Заключённые...

В старой церкви не поют святые гимны, Кровь на бревнах частокола Католического хора, Свора скалится им в спину, Не по вкусу им отпетые могилы! Крест в руках твоих, но к битве он не годен, Сердце клеть свою проломит, Веру в Бога похоронит, Старый крест - не щит Господень, Свора бесится, и близко Черный полдень. Ты начала петь эти песни в своей палате. Надо же, а ты не только один рок любишь! Кантри… прикольно! Меня почему-то на подобные песни, что поёшь ты, тянет. Это просто про меня почти всё, что там поётся. Припев этой песни прям в точку: «Это не любовь, это Дикая Охота на тебя!». Да, Изуми-чан, это так: и на тебя, и на меня… В точку, и всё! Вспомни, разве ты читал святые книги? По настоящему? Нет, только разве заучить мантру или сутру… Ты не смог сдержать соблазна Получить себе все сразу, И решил призвать Великих, Так взгляни же в демонические лики! А вот уже в другое русло ушёл смысл. Дальше не про меня-то, хахах. Горькая усмешка. Я твой надзиратель, над которым наблюдают из-под тишка его коллеги. Горько… ты ведь это знаешь, правда? Вот и я знаю, что «да». Допев песню, ты передыхаешь минуток две, и берёшься за другую, тихо, не сильно звучно, но так красиво. Древний камень у межи Перекрестками объят. Две дороги сторожит - Хочешь - в рай, а хочешь - в ад. И куда тебе пора - Ты гадаешь по часам. Другом звался мне вчера, Кем теперь не знаешь сам. Вот ведь истина! Не без сарказма думаю. Я иллюминат, и точка! Шпион, двуличный маньяк. Усмехаюсь таким мыслям. Мне паршиво от твоего голоса. Чувствую себя как бы и виноватым, и правым. Дорога вперед, дорога назад. Потерянный друг, обиженный брат, Что выберешь ты своею тропой? И кто уведет тебя за собой? А в рай так длинна, а в ад так легка - Там черти предложат выпить пивка. И скажут - твои мы, навеки, друзья. Захочешь уйти, да будет нельзя... Знаю, это намёк, что мне тоже, наверное, горько. Да, поздно повернуть назад, я часть этой грёбанной секты. Я же говорил, что ей ненавижу всё, кроме девушек? Ну так вот, иллюминатов я тоже ненавижу. Ты в молчании своем, Так похожем на доспех, Споря с грязным вороньем, Враз забыл и проклял всех. В поле ветру расскажи, Как отверг слова мои. Как не ведал, что от лжи Исцеляет яд змеи. Ты-то, змея? Нет, ты всего-то загнанная заключенная и пленённая лисичка в лапах ненавистника. И в грязных руках тех, кто меня загнал в грязный угол. Да, я проклинаю этот горький, беспощадный мир! Спорю с собой, но только хуже. После той пощёчины… Неужели ты ко мне что-то испытываешь, Изуми-чан? Дорога вперед, дорога назад. Смятенной души затравленный взгляд, Летит мотыльком на адский огонь. И смех сатаны несется вдогонь. А к раю тропинка долбит в висок, Кричат под ногами кровь и песок. Под слоем часов, месяцев, лет, Под грязью и глиной прячется след... Этот припев я не стал дальше комментировать, придраться к нечему. Когда она поёт эти строки, сразу комментарии в мысли появляются, как будто я ей кричу и изливаю свою душу, мысленно. Выпив злобу и печаль, Не оставив ничего. Я устала биться в сталь Двери сердца твоего. А тебе дороже нить Замороженной тиши. Легче в спину нож вонзить, Чем достичь твоей души. Ого, жестоко это сейчас было! Лёгкое удивление. Моей души… Хочешь понять её? Хочешь знать мои мотивы? Не пытайся, не поймёшь. Правда, знаю… Твою душу я тоже не могу понять полностью, всего-то жалкую часть, такую незначительную, но такую трогательную. Дорога вперед, дорога назад, Куда повернешь: в рай или в ад? Бьет ангел крылом, спасая тебя, Черт лесть разливает, душу губя. К чертям так легко бывает идти, В рай ноги сбивают камни пути. И в сердце крови тревожная дрожь - Ах, если бы знать, куда ты пойдешь. Ах, если бы знать, куда ты пойдешь... Честно, мне тоже интересно, куда я пойду. Туда или туда? Моя душа… Либо она загублена, либо ещё хранится этот злосчастный лучик. Его-то я хочу уничтожить, коли он есть. - Закончила, Изумо-чан? – вежливо я спрашиваю её, когда она закончила петь. Мёртвое молчание. Игнорирует, значит. Хех, всё с тобой ясно: ты вылила боль в песне, а я – в своих жалких мыслях. Я решила его игнорировать. Хватит и песен. Не один