Ирония

Я Винсенто, — повторяет он про себя, когда Роберт осторожно снимает с него облегающий мягкий костюм — единственное, что ему позволяют надевать. Я Винсенто, — когда хирург прикасается губами к его шее сзади. Я Винсенто, я мужчина, и я не могу позволить ему сделать то, что он собирается сделать. Операций было две — всего две — и хоть Винсенто лишился в одной из них главного своего мужского достоинства, он всё ещё не похож даже отдалённо на того, кого собирается сделать Роберт. Но тот, похоже, не может больше терпеть и, наверное, даже представляет под своими ладонями маленькие женские груди, когда проводит ими по совершенно плоскому пока телу. — Вера, — шепчет Роберт, и это ненавистно слышать. — Я Винсенто, — говорит он вслух. У него узкие бёдра и широкие плечи, низкий голос и грубая кожа, но ни то, ни другое не спасает его от желания доктора поскорее заглянуть в будущее, в котором он будет носить другое имя уже по праву.

***

— Я Вера, — убеждает он и пытается удержать Кристину, а та торопится прочь; но за последнее время он так легко научился держаться на шпильках, что без труда догоняет. — Теперь я Вера. Вера. Какая ирония. Единственный человек, с которым он мог бы остаться в этом новом обличье — его бывшая подруга-лесбиянка, которая, шутя, отмахивалась от всех его предложений и предлагала сменить пол прежде, чем приглашать её на свидание — и она не может принять его теперь. А он — он ведь не требует взаимной любви, он не верит больше во взаимную любовь, он всего лишь хочет найти себе пристанище. — Ты Винсенто, — плачет она и отворачивает лицо. Как странно, что она поверила ему так быстро, но лучше бы он вообще не назывался этим проклятым именем. От Винсенто у него не осталось ничего, кроме памяти, но даже этого слишком много. Кристина вырывает свою ладонь из его рук.