Реквием для нее

Дверь была не заперта. Проникнув без стука квартиру, он запер ее на замок, а затем, все же немного подумав, задвинул засов. Это была небольшая квартира, довольно уютная, хорошо обставленная. Теплые тона гостиной располагали любого гостя на радушный прием: светло-кофейные обои с неброским рисунком, несколько картин с изображением Венеции, бежевая люстра в виде большого распустившегося цветка, свет которой обрамлял рисунки на пушистом ворсистом ковре приятного льняного цвета. Диван, пара кресел, книжный шкаф, шкаф для посуды, торшер - все это было расположено в гостиной, из-за чего создавалось впечатление, что квартирка была больше, чем на самом деле. Но сквозь арку, ведущую в спальную комнату, и стену, скрывающую санузел, можно было понять, что апартаменты все-таки были небольшие. «Я живу одна, поэтому и снимаю квартиру в западной части», - вспомнилось ему. Да-да, именно так она говорила, слегка краснее, когда он пытался ее проводить после работы, намереваясь, конечно, не только выпить чай или кофе. Но пока он не вошел в ее квартиру, он не поверил, что она живет одна. Она слишком обаятельная и симпатичная девушка, чтобы все еще прибывать одной. Кто знал, какие проблемы тянули ее в прошлое, не позволяя создать нормальные отношения хоть даже с ним. А он, имея откровенно придирчивый взгляд абсолютно на все, все еще лелеял надежду хотя бы на теплую симпатию. Однако о чем он? Она всегда была мила и приветлива с ним, она улыбалась, хотя со стороны это выглядело, будто она делает это только из вежливости и хорошего воспитания. Да, так и было. Она ведь человек, она носит маски. Но он любил все ее маски. Его ботинки оставляли темные разводы на чистом ворсистом ковре. За окном лил сильный дождь, поэтому, даже когда он с силой захлопнул дверь, ни единого постороннего звука не было слышно. Однако монотонный стук часов выводил его из себя. Положив куртку на спинку дивана, он сел в то кресло, которое стояло напротив слегка приоткрытой двери ванной комнаты. Она была там. Свет из ванной падал в гостиную так, что, если бы она взглянула сюда, непременно бы увидела непрошеного гостя. А особенно, его затуманенный взгляд. Да, он немного выпил перед тем, как решиться прийти сюда впервые. Он вообще хотел позвонить ей и договориться насчет следующего выступления. Конечно, это был бы лишь предлог лишний раз услышать ее голос, уловить опять этот несносный воспитанный тон, который не позволял ей резко сказать ему «нет». Как и все слабые люди, она действительно не могла говорить «нет», а особенно, глядя в глаза собеседнику. Учитывая, что он только и делал, что жадно ловил каждое изменение расширение и сужение ее зрачков, каждый взгляд, который она пыталась скрыть ( о да, будь то недовольство, раздражение, даже гнев), она вообще не выдерживала и пяти минут такого разговора с ним. А он впитывал каждое ее изменение в голосе, взгляде, пытаясь изучить ее досконально. Конечно, так было не всегда. И он не сразу понял, что она ему интересна. Но сейчас ему нужно было одно. Вот только к этому он шел очень долго, тщательно продумывая каждый шаг. Закрыв глаза, он лишь на несколько секунд изучил свой план еще раз, сопоставил все «за» и «против». Последняя его соната для виолончели, которую он также написал и для ее скрипки, не выходила из головы. Плавные, но в то же время сладостно-режущие звуки соединялись в одну нестерпимо-больную мелодию, которая вызывала у него целый спектр эмоций: от жуткого страха до сильнейшей депрессии, от горчайшей боли до длительного оргазма. Да, он был истинным ценителем музыки, она была для него не частью жизни, она была его жизнью. Она везде следовала за ним, она не покидала даже во сне. Конечно, она исчезала (а точнее, продолжала жить своей жизнью где-то там, в дальних углах его мрачного подсознания), когда ему это было нужно. И вот его последняя соната, которую он скорее назвал бы реквиемом, звучала то резко, то плавно в его подсознании, постепенно увеличивая темп. Он написал это для нее. Он написал это несколько дней назад, но вряд ли она это захочет слушать. Да и не будет, что скорее