Голод разжигается

В какой-то момент напряжение становится поистине невыносимым. Старскрим чувствует его кожей, так же, как и чувствует спиной пристальный взгляд, но находит спасение в том, чтобы не оборачиваться, продолжать сидеть уткнувшись носом в монитор, по, якобы, очень важному вопросу. На деле взгляд уже давно бездумно бродит по отчетности, Коммандер весь сейчас - живой, натянутый нерв. Он напряженно ждет, но ожидание, вопреки его надеждам, лишь отсрочивает столь пугающий прорыв инферно. Столь несвойственный Мегатрону. И от этого еще более пугающий. Все начинается с тихого, вкрадчивого голоса. Он пробирается под кожу, скручивает мышцы и завязывает ему узлом и без того не стальной хребет. - Заканчивай, - слышит Старскрим, а кажется "убирайся отсюда вон". А кажется "лучше бы ты никогда не появлялся на свет", "я тебя ненавижу". Он оборачивается, как ему кажется, гордо, на деле - взвинченно. Он тянется за сигаретой, но натыкается на взгляд и позорно одергивает руку. - Это, надо полагать, приказ? - спрашивает он с поразительным в своей смелости ехидством. Сердце колотит по грудной клетке изнутри так, как будто срочно собралось оттуда выбраться и сейчас пробивает себе максимально короткий путь наружу. За пульсом еле слышен все такой же тихий ответ. - Будет, если ты продолжишь, - Мегатрон сидит, склонив голову набок и неприкрыто разглядывает его, это почти физически ощутимо и оттого еще более мучительно оставаться неподвижным, держать голову прямо, спину прямо. И вообще - держаться. Мегатрон кажется благостным, Мегатрон кажется практически идеально спокойным, почти идеально равнодушным и расположенным. Кажется - ключевое слово. Старскрима этим уже давно не обмануть. Он злится, как злится любой, ожидающий удара, догадывающийся о нем и не получающий его. Пока что. - Я тебя не боюсь, - отвечает он, сцепляя зубы в глухой цемент, цедя сквозь него слова. Смотрит, дышит. - Ого, даже на "ты". Интересно, кого ты пытаешься обмануть. Не меня же, право слово. А кроме нас тут, - Мегатрон встает медленно, неторопливо, - как видишь, никого нет. Во всем его теле чувствуется что-то хищническое, опасное, затаенное. Скрытый шторм бьется там, под кожей, и когда он вырвется наружу, он никого не оставит в живых. Видимо, именно это ощущение - неизбежности шторма, что бы он ни сделал, становится для Старскрима индульгенцией и разрешением на дальнейшее. Будто бы и нечего терять. Стремительно, разве что не зажмурив глаза, он все-таки хватает несчастную пачку, слегка подрагивающими руками прикуривает. Мегатрон, изображая искренний интерес, поднимает брови в ироническом удивлении. Старскрим затягивается. Дым дерет некстати разболевшееся сегодня горло, он подавляет глупый кашель, чувство собственной уязвимости толкает его пойти еще дальше - он поднимает взгляд и встречает другой. Страх сковывает запястья - они перестают дрожать, навстречу страху коротко вспыхивает злость, чтобы с тихим шипением тут же погаснуть. Неизменно теплая ладонь мягко, почти отечески ложится на щеку, пальцы скользят по скуле, сжимают подбородок, резко дергают его вверх: - Сколько же лжи и бессмысленных трепыханий за этой красивой бравадой. Не боишься, говоришь, - он качает головой. Наклоняется совсем близко, зажимает ему рот ладонью, злой шепот обжигает нервы, а горячее дыхание - ухо. - И правильно. Не бойся. Ничего не бойся. Когда он уходит, у Старскрима еще долго не получается осознать, что он уже несколько минут находится в своем кабинете абсолютно один. *** Расплата, само собой, наступает позднее - Мегатрон умеет ждать, и даже зная это, Коммандер все равно оказывается не готов. Как вообще можно быть готовым к Мегатрону? Вопрос риторический, само собой. - Я могу идти, Мастер? Тяжелая ладонь ложится на плечо и сжимает его так, что, кажется, еще немного и в нём зазмеится первая трещина, окутывающая тишина звенит и ломается с оглушительным треском, точно так же, как и что-то в Старскриме; увы, это не кости. Выказавший неповиновение должен быть или стерт с лица вселенной или подчинен бесповоротно и окончательно, в случае со Старскримом Мегатрон пока что всегда выбирает второе, хорошо это или плохо в результате, он так и не определился, но в процессе это так хорошо, что становится плохо. Одно ясно точно: слов в этот раз не будет, все, что было сказано, уже было, более не будет ничего, иные руки говорят громче слов, иные стоны красноречивее всяческих аргументов. Старскрим думает, что здесь ломается только он: ломается, когда вопреки всей возможной гордости подается навстречу, тыкается губами в шею, зажмуривается и вздрагивает, когда его не отталкивают, когда твердой рукой, напротив, притягивают до неприличного близко, ломается, когда слышит биение чужого сердца, ломается, когда его вжимают в гладкую стену, ломается бесповоротно и окончательно - в который раз обещая себе что больше никогда и это последний. А Мегатрон в который раз убеждает его в обратном, ломаясь точно так же, ломаясь феерически громко для себя, но кто бы его услышал. Он ломается, когда ловит этот полубессознательный, плывущий, совершенно блядский на его вкус, взгляд, ломается, когда слышит неприкрытые стоны, ломается, когда Старскрим, забывшись, начинает двигаться ему навстречу, закидывает руки ему на плечи, впивается в кожу ногтями, ломается, когда - редкий момент - начинает чувствовать в своих руках эту поразительную открытость, эту ни с чем не сравнимую отзывчивость и готовность идти навстречу. Этот голод, сравнимый лишь с голодом любовным. Он ломается, ломается, от того движения его становятся грубей, яростней, оттого внутри, приглушенная удовольствием, разливается нестерпимая боль, нестерпимая обреченность, неверие. Эту открытость хочется сберечь, сломав и уничтожив, ибо ничто прекрасное не вечно. Быстрая смерть, кажется ему, сохранит все это надежней. Этот голод хочется подогревать и множить, не утоляя, ибо он слишком красив в своей яркости, чтобы быть утоленным. Этот голод должен быть вечным. Тишиной начавшись, тишиной кончается, слабость духа становится слабостью телесной. Голос Мегатрона звучит колко и надтреснуто: - Свободен. Его рука продолжает основательно лежать на спине Старскрима, и когда тот порывается встать и уйти, опрокидывает его обратно. Это первый и последний раз, когда он так делает. Голод разжигается, но лишь для того, чтобы никогда не быть утоленным.