Бета?..

Людвиг задыхался от жара, неожиданно охватившего все тело. Биение собственного сердца отдавалось шумом в ушах. Его вело, как пьяного, прижимало к стенам и тянуло то ли присесть, то ли куда-то бежать, спотыкаясь и глупо улыбаясь своей собственной неуклюжести. Германия отвесил себе пощечину, очнулся от обжигающей боли и залпом выпил отвратительную белесую жижу, должную снять симптомы приближающейся течки. Людвиг горько усмехнулся, отрешенно рассматривая осадок на дне и стенках стакана. Сколько он уже терпел это? Лет сто двадцать, наверное. Как впервые почуял запахи. Почуял и обозлился – на себя, на весь гребаный свет, на тот лес под Парижем, где он впервые увидел этот мир, притом не имея на себе ни единого предмета одежды. В середине января. Он даже в свою собственную жизнь пришел неудачно. Когда Германия перед первой течкой разгромил полдома от досады и злости, Гилберт и бровью не повел – просто сочувственно смотрел своими красными глазами на брата и, прижимая к себе, раз за разом повторял, что все хорошо, что Восток рядом, что никто не узнает. А Людвиг вырывался, не желая ни минуты больше находиться в обществе брата. В обществе альфы. Потом, уже годами позднее, в его жизнь вошел Нидерланды. Вошел – да и остался бы там, будь он хоть немного заинтересован в этом. Но у него стоял только на деньги, причем на свои собственные. Все, что сделал этот странный асексуальный альфа – притащил из какой-то неведомой глуши странного цвета и консистенции порошок и вручил его растерянному Людвигу, пообещав привезти еще, если будет помогать. И привозил, потому что не просто помогло – спасло: и от запаха, и от идущей кругом головы, и от дрожащих пальцев. Только от стоящего сутки напролет члена не спасло, но и на том спасибо. А как же было обидно Людвигу, когда за идущим по коридору Польшей тянулся терпкий шлейф аромата альфы. Даже он!.. и не только он: радостный придурок Испания, неадекватный Альфред, «старший братец» Франция, отмороженный Нидерланды – они пахли на все лады прекрасно. Гилберт всегда называл их ошибками природы; но только не себя или Ивана. Россию он вообще считал четвертым полом и говорил о нем в неопределенном тоне – нагло, но тихо, будто опасаясь. По его рассказам выходило, что для Брагинского и альфу поиметь – плевое дело. Но, когда Людвиг интересовался, откуда брат такое знает, Гилберт вдруг начинал громко хохотать и рассказывать какую-то пошло-смешную историю «а на прошлой неделе я в баре…». У Германии уже даже начали появляться подозрения на счет времени, проведенного Востоком за Берлинской стеной. А пока Байльшмидт познавал все прелести коммунизма, Людвигу было чертовски сложно. Раздел на зоны влияния подорвал и без того шаткое здоровье, после военных потрясений сбилось даже то подобие цикла, которое сохранялось после принятия порошка – приходилось везде, как самому последнему наркоману, таскать с собой фляжку с «дозой» и судорожно хвататься за нее всякий раз, когда хоть немного мутнело в глазах. Кажется, Китай о чем-то догадывался; а Германия в свою очередь не исключал возможности того, что волшебный порошок привезен именно с родины фейерверков. Возможно, кто-то еще и мог бы обратить внимание на такое странное поведение, но в Европе Германия был просто типичной трудолюбивой, дотошной бетой; а Америка с Россией, казалось, замечали лишь друг друга. Гилберт молчал, проницательный Ван тоже, и Людвиг преспокойно глотал жижу день за днем в одно и то же время, чувствуя, что ненормальный цикл с редкими и длинными течками, такой привычный уже для Людвига, наконец-то вернулся в свою сомнительную норму. Какой должна быть норма, Германия видел по Феличиано – раз в три месяца он с загадочной улыбкой исчезал из дома и возвращался через пять дней, все с той же улыбкой и непомерным чувством голода. Но уже на следующий день Италия вновь радовался жизни, и с неизменным «hi bambino» приветливо махал рукой смущенным девушкам. Его брат, Ловино, попросту запирался в комнате, лишь изредка и с самым недовольным видом отправляясь в сторону испанской границы. Норма была и у Родериха – вечно ворчливый и недовольный Австрия становился добрым и приветливым, варил