38

— Один слепой чудак напророчил, что встречу я свою смерть в тридцать восемь лет, — усмехнулась Мэри. Каштановые волосы щекотали оголенную бледную кожу плеч, тонкая золотая цепочка, холодя шею, привлекала к себе взгляды мужчин, уже не пользующихся особым ажиотажем у женщин. Серое стекло глаз манило, тонкие губы слегка приоткрыты. Я мог бы целую вечность восхвалять ее, но, к сожалению, собрание уже завершилось. Все встали, скрипнув синхронно стульями, и направились к выходу. Я, как главный виновник торжества, улыбнулся и не сдвинулся с места. Поймав удивленный взгляд женщины, начал свою заранее подготовленную речь: — Прости меня за то, что я сейчас скажу, но… — Заткнись, — хихикает Мэри, вмиг разрушив мою крепость мучительных слов. Прислонившись плечом к стене, она тут же помрачнела. И куда же исчезло это доброжелательное выражение лица? Морщинки вокруг глаз состарили на лет, эдак, пять, игривые искры покинули это тело; передо мной стояла обычная уставшая женщина, что по вечерам непременно пьет из бокала темное вино, жалуясь подруге на жизнь. А может, мой взгляд и устарел. По крайне мере, моя покойная матушка болела этим, вот только они собирались на кухне, с оглушительным хохотом кидая пепельницу об стену. — На секунду я поверила ему, — скривилась Мэри, смотря куда-то в сторону. — Питеру? — надо пытаться разбавить эту гнетущую атмосферу, Джон. — Он же тот еще сукин сын, сама знаешь. - Выпил тормозной жидкости? Я про бездомного, который утром посмел до меня дотронуться. Ты бы видел его лицо! Ничего отвратительнее в жизни не видала. Я нашел в себе силы только на жалкий кивок головой. — Ох, Джон, — жалостливо протянула она, — ты бы знал, как мне это надоело. Я хочу уйти отсюда, расправить свои крылья и улететь. — И куда же? — в горле пересохло, я напрягся. — Нью-Йорк! Город мечты! Вопросительно взглянул на вмиг повеселевшую Мэри, что торопливо стала выкладывать мне свои планы на счет будущей жизни. Мне так и хотелось сказать ей: «Молчи, только перестань нести этот бред!». Про белоснежные платья не утаила, в деталях описала будущего мужа, с улыбкой на лице рассуждала о том, как будет петь в элитных клубах, а по вечерам ловить комплименты от всех прохожих. — Буду сиять ярче любой потаскушки из Голливуда, — вздохнула Мэри. — И никакой больше дешевой обуви, мучающей мои несчастные ноги. Воцарилась тишина. Напевая нелепую мелодию себе под нос, она собрала свои вещи, и направилась уже было к выходу, как я нечаянно выпалил: — Тебе тридцать семь. Очнись! Замерев, медленно повернулась и уничтожающим взглядом пронзила. Сжав губы, женщина передернулась и быстрым шагом направилась прочь, громко хлопнув дверью. — Мэри! «Боже, какой же я идиот», — закрыв кабинет и отдав ключи уборщику, я с невеселыми мыслями направился домой. На улице было прохладно, моросил мелкий дождь; липкими каплями стекал по лицу, иногда попадая за шиворот. Проезжающие мимо ярко-желтые автомобили визжали шинами по старому асфальту, что ранили удары стихии. И кто же дернул меня за язык? Зная насколько темпераментна Мэри, я все равно задел ее за самое слабое место. Теперь придется выждать, наверное, неделю, прежде чем она простит меня, придя утром с зеленым чаем, — от которого мы в восторге — и с извинениями за всплеск эмоций. Но, как мне кажется, не скоро моя маленькая квартирка вновь вдохнет в себя ее дразнящий горьковатый запах духов. Через две недели, когда моей любимой Мэри исполнилось тридцать восемь лет, она умерла. Как и предсказывал тот бродяга. Что за тайны еще хранило его черное сердце? И все же, бумажник с часами пропал…