О моей любви

Помню, я сидел тогда в парке, пока не замерзнут руки, пока не закончится книга. Читал что-то совершенно невероятное и думал про себя «так не живут». На улице было тревожно: лаяли собаки, сновали машины скорой, оглушали пожарные сирены, плакали дети и на них кричали их мамаши. Помню, мне было плевать, что замерзну, так бы и остался там на несколько вечностей, будто бы было спокойно, будто бы был счастлив. Глаза болели от букв на экране, казалось, еще минуту, и лопнут, или я растворюсь в словах и потом уже кто-нибудь другой будет читать про меня и думать про себя «так не живут». Вдруг стало плохо, печально, защемило в груди, в голове, захотелось идти, бежать, лишь бы не здесь, лишь бы не замерзнуть, не раствориться, лишь бы остаться и показать, как живут, как любят жизнь, как дышат ей. Встал, пошел, быстро, словно спасать чью-то жизнь. Остановился в переходе, чтобы купить сигарет. В переходе тоже было тревожно: мигала лапочка, будто сейчас, наконец, сбудется предсказание Майя и все, не станет ни меня, ни лампочки, ни перехода. Подошел к окошку и остановился. Стоял очень стройный, нереальный, легкий и светлый, как фарфоровая чашка. Не знал, что такие бывают. Что-то говорил продавщице, а та смотрела как я, как на чудо, как на скульптуру в музее. Видно, тоже не могла поверить, что такие бывают, что ходят рядом с нами, что также покупают еду и получают зарплату. Видно, ей тоже казалось, что она перебрала с размышлениями, с грустью и верой в лучшее. А он стоял, терпеливо, ждал, когда его просьбу выполнят. Ждал и будто бы пришел только за тем, чтобы подождать, чтобы разрушить чей-то мирок своим появлением, чтобы заставить думать и не верить. Помню, мне казалось, что время остановили, что стою я там уже час, два, вечность, еще одну. Казалось, каждая минута длится как восемь. Но так было спокойно и уютно, так сладко было это ожидание, так извращенно приятно было наблюдать, как рушились мирки всех, кто проходил мимо и замечал этого, стройного, бледного, прекрасного, как небо перед грозой, как море в штиль. Приятно было видеть, как широко открываются их глаза, как начинает бушевать все внутри. А он все ждал. Держал в руке помятую купюру и с легкой улыбкой смотрел на женщину в окошке. Она копошилась, как бы случайно, ненамеренно, но все же нарочно, чтобы удержать это чудо, это ощущения волшебства. Потом все-таки достала. Ждал он пачку мармелада. И я даже не был удивлен. Как будто я ждал пачку презервативов, бутылку пива или сушеного кальмара, нет, отнюдь, я ждал вместе с ним именно чего-то детского, совершенно невинного, как он сам, как подснежник, как первые листочки на ветках. Он взял пачку, подал купюру, ждал сдачи уже меньше, быстро, а потом его кто-то позвал, откуда-то из-за купола, которым он нас накрыл, купола магии, позвал резко, грубо. «Крис!» Он вздрогнул, оглянулся, чуть улыбнулся и ушел, бросив на меня взгляд. И этот взгляд был как стакан воды после длинной пробежки или шоколадное мороженое во время диеты, как глоток воздуха под водой. Такой и была моя любовь. Потом были мужчины, женщины старше, умнее, красивее меня, знавшие, повидавшие много, были глупые, наивные, мечтающие студенты, студентки, художники, жаждущие перевернуть мир, но таких как он не было. Они забывались на утро, как плохой фильм, а он всегда оставался в памяти. И мне нравится до сих пор глупо надеяться на еще одну встречу, снова спустившись в переход за сигаретами после долгих раздумий в парке под лай собак, сирены, пока не замерзнут руки, пока не закончится книга.