свой лучший кофе и очаровательно краснел от просьбы сыграть что-нибудь на рояле, но все же шел и играл, перебирая по клавишам тонкими белыми пальцами. Людвиг в такие моменты особенно ясно чувствовал иронию своей судьбы. Когда он шел по улицам своей страны и слышал шепот сотен людей, удивленных тому, что «это же не альфа, а бета», хотелось рассмеяться. Они были по-своему правы – для окружающих у Людвига была внешность альфы и «норма» беты – без запаха и прочих прелестей слегка одичалой жизни. Но они ошибались настолько же, насколько были правы. Германия чувствовал все запахи – и не носом даже, как нормальные живые существа, а всем свои телом: с неудовольствием поводил плечами при сладком запахе, непроизвольно сжимал кулаки при пряных ароматах, поджимал губы, только услышав горькие нотки в воздухе. И люди пахли просто, без изысков, и запах их, смешиваясь, превращался в легкое ничто, имеющее аромат воздуха и его же окрас. Над шумной площадью вечером поднималась эссенция этого неощутимого ничего, отправляясь к облакам. Людвиг обожал эту звенящую пустоту и дышал ею, чувствуя себя наконец простой бетой. Со странами было иначе – над столом во время саммита зависало целое облако, от которого можно было отщепить кусочек пальцами, проглотить и даже почувствовать вкус – так это представлял себе Людвиг. Чопорный или нет, но воображением он обделен не был. Легкий стук в дверь заставил Германию вздрогнуть всем телом и податься вперед. - Собрание через час, - приглушенно прозвучал из-за двери женский голос. - Можешь быть свободна, - ответил Людвиг и зачем-то махнул рукой. Германия обхватил голову руками и опустился щекой на холодную столешницу. Большая Двадцатка – это уже даже не облако, это целый пирог, крайне неприятный на вкус. Там соберутся все, и с десяток мерзких сладких запахов разом могут выбить Людвига из колеи. Выбить, хорошенько потрепать нервы и заставить скрипеть зубами от бессилия: ведь беты не должны чувствовать запаха. Равно как и быть его у беты не должно. Примечательно, каким образом белый порошок блокировал запах – как-то сразу и резко сбивал, как температуру. Его хватало на сутки, а если без ежевечерних физический упражнений – хватило бы и на пару дней. Людвиг принюхался к вороту своей рубашки – на нем все же остался едва ощутимый аромат. Никогда он не смог бы точно описать ни один аромат, услышанный за всю свою жизнь – и свой в том числе. Но было в нем что-то терпкое и с кислинкой – как от лимонного сока. И кислинка эта была очень уж въедливой, не перебиваемой никакой туалетной водой. Тяжело вздохнув, Германия вынул из нижнего ящика стола фляжку и отправился в гардеробную за новым костюмом. Германия подъехал рано – и все же не раньше всех. На лавочке возле высокого стеклянного здания сидел Нидерланды и лениво перебирал пальцами по экрану смартфона. Возможно, где-нибудь на оживленной улице города это и выглядело бы органично, но в небольшом пустом французском парке и в окружении трех охранников Тим смотрелся довольно забавно. Людвиг в своей стране чувствовал себя достаточно защищенным, чтобы позволить себе приехать в одиночку, а потому просто перехватил дипломат в левую руку и направился прямиком к Нидерландам, сдержано кашлянув. Де Вард поднял взгляд скучающих глаз и на немой вопрос одного из охранников ответил ленивым жестом руки. Мужчины в костюмах приятного темно-серого цвета тут же разошлись по дальним дорожкам, не пересекая путь Людвигу. Тот неспешно подошел к лавке и опустился рядом с Тимом, протягивая руку. - Спешил? - Скорее, наоборот. Нидерланды ответил на рукопожатие и отложил в сторону телефон. - У меня слишком много свободного времени и слишком мало возможностей, чтобы потратить его с удовольствием. - И общение со мной – одна из них? - Не обольщайся, - тем не менее, де Вард улыбнулся. – Я хотел бы поговорить с тобой о моем небольшом презенте. Германия понимающе кивнул – именно так они предпочитали называть супрессант. - Я привез его, но согласись, передавать тебе бумажный пакет прямо перед саммитом – плохая примета. Если Америка хоть краем уха услышит о том, что есть что-то, о чем он не знает – вся твоя конспирация полетит к