Let Us Believe

Little angel in red Мы всегда были подростками-неудачниками, разве нет? С несмываемой кровью, застывшей в наших больных разумах, с безумием, охватывающим каждую клетку нашего тела и зарываясь глубоко в наши уже пострадавшие вены, в изрезанную кожу, в почерневшие сердца. Чернила, распространяющиеся по всему нашему телу, темная грязь, загрязнившая наши проклятые души нечистыми мыслями. Эти мысли, которые никто никогда не сможет понять, потому что невозможно было понять, почему нам пришлось играть в такую несчастную игру в нашей и так уже грязной жизни. В жизни живых побоищ, протянутой к нам своими мертвыми руками и уродливыми глазами. Невозможно было объяснить нашим родителям, почему нам стали нравятся эти светло-вишневые тени, извергающиеся из самих же нас, создавая малиновые силуэты на бежевом коврике, на синей плитке в ванной. Ни одно возможное объяснение не могло прозвучать от психолога, почему мы решили, что выискивать силуэты среди кровавых пятен — весело, прямо как маленькие дети, делающие то же самое с ослепительно-белыми облаками, которые так далеко от них самих. — Не напоминает ли это тебе цветок? — Мне кажется, это больше похоже на пистолет. Смех. И тогда, зубастый оскал, кричащий о помощи; вопли, потонувшие среди осуждающих взглядов, с которыми мы столкнулись, когда люди узнали о нашей крови, окрашивающей их бежевый коврик, их синюю плитку в ванной. Они не могли принять тот факт, что мы были влюблены в боль; что наша мазохистская кровь стремилась струйками стечь вниз по нашим локтям. Это было то непреодолимое желание, что призывало нас жить. Это эротическое влечение было первой вещью, которую я различил на твоем вечно ухмыляющемся лице, — на лице, с разбитой улыбкой — наряду с привычной тебе апатией. И как же я жажду ощутить эти синяки на твоих бедрах, из-за которых в моих глаза появляются страстные искры, потому что мы были людьми, в конце концов. Когда мы не могли разговаривать с помощью наших подорванных голосовых связок, нам было достаточно вздохов друг друга, развращающих наши легкие. Когда мы были не в состоянии приласкать друг друга, выводя разные узоры на коже, мы могли довольствоваться тем, что просто ощущали раненные фаланги холодных пальцев друг друга. И нам нравилась боль. Она сохраняла нас от онемения. Все эти ночи, мои острые зубы касались твоих губ, размыкая их, и тебе это нравилось, потому что в такие моменты ты чувствовал себя несчастным. Мы были так несчастны, но в то же время так влюблены в друг друга. Я не мог отрицать, что мучительное онемение твоих губ было подавлено, когда я жестко прикусил твой язык. И когда ты потушил зажженную сигарету об тыльную сторону моей ладони, оставляя отвратительное пятно из пепла на коже, я знал, что ты не мог проигнорировать мою боль. Но этого было недостаточно. Я видел замешательство, застывшее в твоих глазах; четыре черные дыры, поглощающие твои глаза в отчаянный крик. Глубоко внутри, в недрах моей крови, словно это было наследственным заболеванием, вирусом в ДНК; словно это была огромная опухоль с острой болью в моем мозгу. Я должен был знать ответ. Это был ВИЧ, ожидающий положительных результатов; опухоль, ожидающая диагноза «смертельно» и курок, которого вот-вот спустят, и раздастся выстрел. Я всегда был эгоистом, ты просто этого не замечал. Ложная наивность; чувства, разъедающие тебя изнутри, словно ты ждал пока твой скелет не был окончательно подвержен мрачному воздуху. Каждый твой шаг кричал о том, как же сильно ты хочешь быть разрушенным только для того, чтобы возродиться из праха, оставшегося в земле. Всегда, с надеждой быть скрытным Фениксом, и я не мог сказать все иначе, правда? Каждый шепот «У нас получится?», цепляющийся за мою сырую, красную плоть и заставляющий рвано вздыхать; каждый произнесенный вопрос заполнял порезы на моей груди и неизлечимые раны на коже. Она всегда была бесстрашно-малиновой, моя кожа. Часы, поведенные под огненными каплями воды; очищение; горячая жидкость, лишающая меня боли на несколько минут. Потому что иногда, я хотел, чтобы мое беспокойство умолкло. Может быть, я слишком много заботился обо всём. Я не мог принять твои немые мольбы, удушающую любовь, которую мы не могли показать всем, потому что мы были такими неудачниками. Мы были любителями мерзкого и страшного, которые наслаждались собственными болезнями и ранеными телами. Каждый день был похож на предыдущий. Я, стоящий под душем из горящих пуль каждую ночь; твои выцветевшие губы, парящие над моим лицом, как постоянное напоминание о том, как сильно мне хочется быть в твоих объятьях, а тебе — быть в моих. Огнестрельные ранения на моей спине в виде обгоревшей кожи, прираставшей к слабым костям. Это был я, пытающийся в полной мере понять, где мы находились и зачем. Это был я, стремящийся узнать, что втянуло нас в эту муку, что мы не могли положить всему этому конец. Я просто хотел держать тебя в своих объятиях. Всегда хотел. Только этот раз слегка отличился от остальных. Как же я хотел, чтобы этого не произошло. Все было просто. Удар током и финал. Мои пальцы обернулись вокруг фена, вилка подключена в розетку. Мои кости накаляются будто они были отражением рентгена черной ночи. Я мог бы поступить по-другому, если бы ты сказал мне, что любишь меня вперемешку с последним рваным всхлипом. Но я не мог признать тебя, поэтому поступил так. Я знал, каким эгоистичным я был и до сих пор являюсь. Я не заслужил того, чтобы держать тебя за руку и смотреть в твои мутные глаза, когда жизнь жестко вырывалась из меня; не был достаточно храбр, чтобы увидеть противоречия твоих надежд, переворачивающие твои внутренности. Мне не хватило мужества сказать тебе, что у нас не получится пройти через это, в этом я был уверен с самого начала. Одна секунда, мышцы судорожно сокращаются, и меня больше нет.