рок люблю. Он скорее для того, чтоб обмануться, а другие жанры для меня – излияния души. Фолк, блюз, кантри, фьюжн, акустическая музыка – всё это меня успокаивало, но вместе с тем раздражало. - Ну, обиделась, Камики? Уж прости, - ухмыляется. Сволочь! И почему я, та, которая никому не доверяет, доверилась тебе и подалась тому чувству? Правильно сделала, что влепила оплеуху! - Из-за фамильяров так злишься? Не кипишуй, считай, что они хотя бы не в Пекле – аду для демонов, - послышался снова твой голос. Конечно! Как они могут быть даже в Аду для демонов, если ты их так беспощадно убил?! Ярость, злость, обида, непонимание, горечь, отчаяние, уныние, шок… Чувства перемешались. Что было в тебе такого, что я заставила себя тебе поверить? Улыбка, фальшивая вежливость, типичный страх к насекомым? Думаю, что «да», хотя это так и есть. А ведь я снова оказалась в дураках, и похлеще сынка Сатаны. Горько усмехаюсь. Типичная нелепая, такая непонятливая ситуация. Горькая и сладкая одновременно. Но что это значит? Почему ты дал мне его? Талисман Цукумо. Как моя младшая сестрёнка? Хм… Такара… Неужели его семья приютила её? Наверное, раз уж он дал мне эту игрушку, изображающую бякко. Я вдруг вспомнила братьев Шима: правильный Джузо и всыльчивый белобрысый Кинзо… Они-то пекутся о своём беспечном брате, прям как я о Цукумо… Он их ненавидит, эта сволочь. Горько, что это так. Боюсь представить, что Цукумо обо мне такого же мнения. Ненависть розовоголового можно понять: зависть, детская обида. Помню, было то, когда приехали в Киото, то его отец даже не пошевелил ухом о том, что у его младшего сына сломано бедро. Отругал его сильно за то, что он покрасил волосы в розовый. Вдобавок, он получил оплеуху. На него было жалко смотреть. Его родители заботились о здоровье его друзей, понятно, за что он ненавидит и их обоих. Но то, что он так поступил, раскрыл свою истинную сущность, или прикрыл её более жестокой маской – как кол в сердце! Горько, обидно, непонятно… Замолчал. Наконец-то! Слышать его не могу! Столько эмоций вдруг огрело мою душу, что перечислять и перечислять. Ну вот и все, конец игре: Сгорают двое на костре, А я смотрю на них в надежде видеть истину. Над плотью, что уже мертва, Взлетают искрами слова, Но я же, право, никогда не верил в мистику. Но казнь окончена и вот Уходит с площади народ, Он завтра вновь себя вернет к своим занятиям. Да это все, но как мне быть, Ни днем, ни ночью не забыть: Летит из пламени костра мне вслед проклятие. Ты начал напевать. Проникся что ли? Ты странный. Теперь оно всегда со мной: Глаза твои и голос твой Опять смущают мой покой, лишают разума. В ночной тиши и в шуме дня Со мною ненависть твоя, Она преследует меня, огнем привязана. Ты поёшь еле слышно, но ощутимо. Стараешься придать голосу пофигистичные нотки, но тебе это явно не удаётся, так как музыка – след души человека, она отражается во всех проявлениях. И длится день, давая свет, И смерти матерный акцент Теперь все время слышу я в любой мелодии. И тонет в ужасе душа, И сухо крыльями шурша Ко мне подходит не спеша моя агония. Таков уж, видно, жребий мой, Нет сил смеяться над судьбой, Я отлученным был, и стал сегодня проклятым. Тебя отправил я на смерть, Чтоб самому в огне гореть, Но я сгорать уже устал, глотая горький дым. Надо же, разоткровенничался, хоть и слабо! Или ты просто разряжаешь обстановку, Шима? И ты зовешь меня с собой, И я пойду на голос твой Меня убьет все то, во что совсем не верил я. Пройдет последняя гроза, Я загляну в твои глаза, И мы увидим, кто был прав в своем посмертии Последние три строки повторяешь и заканчиваешь петь. Горько усмехаюсь. Наверное, ты просто проникся, но не суть, ведь ты тоже в своём роде чувствуешь боль. Как же я тебя ненавижу в этом смысле. Я закончил петь. Пел тихо, скучно, без каких-либо эмоций. По крайне мере, я так себя настраиваю. Заблуждаюсь, ой, как заблуждаюсь. Усмехаюсь. Горькая правда намного хуже приторной и сладкой лжи. Я понимаю лишь одно: я такой же заключенный, как ты, Изумо. Прости уж меня. Но я не собирался откровенничать. Всего лишь боль решила выйти наружу, оставив след в потёмках души