чертям. - У нас будет возможность остаться наедине после встречи, хоть бы и в том же зале – там везде заглушки и нет ни одной камеры, - предложил Германия, чувствуя слабость в ногах – он всегда волновался как в первый раз. - Неплохая идея, - согласно кивнул Тим. А затем склонил голову чуть к Людвигу и принюхался. – Поверить не могу, что есть хоть что-то, способное действовать настолько идеально. Побочные эффекты есть? - Не без этого, но ничего серьезного. - А люди от пары доз умирают. Германия резко развернулся к Нидерландам – тот довольно скалился, и в глазах не было ни тени шутки. - Я серьезно. Ни одного удачного эксперимента. Презент разъедает их изнутри максимум за неделю ежедневного употребления. А ты сотню лет и в ус не дуешь. - Ты мудак, - заметил Людвиг. – Так хотел избавиться от меня? - Нет. Ты тоже был частью эксперимента. Я даже денег с тебя не беру, заметь. Да и вообще, ты не лучше меня. Лишаешь альф такого удовольствия… - Отвратительно звучит, Тим, - Германия поморщился. – Ты, кстати, ждал кого-то? - Только тебя. - Тогда, я думаю, можно пойти в зал, - Людвиг поднялся. На стоянке, в специально отведенной зоне был припаркован еще один автомобиль, а это значило, что кроме них прибыл еще кто-то. - Швейцария, - Нидерланды проследил за взглядом Германии. – С сестрой, кажется. Она омега, но я не почувствую отсюда… - С ней. Людвиг позволил себе едва заметно передернуть плечами от приторных нот, принесенных легким порывом ветра. - Ты просто чудо какое-то, - де Вард всегда веселел в присутствие Германии – то ли от того что знал его тайну, то ли закидывался чем-то перед встречами. В зале было прохладно, светло и пусто, и Людвиг довольно вздохнул, занимая свое место. Нидерланды опустился через три стула справа от него и развернулся, вопрошающе склоняя голову к плечу. - А может, сейчас? Пока нет никого? - Швейцария может зайти. - Боишься? Германия промолчал. Да и нужно ли было что-то говорить? Конечно, он боялся. Да и к тому же чувствовал отдаленные запахи, усиливающиеся с каждой секундой. - Франция… и Китай, да. Они уже здесь, так что отложим презент до конца собрания. - Людвиг, - де Вард понизил голос, - а твое обоняние случаем не побочный эффект? Или так было всегда? Германия пожал плечами. - Плохо помню, как было до этого. Тим отвернулся, потеряв интерес к разговору, и вновь разблокировал смартфон. А у Людвига появилась минутка, чтобы собраться с мыслями. Когда распахнулась дверь, впуская в зал чужие запахи, Германия уже вновь был всем привычным Германией – с морщинкой между светлых бровей, плотно поджатыми губами и отчетом под левой рукой. Он так же не преминул поинтересоваться, все ли машины подъехали на стоянку. - Нет, - Франция присел рядом с Тимом, закрывая его от Людвига. – Только Швеция с Финляндией и Польша. Недалеко авария произошла – просто ужасная, скажу я вам! – и теперь вся улица стоит. Мне повезло, я успел проехать, но остальные, видимо, все еще там. Франциск оглянулся, но желающих продолжить разговор не было – Китай прошел к своему месту и молча занял его, Нидерланды никогда не отличался общительностью, а Германия хмуро перечитывал табличные данные в своем отчете. - Что ж, будем ждать, - сказал Бонфуа сам себе и скрестил руки на груди, чувствуя себя немного неловко. Зал медленно заполнялся, и облако запаха над столом росло, втягивая Людвига в свой тягучий омут, отчасти очень даже соблазнительный. Особенно в левой части стола, где сидели скандинавы – их запахи были какими угодно, но не сладкими. Германия заметил одну закономерность – чем севернее была страна, тем более приятный запах она для него имела. Даже с неприветливой омегой Исландией было приятнее иметь дело, чем с альфой Турцией. Встреча была на грани срыва – уже полчаса прошло от назначенного времени, а половина мест за столом пустовали. Но за последующие пять минут, когда Германия уже окончательно измусолил краешек своей синей картонной папки, зал как-то сразу заполнился – торопливо вбежал Англия, буркнув что-то вроде извинений и приглаживая волосы; зашли братья Варгас, и Романо тут же набросился на Германию с претензиями по поводу пробок – как будто их наличие зависело от самого