышавшее на ладан, грозило вот-вот совсем развалиться. Он оборудовал спальное место (Кюхен просто вычистил кусок пола и набросал туда тряпок) и теперь каждый раз засыпал с мыслями о том, что однажды не проснется из-за того, что здание, сложившись как карточный домик, похоронит его в себе, а может, на него упадет одна из едва державшихся плит, и он исчезнет в бетонной пыли. Впрочем, собственная смерть не вызывала в нем хоть каких-либо эмоций. Умрет. Ну не станет его и что? Давно пора, иногда он думал, что все скоро и так закончится, может, даже раньше, чем ему кажется. Да и не могло это мучение продолжаться долго. Крысы, похоже, тоже предчувствовали это, и все чаще после пробуждения он видел парочку этих тварей подле своей лежанки, они алчуще косились на него, но пока не трогали - боялись. Ранки на его теле давно не кровоточили, гноились, но средств обработать у него не было, да и сил в последнее время тоже. Он все чаще дремал, с полным равнодушием наблюдая за тем, как с каждым пробуждением крыс становится все больше. Как-то попробовал встать - не получилось. Подумав, что, наверное, так и выглядит его конец, он закрыл глаза и принялся смиренно ждать. Как вдруг с потолка свалился маленький кусок бетона, он попал ему прямо по лбу. Было не так уж и больно, скорее обидно, и вдруг Кюхен понял, что подобный конец уж слишком отвратителен и жалок. Встать получилось не сразу, потребовалось около дюжины попыток, если не больше, но все же у него получилось. Пробираясь по стенке, цепляясь за каменные выступы ослабшими пальцами, он добрался до выхода, самых смелых крыс шугнул и пошёл вперёд, ещё слабо соображая, куда именно. Спотыкаясь о мусор, бетонные плиты, сгнившие покрышки, он упрямо шагал вперёд. Охватившая слабость мешала сосредоточиться на дороге. Его подташнивало, а в глазах темнело. Все больше и больше времени требовалось на отдых, и он подолгу отсиживался на ржавых корягах. По его внутренним часам давно была ночь, но вокруг было необычайно светло, так, что резало глаза, и воздух, казалось, стал немного чище, но он думал, что это помутневшее сознание дает сбои. До дома Сонмина он дошел чисто интуитивно, уже едва держась на ногах. Стучась, он слабо представлял дальнейшее, да и сил даже на мысли не оставалось. Ничего не понимающий Сонмин едва успел подхватить его и прижать так крепко, как только хватало сил. Он просто держал его не сдвигаясь с места, а Кю прижимаясь к Мину с наслаждением вдыхал запах чистого тела и мыла, запах принадлежавший только Сонмину. Вдруг теплые пальцы Мина коснулись его лица и немного повернули, так, чтобы Кюхен смог посмотреть вверх, на небо. - Смотри, - ошеломленно шепнул Сонмин, и каждая частичка тела Кюхена пораженно замерла, не в силах сделать хоть одно движение. Купол, так долго висевший над их головами, являющийся только их небом, вдруг пошел трещинами, да такими крупными, что даже Кю со своим слабеющим зрением мог разглядеть эти черные полосы испещрившие собою небесный свод. Куски неизвестного материала начали отваливаться и с огромной высоты падать вниз на землю, ломая хрупкие скелеты полуистлевших небоскребов, хороня под собою целые районы. Прижавшись друг к другу, они безмолвно наблюдали за тем, как там, в настоящем небе, невероятно глубокого цвета, названия которого Кюхен никогда не знал, вспыхивали мириады созвездий. От ударов каменных плит земля сотрясалась и натужно стонала, и они, не в силах сдвинуться с места, смотрели, как разрушается старое небо, являя им чудеса нового, а осколки старого все падали и падали.