всего. Часы беспощадно отбивали минуту за минутой, пока он все так и сидел в кресле, пытаясь понять, правильное ли решение он принял. Когда мелодия утихла, он открыл глаза. Свет в гостиной казался чуть более приглушенный, чем он был до этого. А вот сама ванная комната была освещенная ярким, но в то же время мягким светло-песочным оттенком. Казалось, свет потоком лился из ванной в гостиную, пульсируя и маня мотыльков в свое открытое и уже изможденное пламя. Он поднялся на ноги. Все еще оставляя грязь и разводы на чистейшем ковре и дорогом линолеуме, он приблизился к ванной. Однозначно она его не слышала и уж тем более не видела. Подойдя еще немного ближе и немного прислонившись плечом к полуоткрытой двери, он внезапно сквозь свой безумный плавный танец виолончели, услышал какой-то электронный бит. Она была в наушниках все это время. Испытав секундное отвращение к «музыке» современности, он слегка покачал головой, ухмыльнулся, приоткрыл дверь немного шире и вошел в ванную. Комната была раза в три меньше гостиной. Песочный свет ламп, ударяясь о кафель, превращался в более яркий желтый, давая прекрасную возможность осмотреть все кругом. Куча полочек, на которых хаосе располагались бутылочки и тюбики различных цветов и размеров, несколько полотенец на стиральной машине и светло-голубой полупрозрачный халат, видимо, его она намеревалась надеть после принятия ванны. В неглубокой ванне, совсем немного прикрытая легкой пеной, она лежала с закрытыми глаза и с расслабленным выражением лица. Ее стройные гладко выбритые ноги были широко расставлены. Они были видны из-под воды примерно на одну треть, что давало прекрасную возможность наблюдать за легким, покачивающимся из стороны в сторону движением ее коленей. Часть от лобка и солнечного сплетения была скрыта пеной, однако грудная клетка была хорошо видна во всех деталях: от тонкой белесой кожи на ребрах до красивой груди с небольшими розовыми сосками, которые каждый раз при вздохе поднимались из-под воды. Ее руки были подняты вверх к стене, запястья сведены вместе. Руки были намного бледнее, чем кожа на груди или на ногах, наверное, из-за того, что она долго держала их в таком положении. Голова немного запрокинута назад, рот слегка приоткрыт. Он сделал два уверенных шага к ней. Музыка в его голове усилилась. Танец виолончели стал более безумным, а желание, пробуждавшееся в нем все быстрее и быстрее, становилось опаснее с каждой секундой. Но он бы не смог опорочить ее своими грязными прикосновениями. Он не мог себе позволить даже долго думать об этом. Но Господи, когда она лежит здесь абсолютно голая, расслабленная, он настолько сильно хотел ее, он настолько сильно мечтал, чтобы он в это мгновение стало только его. И да, это был его план: она должна была принадлежать только ему… Он немного нагнулся к ней так, чтобы его тень не падала на нее. Он уже протянул левую руку, чтобы коснуться ее щеки, затем одернул: он не хотел, чтобы она его заметила. Он уже представил, как бы напугал ее, как бы извинялся, хотя, естественно, это бы означало лишь то, что их и так непрочным приятельским отношениям пришел бы конец. Это мысль заставила его передумать. Но план был готов. Скоро в игру вступала скрипка с высокими кричащими от боли нотами. Еще немного и реквием в его голове преобразиться. Его правая рука залезла в карман, нащупала рукоять от ножа. Обычный кухонный нож. Под рукой ничего не оказалось после того, как он сотни раз принимал и не принимал решения, когда весы его правосудия не могли никак склониться ни в одну из сторон. И вот достав кухонный нож, довольно длинный, острозаточенный, он нагнулся над ней. Игра скрипки началась. Пальцы его левой ладони коснулись ее маленького розового соска правой груди. Совсем незаметно, совсем слегка. Как же ему хотелось оттянуть его, услышать ее стон боли, затем сжать грудь ладони, а потом, может, попробовать языком или даже укусить его, поддразнивая. Да, он хотел этого. Желание иметь ее жестко, грязно горело в нем очень давно, хотя он постоянно подавлял это. Лишь по вечерам отдаваясь безумным пошлым мыслям, он был с ней, а потом плакал