Людвига. Остальные же ограничились сдержанными извинениями, с опаской глядя на хмурого немца. Но ему было не до них. Перед течкой он выпивал суппресант каждые четыре часа – как перестраховка – и до следующей дозы оставалось не больше трех часов. Собравшись с мыслями, Людвиг легонько хлопнул папкой по столу, привлекая внимание собравшихся стран, и поднялся. - Итак, со значительным опозданием, но я все же рад объявить саммит Большой Двадцатки открытым. За три с половиной часа была решена едва ли треть вопросов, и страны ожидаемо уехали в зарезервированные номера в гостиницу – готовиться ко второму дню. Пустел зал многим быстрее, чем наполнялся, что не могло не радовать напряженного Людвига. - Нервничаешь? Нидерланды опустил руки Людвигу на плечи – тот почувствовал их холод даже через слои одежды. - А ты бы как себя вел на моем месте? - Черта с два я бы на нем оказался! Германия усмехнулся, из внутреннего кармана пиджака доставая плоскую фляжку. Встряхнул, выпил до дна и быстро спрятал обратно. - Действительно, как наркоман… - де Вард с неопределенным выражением на прежде спокойном лице подошел к столу и раскрыл свой дипломат. – Иди сюда, папочка привез дозу. - Черт бы тебя побрал! Германия ненавидел такого рода разговорчики так же, как Тим их обожал. Для Нидерланд это было забавной игрой из разряда «и только мы будем об этом знать»; но стоило признать, что со своей ролью он справлялся на ура. - Я с ним как-нибудь договорюсь, - криво усмехнулся де Вард и выложил на стол бумажный пакет, перевязанный розовой лентой. – Мой тебе презент. - Нет, ты действительно ублюдок. - Какая неприкрытая лесть, Людвиг. Прекрати меня хвалить, иначе я совсем зазнаюсь. Германия заглянул в веселые зеленые глаза и искренне улыбнулся. Если Тим и мог любить, но он однозначно любил Людвига – странной любовью, угловатой и несуразной, но искренней. И такая любовь была сродни братской любви Гилберта, но менее открытой и заметной – хотя душу грела не меньше. Германия переложил пакет к себе и подхватил дипломат. - Спасибо. - Обращайся. Людвиг пропустил Тима вперед и неспешно побрел к лестнице, непроизвольно взвешивая в руке потяжелевший дипломат. Завтра критический день, а потому суппресант придется держать в исключительной досягаемости. Возможно, поставить непрозрачную бутылку на стол, если симптомы ударят с самого утра. А ударяли они обычно резко и неожиданно: тело прошибал холодный пот, и запах, сдерживаемый суппресантом, вырывался наружу сквозь каждую пору; тело слабело, и ноги подкашивались, заставляя опуститься в кровать и потираться чувствительной кожей о постельное белье. Людвиг не знал, но догадывался, что зрелище это, особенно с ним в главной роли, выглядит просто жалко, а потому литрами употреблял белесый раствор, лишь на время течки позволяя себе запереться в загородном доме и пропитывать его своим запахом. Запахом, который уже успел за каких-то полчаса оставить отпечаток на воротничке рубашки. Кстати говоря, Германия исключал у себя наличие паранойи и хоть каких-либо ее признаков. Людвиг распахнул глаза и выгнулся в спине, сбивая простынь и скидывая одеяло. Волосы на загривке взмокли. Пальцы рук едва заметно подрагивали. Щеки и губы горели. Часы показывали половину третьего ночи. - Ну что за черт… Бутылка, стоявшая на прикроватной тумбочке, была осушена в пару глотков, и дрожь в теле унялась практически мгновенно. Людвиг утер выступивший над верхней губой пот и с нажимом провел ладонями по лицу, приходя в себя. Рано, слишком рано – это было самым худшим, что могло случиться во время саммита. Главной задачей теперь было решение всех проблем на втором дне – на третий Германия бы просто не пришел. Сбежал, сорвав саммит в собственной стране. Сон ушел, и на его место пришло ожидание. Людвиг взял в руки книгу, но вскоре отложил ее – каждые пять минут немец бросал взгляд на часы, сбиваясь или вовсе не улавливая смысла прочитанного. Германия поднялся с постели и, зевая, направился в душ, прихватив с собой неизменную фляжку. Которая пригодилась: разморенное горячей водой и недосыпом тело взбунтовалось, и голова пошла кругом всего через час. Даже больше – между ягодиц неприятно