Тёмный час

Когда Баки закрывает глаза, когда его мир, и без того не особо обширный, сужается до шершавой темноты перед глазами, когда наступает ночь, когда его глотает сон, - приходит новая война. Он – солдат. Он привык терпеть боль. Но не привык испытывать страх. Не привык бояться снов. Они всегда разные. Сегодня он бесконечно долго летит в снежную пустоту, он ощущает её приближение каждым своим нервом, и всё тело его сводит от этого чувства – люди не рискуют упасть спиной вперед в чужие руки, он тоже человек. И он падает вниз, и он знает, что никто его не поймает; Стив тянет к нему руки – нет, неправильно, Роджерс, это не сработает, ты должен стоять позади, а не уноситься вдаль. Если бы ты, Роджерс, остался на месте, то он, Джеймс, не несся бы в белую бездну спиной вперед, потому что падение - это когда лицо Стива всё больше и больше вливается в снежную мешанину, а не когда она впивается в тебя. Он – солдат, он сражается молча, немо, и когда выныривает из холодного ветра своего падения в заполненную темно-синими тенями спальню, ему не хочется кричать. Но ощущение от кошмара – затяжное, как если мучаешься с тяжелым, сухим кашлем, который не отступит, пока не вывернет легкие наизнанку. Таков его страх. Он всё ещё сковывает тело Баки, словно белая простынь - это лед. Страха так много, будто бы он летел в белозубую ледяную пасть все эти семьдесят лет. Память вернулась к Баки, но осознает он себя двояко: не то тем, кто он есть, не то тем, кем он был. Между этими категориями – годы его снов. Он понимает, как ему нужна эта нить, соединяющая его прошлое с его настоящим; понимает, что без неё он развалится на части, обезумеет. Да только эта нить вся в узлах его кошмаров. Они всегда разные – сегодня он терпит боль. Его тело познало боли сполна, может даже показаться, будто он должен утратить к ней всякую чувствительность. Он – солдат. Он привык терпеть боль. Но это не значит, что он научился её терпеть. Сон будто бы спрашивает у него: «А ты помнишь, каково это - испытывать ужас?» И это он тоже помнит. Лица над ним: теперь ведь помнит еще и то, как ненавидел их, и как боялся, когда увидел – не впервые, вообще-то, но теперь их руки добрались, дотянулись до него. Кажется, что тело не может испытывать боли – оно же тут, на постели, под одеялом, а не на операционном столе. Но сознание – изощренный механизм. Баки и сам понимает: тогда боль была причиной его страданий, тогда она порождала ужас, кусающий его за кожу, обсасывающий его кости, а теперь и её не надо – только попробуй закрыть глаза, парень, и твоё истерзанное сознание преподнесёт всё то, что так бережно хранило. Сознание издевается – ну что, вспомнил Стива, вспомни и это, вспомни ещё раз и попытайся не думать о том, почему безропотно позволял превращать себя в того самого Зимнего Солдата, бойца без памяти. Всё предельно просто – наступил однажды момент, когда светлое из его прошлого уже не могло заглушить, затушить постоянные всполохи ужаса, а их - их помнить ни к чему. Наступает момент, когда сознание вынуждено защищаться само от себя, вновь изощренно – и Баки больше не может спать. Стив всё время рядом, но он теперь слишком тих и осторожен. Он так настойчиво и сосредоточенно гонялся за Баки по всей Америке, что, кажется, усвоил - прояви напор, и Баки сбежит. А у Баки просто нет сил сказать Стиву, что бежать теперь некуда и что скрывался он вовсе не от Роджерса, а от себя самого. Но догонялки кончились, сам собой же и пойман, и теперь побег равноценен концу всего, что он с таким трудом обрёл. Поэтому третьей бессонной ночью - Баки вёл отсчет с тех жалких двух часов - он сам приходит к Стиву. Он всё так же не в силах рассказать, но этих сил у него ещё достаточно для того, чтобы просто лечь рядом, уткнувшись лбом в затылок Стива. Роджерс спит чутко, ещё и поэтому Баки никогда не кричит ночью, он вообще позволяет себе очень мало звуков. Стив чувствует его рядом с собой, открывает глаза и выдыхает – будто бы с облегчением. - Ты пришёл, - говорит Роджерс именно то, что думает. Баки смотрит на него сквозь темноту и чувствует, как на этот раз мир сводит себя до пределов Стива – вот он, прямо перед ним, живой, тёплый. И Баки словно последовал маминому совету – выпей молока с медом перед сном, потому что на этот раз он падает не в лёд, а в тихий и мягкий покой. Баки – солдат, и он упрям: следующим вечером вновь задергивает шторы в своей спальне, натягивает одеяло, но от холодной подушки у него тянет в голове, как от зубной боли. Баки упрям, а потому вновь просыпается в холодном поту и не может даже на бок перевернуться первые пять минут. Стив говорит себе: хватит бояться, нечего бояться, ты не того боишься, ты уже своё отбоялся. И приходит – сам. Баки открывает глаза сразу, как только Стив затворяет за собой дверь. Стив садится на край кровати. В конце концов, он вернул Баки память, но почему-то ещё не вернул ему себя. Стив ложится к Баки под одеяло и, не обнимая, легко целует в плечо. Баки чувствует, как в этот момент из его тела мелкой дрожью уходит страх. Он поворачивается к Стиву лицом, давит рукой ему на плечо, чтобы тот лег на спину, а потом кладет руку ему на грудь, обнимая и растворяясь в его тепле. Следующим вечером Баки, вздрагивая всем телом, укрывает себя одеялом, но Стив уже рядом. На этот раз Баки так долго смотрит в лицо Стива, что ему начинает казаться, будто бы это весь мир замер, потому что нельзя так бесконечно лежать рядом, чувствуя знакомое тихое дыхание, нельзя вечно рассматривать чужие глаза, и морщинки в уголках, и каждую ресничку; Баки думает об этом, а Стив лишь убирает волосы с его лица, а затем касается губ Баки своими. И в этот момент Баки, наконец, чувствует – чувствует, а не вспоминает, и это ощущение разливается в нем, как розовый солнечный свет разливается в морской воде по утрам. Баки хватает Стива за плечи и долго – кажется, ровно столько же, сколько тянется эта ночь – целует. Баки думает про нить, соединяющую его прошлое и настоящее, и про узелки кошмаров на ней. Он понимает, что нить оборвется, но когда это случится, её заменит собой Стив. Баки знает: следующей ночью он тоже придёт.