***

И я знаю, что сломал нас обоих. Я был причиной твоих криков, когда ты ворвался в ванную, где вода все ещё лилась из крана. Будет ли когда-нибудь моих извинений достаточно? Сотрется ли с твоих глаз эта безумная картина, которую тебе пришлось созерцать? Чувство рассеянного запаха опаленной плоти в твоих легких будет достаточным, чтобы понять, что ты ещё живой? Ты не мог даже удержать меня, я не мог даже почувствовать тебя. Моих извинений недостаточно. Их никогда не будет достаточно. Это не могло стереть всю пустоту с твоих глаз; не изменит тот факт, что ответом на твой вопрос было «нет». Это не стоило проведенных безжалостных ночей с размышлениями о том, что же ты сделал не так, когда ты никогда не причинял боли никому, за исключением себя. Это не имело бы значения, потому что я не могу поцеловать все лучше, что-то, чего я так ждал, но всегда воздерживался. Мы всегда были подростками-неудачниками, в конце концов. Чувствуешь ли ты меня теперь, обнимающего тебя, пока тебе снятся кошмары? Я просто хочу сказать тебе, что я горжусь. Я просто хочу сказать тебе, что всё, на что я только мог надеяться — это видеть, как количество шрамов медленно, но верно уменьшается. Но я, чёрт возьми, не могу, потому что я больше не там. Так или иначе, пока ты смотришь на мою могилу, я могу улыбнутся, потому что у нас не получилось пройти через это, но получилось у тебя. Я теперь могу быть по-настоящему счастлив, Фрэнк, потому что из нас двоих, ты был единственным, у кого получилось; единственный, кто разбил эту ослепляющую цепь из воспоминаний прошлого; кто сумел пройти через острые эмоции и водопады яда. И я никогда не лгал тебе. Никогда не лгал. — У нас... у нас получится? — Я не знаю, Фрэнк. Боже, я не знаю. Но... в один день, мы оба улыбнемся. И я просто хочу, чтобы ты знал, Фрэнк. Теперь ты можешь свободно улыбнуться.