взмокло, слегка и как бы предупреждающе. Людвиг вылетел из ванной, поскальзываясь и крепко ругаясь. В дипломат полилась вода с мокрых волос, но Германии уже было все равно. Разорвав ленточку и упаковочную бумагу, он вцепился в полиэтиленовый пакет, плотно набитый белым порошком, и ринулся на кухню. Там он развел раствор – не как обычно треть столовой ложки, а целую – и залпом выпил, чуть морщась: неразмешанный порошок неприятно оседал на языке. Но симптомы тут же схлынули, и Людвиг от облегчения опустился прямо на пол, утыкаясь лбом в ножку стола. В голове стало приятно пусто и легко, словно раствором из нее вымыло все ненужное, да и нужное тоже. Германия отрешенно упирался взглядом в электронный циферблат на дисплее микроволновой печи, видел горящие синим цифры, но абсолютно не понимал, что они обозначают. У него была еще пара часов, чтобы «отдохнуть» - а проще говоря, отойти от ударной дозы. Немец в совсем не свойственной ему манере издал смешок и прикрыл глаза, вытягиваясь в полный рост прямо на полу кухни. Вместо сна пришли навеянные суппресантом бредни, красочные и абсолютно не запоминающиеся. Германия словно плыл в огромном воздушном пузыре по дну подсвеченного океана и со стороны наблюдал за какофонией сюрреалистического мира перед собой. Но, чем дальше он заплывал, тем темнее становились краски и меньше – его воздушный пузырь. И вот, у самого края огромной впадины, где с огромной скоростью сновали громадные чешуйчатые твари самого разного окраса, пузырь лопнул. Очнулся Германия резко, хватаясь за подвернувшуюся ручку кухонного ящика и вскрикивая. В ушах звенело, а мышцы на руках свело от напряжения. Людвиг медленно разжал пальцы и потряс головой – шум пропал, но пропала и та волшебная пустота, которая пришла после дозы. В такие моменты хотелось еще, и Германия чувствовал себя наркоманом, а потому всегда запирал это желание глубоко в себе и… принимал раствор. В меньшей концентрации, конечно же. Вот и сейчас Людвиг взял ослабевшими руками стакан и просто залил его еще не остывшей водой – на дне остался толстый слой осадка, который еще мог послужить своей цели. Утро уже наступило – солнечные лучи неприятно резали покрасневшие глаза, отражаясь от стеклянной поверхности стола. Германия вздохнул и принялся за поиски тары посущественнее, чем фляжка. - Жутковато выглядишь. - Чувствую себя еще хуже. Гилберт резко свернул на парковку и довольно нервно оттормозился. Бледные пальцы крепко сжали руль. - Людвиг, если тебе так плохо… - Что? Остаться дома и не идти? – Германия даже не улыбнулся. – Не волнуйся, я понимаю, что у тебя дела, и ты не сможешь меня забрать. Доеду на такси. Или вызову водителя. - Ты уверен? Красные глаза Байльшмидта неотрывно смотрели на руки брата, крепко сжатые в кулаки. - Я уверен. Людвиг выдохнул и распахнул дверцу машины. Снаружи было значительно легче – не пахло альфой, да вообще ничем не пахло, что было идеально. Но Германия не просто так решил поехать в машине брата и потрепать себе нервы перед собранием: запах Гилберта в крайнем случае хоть на время, но смог бы перебить собственный запах Людвига. Опять же, то, что живущие вместе люди иногда «цепляют» на свою одежду запах друг друга – не новость, и это никого не удивит. И все же, Нидерланды, вновь сидящий в сквере, но на этот раз и без охраны, и без дипломата, язвительно оскалился и похлопал по месту рядом с собой. - Неплохо у вас, у немцев, все-таки мозги работают, - начал Тим, закуривая. - И все же, недостаточно, чтобы предусмотреть все. Де Вард невозмутимо затянулся и изогнул бровь, скашивая глаза на Людвига. Тот нарочито отстраненно смотрел на небольшой фонтанчик в конце аллеи и краснел одними кончиками ушей. Германии было стыдно, но так же было необходимо, чтобы хоть кто-то знал, насколько все плохо, и в случае чего смог бы подстраховать. - Ах ты ж, какой нехороший. - Прекрати так улыбаться и пообещай мне, что прикроешь. - Ты не оставляешь мне выбора, как грубо. Нет, я прямо сейчас пойду и расскажу всем, кто у нас тут такой хорошенький и одинокий. Да нет, не всем. Польше расскажу. - Несмешная шутка, Тим! - Очень жаль. Я так старался. Разговор зашел в ожидаемый тупик, и