и жалел о содеянном в его сознании, будто все это было на самом деле. Но прикосновение его пальцев она не почувствовала. Несколько раз нервно облизнувшись, он едва коснулся ореола сосков, провел рукой ниже, уже почти дошел до лобка, намереваясь опуститься ниже, как услышал громкий пронзительный крик. Его мелодия ничуть не уменьшила свою громкость, однако крик вывел его из состояния равновесия. Как только он увидел дикий ужас в ее глазах, панику, которая заставляла ее хаотично бить руками воздух, даже сильно не задевая его, он пришел к открытию нового ощущения: ему нравилось сопротивление. Он чувствовал пульсацию своего члена, он знал, что будет тяжело сдержаться и не выебать ее хорошенько, прижав к стене, схватив и оттянув за волосы. Но он еще держался. Она кричала, звала на помощь, что-то умоляюще говорила, плакала, но все это сливалось в один гам, а этот гам сливался с великолепной игрой скрипки и виолончели в его голове. Великолепный дуэт набирал силу. Это помогло ему одним сильным ударом ввести ее в бессознательное состояние. Упав, она расплескала всю воду в ванне, оставив лишь 2/3 ее, что не мешала и дальше любоваться ее совершенным телом. Да, она была совершенна для него: хрупкое строение, неширокие бедра, тонкая талия, красивая упругая грудь, стройные ноги и руки, привлекательное лицо. О, как же его возбуждала ее беззащитность и наивность. Он хотел ее, он желал, чтобы она принадлежала только ему и никому более! Сев на колени перед ванной, он отложил нож. Мелодия в голове побуждала его к резким, быстрым и стремительным движениям, но он еще медлил. Он понимал, что это последние ее минуты, он хотел насладиться ее теплом, ее движением тела ( пускай и едва заметным). Его левая рука касалась ее груди, он услышал едва ощутимое биение ее сердца. Ее маленькое сердце – вот его план. Во многих народах сердце человека несло всю его мощь, знания, энергию. Многие давали сердцу мистическое значение, многие наоборот считали, что там содержится только яд. Однако он придерживался лишь одного мнения, и это не давало ему покоя. Правая рука нашла нож. Нежно проведя им по ребрам, почти буквально пересчитав их, он остановился в самом центре грудной клетки. Мелодия уже нестерпимо давила на его подсознание, пытаясь заставить его сделать хоть что-нибудь в конце концов! В следующую секунду вместе с плачем скрипки нож вонзился в нежную кожу, оставляя красную нить крови растекаться вдоль туловища и окрашивать воду. Сопротивления не было, видимо, он хорошо ее ударил. Двигаясь вниз, он сделал разрез не более 10 см длиной. Затем резко всунул пальцы левой руки внутрь, чувствуя тепло ее тела, разрывая тонкую кожу. Рана ширилась, вода становилась красной, к левой руке присоединилась правая. Нащупав кости ребер, он раздвинул, неловко сломав несколько из них, зато это помогло добраться до все еще трепещущего сердца. Благоговейно сжав его, ощущая довольно сильную пульсацию, он схватил и выдернул его из тела. Сосуды порвались с трудом, заливая все кругом. Сердце отбило еще несколько ударов и прекратило работу. Мелодия притихла. Скрипка больше не плакала, а виолончель где-то вдали завершала кровавый реквием. Сжимая истекающее кровью сердце обеих руках, он трепетно преподнёс его ко рту. Сделал три глубоких вдоха, он открыл рот. Его язык трепетал, жажда узнать ее вкус, попробовать ее, ощутить ее внутри себя. Зубы легонько коснулись сердца. Сладкий приторный вкус наполнил его рот слюной. Сначала ему показалось легко делать укус, но затем плотная оболочка этого органа дала о себе знать: он с силой вонзался в сердце, чтобы откусить кусок и жадно заглотнуть его. Мелодия совсем затихла. Окровавленный, насытившийся, он вышел из ванной, пошатываясь. Сознание постепенно возвращалось к нему. Во рту ощущался металлический солоноватый привкус крови, от которого постепенно накатывало чувство тошноты. Руки тряслись, с них капала кровь, окрашивая светлые тона квартиры в неестественно-красные. Он едва добрался до двери, пытаясь не потерять сознание. Еле слышные ноты вывели его из квартиры и кинули обратно в мрачный поток его бушующих мыслей.