Людвиг наклонился к Нидерландам, стараясь глубоко не вдыхать. - От меня не пахнет? - От тебя за километр несет величием и неописуемой крутизной твоего брата. - Придурок. Бросай сигарету и пошли, кажется, мы сегодня не самые первые. Тим проворчал что-то себе под нос, но сигарету затушил и поднялся с нагретого места. Догнал Германию и шепнул ему: - Давай, Людвиг, я верю в тебя. Проведи этот саммит и уезжай, ты заслужил. Феличиано беспомощно морщился и ныл о том, что он устал; Америка притих, уже успев растерять весь свой пыл; Греция откровенно спал, умудряясь при этом держать голову ровно. Но Германия выжимал страны до последнего, спрашивал жестко, повышал голос и не давал разрастаться скандалам, как это обычно происходило. К концу собрания он и сам устало потирал переносицу, выслушивая доклад России: тот почему-то пожелал прочитать его в конце. Людвиг не разбирал уже и половины смысла, только отдельные фразы: «Сегодня вечером дружеский визит…», «Буду присутствовать на встрече…» и что-то про экономику. Когда Иван с улыбкой отложил доклад на стол и сказал завершающее слово, Германия будто очнулся и сделал глоток из затемненной бутылки перед собой – с языка уже даже не сходил мерзкий налет порошка. - Что ж, на этом саммит объявляется закрытым. Страны высыпали из зала, оставляя на столе доклады и спеша покинуть осточертевшее за четыре часа помещение. Россия хотел что-то спросить у Людвига, но Тим предупредительно пересек ему дорогу и задал вопрос касательно одного из пунктов доклада. И пока Брагинский отвечал, Германия выскользнул из зала, вновь минуя лифт и выходя на лестницу. На улицы Берлина опускался вечер, и плащ не спасал от холодного весеннего ветра. Людвиг зажмурился от резкого порыва и улыбнулся своим мыслям. О, Германия был полностью доволен собой – провел собрание, не упал в грязь лицом, и был вполне готов добраться до дома самостоятельно. Бутылка, правда, опустела, но Людвиг допил ее всего пять минут назад и победным жестом выбросил в урну на выходе из сквера. До метро было минут пять хода: вниз по небольшой пустой улочке, направо через тихий проулок, минуя небольшой магазинчик, и на большую улицу прямо ко входу на станцию. У того самого магазинчика, где Людвигу всегда приятно улыбалась немолодая продавщица, собралась компания молодых людей, что-то горячо обсуждающих. Проходя совсем рядом, едва не касаясь локтем высокого и самого шумного парня, Людвиг услышал: - Да она снова нагнула нас! И где, спрашивается, мы еще найдем свободную квартиру? - А я говорил тебе – она стала сильнее пахнуть! А ты все: «Нет, тебе кажется, у нее течка в следующем месяце!». - Да заткнись, и без тебя тошно. Германия вновь улыбнулся и поежился – ему было холодно настолько, что зуб на зуб не попадал от озноба, а глаза слезились от ветра, бьющего в лицо. - Эй, чувствуешь? Запах? Людвиг невольно замедлил шаг и, несмотря на то, что вопрос был обращен не к нему, принюхался. Но он чувствовал только аромат свежей выпечки из кондитерской за углом. Запахи той компании у магазина ветром уносились в противоположную от Людвига сторону. - Омегой пахнет же! А как классно… - Точно-точно! Германия судорожно сжал кулаки и развернулся спиной к ветру – вся компания смотрела именно на него. Да и на кого еще, ведь в этом проулке они были одни. Высокий парень, мимо которого проходил Людвиг, закрыл глаза и глубоко вдохнул приносимый запах. А когда глаза открыл, уже не был похож на себя прежнего – хищно улыбнулся, обнажая ряд белых зубов, и неспешно двинулся к замершему Германии. - Эй, парень, спешишь? «Прости, Гилберт, я оказался неправ», - подумал Людвиг, выискивая пути к отступлению. Потому что разговоры тут не помогли бы. Нидерланды рассказывал о том, как ведут себя обычные люди, чувствуя запах человека-государства: превращаются в неконтролируемых животных, бросаются и перестают что-либо понимать. «Твой запах – эссенция всего самого желанного ими, - доверительно сообщил тогда Тим, - ты же чувствуешь с их стороны лишь блеклый аромат. Но помни, что течка и ее симптомы лишают рассудка и тебя. Помни и будь осторожен». Германия успел порадоваться, что все документы оставил в зале, и сорвался с места на предательски слабеющих ногах обратно к стеклянному зданию, надеясь, что все охранники – беты. - А ну, стой! Людвиг пересек пустую улочку довольно быстро, слыша за спиной крики и чувствуя, наконец, запахи. Ничего особенного, привлекательного или отталкивающего – просто одни из тысяч других ароматов. Ветер выл в ушах и подгонял вперед, трепля полы плаща и взъерошивая волосы на замерзшем затылке. И вот снова, бегом мимо заброшенного здания, поскальзываясь и с болью вдыхая ледяной воздух. Топот за спиной не затихал. Германия хотел было свернуть к главному входу, но двое парней, видимо, ожидая этого, уже бежали по другой аллее, пересекая Людвигу путь. Немец не придумал ничего лучше, чем бежать вокруг и надеяться на открытый пожарный выход. Почему-то мысль о том, что стоило бы побежать к станции метро и закричать как можно громче, чтобы кто-нибудь вызвал полицию, пришла в голову Германии только сейчас, когда перед его глазами на два с половиной метра над землей возвышался забор из сетки-рабицы. Слева, правда, была неприметная дверь без замка – Людвиг толкнул ее, влетел в пыльную темноту и едва успел захлопнуть дверь. Подперев ее своим телом и сдерживая ощутимые толчки, Людвиг зашарил рукой по металлу в поисках замка или засова. Нашелся замок – большой, он висел на ручке, и Германия дрожащими руками продел его через вторую дужку, а затем защелкнул и отлетел к другой стене, переводя дыхание. За дверью все еще шумели, колотили как безумные, и Людвиг боком, прижимаясь к стене, начал двигаться в сторону, через три шага чувствуя поворот, и слепо зашарил руками по воздуху, натыкаясь на перила. Прижимая руку к боку и все еще тяжело дыша, Германия нащупал первую ступеньку ногой и двинулся наверх, откуда виднелся тусклый свет. Отвратительный металлический лязг двери и шум окончательно стихли, когда Людвиг поднялся на третий лестничный пролет. Длинный узкий коридор оканчивался дверью, ведущей, по-видимому, в холл второго этажа. Германия дернул за ручку, а затем толкнул плечом – дверь не поддалась. Немец заскользил по гладкой поверхности, опустился на пол и тяжело выдохнул. Горели щеки, горели губы, горело… то, о чем Людвиг старался не думать, но непроизвольные сокращения мышц разносили по телу сладкую истому, от которой хотелось едва ли не заскулить. Его вновь вело, лестница расплывалась перед глазами, в одежде было безумно жарко и легкие не могли наполниться воздухом. И в нем, во взвеси пыли и влаги, вдруг появился запах. Людвиг резко сжал кулаки и повел носом, утыкаясь в дверной косяк. Оттуда, из-за двери, доносился терпкий, почти животный горьковатый аромат, не суливший ровным счетом ничего хорошего. Германия сунул руку в карман, чтобы достать-таки телефон и вызвать водителя – но вытащил только два четвертака; ни в брюках, ни в пиджаке его также не оказалось. Оставалось только возвращаться на улицу – но ноги не держали, под задницей уже даже пол был влажным, и запах за дверью этому немало содействовал. Людвиг еще раз вдохнул полными легкими тяжелый воздух и вдруг распахнул в удивлении глаза – спину прошиб холодный пот, возбуждение отступило, а в голове стучала единственная мысль – уходить. Убегать, уползать – как угодно. Лишь бы подальше отсюда. По коридору шел Россия. Он пах, как бог – и Людвиг понимал, что будет совсем не прочь стоять перед ним на коленях, а потому, сглатывая вязкую слюну, он встал и мелкими шагами, держась за стену и часто дыша, направился к лестнице. Не дошел пару шагов – колени предательски подогнулись, и Германия рухнул на пол, выставляя вперед ладони. Тело горело, было жарко – немец содрал с себя плащ, не слыша треска швов, и правой рукой грубо, с нажимом прошелся по промежности – резкая волна прошла по телу, вызвав судорожный вдох сквозь зубы, и на время отступила. Людвиг пригладил растрепавшиеся волосы, сполз на ступеньки, спрятавшись за перила, и сжал сквозь влажные брюки твердый член, толкаясь навстречу собственной руке и лбом вжимаясь в холодный металл слева. Германия продолжал тереть через ткань раскрытой ладонью прижатый к бедру член, поджавшиеся яйца и зудящую от смазки промежность, громко выдыхая и изредка постанывая. Но, даже так, он услышал тихий, прохладный голос в коридоре. Людвиг выпрямился и замер. - Постойте… вы чувствуете? - О чем вы, мистер Брагинский? – женский голос был слишком высоким и неприятно резал слух. - Да так… - Германия не видел, но знал, что Иван принюхивается. – Пожалуй, дальше я найду дорогу сам. - Но… - Сам, я сказал. Через несколько секунд звук легких девичьих шагов пропал, а запах, идущий из-за двери, усилился в несколько раз. Тихий скребок металла по металлу – Брагинский не отказался от дурной привычки вечно таскать за собой обрезок водопроводного крана. И, наверняка смесителем, как подумал Германия, Иван оглаживал запертую дверь. - Эй, ты же там, да? Голос лился, как патока, и Людвиг прикрыл глаза, чтобы сдержаться от тихого стона. - Ну же, ответь мне, малыш. Что ты там делаешь? Германия съехал на ступеньку ниже и подавил желание позвать Россию, попросить его помочь. - Давай, не молчи. Я не обижу, ты же знаешь. Людвиг даже позволил себе усмехнуться. Он знал, конечно же, он знал, что все слова Ивана сейчас не стоят ломаного гроша. Отвратительно. Брагинский считал, что за дверью какая-нибудь немеченая омежка-подросток, забившаяся от безысходности в первое попавшееся место. Людвиг мало походил на трепетного мальчика, но выхода все равно не видел. - Если ты будешь молчать – я войду, так и знай. Германия закрыл лицо ладонями и издал нервный смешок. Да если он хоть слово скажет, Иван уж точно не уйдет. И если промолчит – тоже не уйдет. На двери снаружи должна быть щеколда, и Россия скорее из вежливости говорил этим голосом – нежным; но по спине бежали мурашки от страха. Людвиг молчал и вдыхал глубоко и часто – иначе не мог. - Ну, раз ты молчишь… Щелчок, лязг, полоска яркого света рядом с левой рукой и умопомрачающий запах – Германия и не думал, что может быть именно так, как рассказывал порой Феличиано – когда от оргазма отделяет, кажется, всего несколько секунд, и это длится часами. Снова лязг, свет пропал, металл об металл – краном Иван заблокировал дверь. - Да ты… страна… - выдохнул Брагинский, и Людвигу почудилось, что он ощущает это дыхание у самого уха. – Кто ты, скажи мне? Я не знаю твой запах, малыш. Может ли быть, что я тебя никогда не видел? Россия медленно, как хищник, подкрадывался к Германии, вовсе не подозревая, что край дрожащего плеча принадлежал Людвигу. А немец из последних сил рванул вверх и поднялся на ноги, нос к носу встречаясь с Брагинским. - Ты!? Иван как-то истерично вскрикнул и отшатнулся назад, судорожно предполагая, кто кроме Германии мог так пахнуть… - Так это же ты… Людвиг держался прямо, крепко цеплялся за перила, но выражение его лица было неузнаваемо. Исчезла морщинка между бровей, покрасневшие губы не были сжаты в тонкую линию, подрагивали короткие белесые ресницы. Германия будто подслеповато щурился, не мог сфокусироваться на удивленном лице России. - Скажи… как? Иван двинулся вперед, – не шагнул даже, просто подался рукой, - и Людвиг отшатнулся, отступая на ступеньку вниз. - Как-то так. Немец не знал, что еще можно было сказать. Возможно, в другой день он бы все объяснил и уговорил Ивана смолчать о секрете… сейчас он мог думать только о том, куда бежать. - Позвони Гилберту. Пусть… заберет меня. Россия опустил руку в карман уже взбугрившихся в паху брюк и медленно, нехотя достал телефон. Разблокировал, посмотрел на Германию и заблокировал. - Позвони, - уже громче потребовал Людвиг. Иван покачал головой, сжимая в руке телефон. - Позвони немедленно! – голос сорвался, глаза покраснели, и Германия рванулся вперед, замахиваясь на удивление не дрожащим кулаком. Брагинский отбросил телефон к двери, уворачиваясь от тяжелого удара, и перехватил Людвига за поясницу, прижимая к себе и надавливая ладонью между лопаток. - Хватит. Все будет в порядке. Германия почувствовал, как рука Ивана ухватилась за ремень сзади и потянула вверх, заставив Людвига чуть приподняться и плотнее прижаться к Брагинскому. Чужое бедро уперлось в возбужденный член, и Германия зашипел, несильно ударив Россию по плечу – Брагинский на это только сильнее натянул брюки вверх, и немец сдавленно выругался – так приятно и неправильно это было. Иван отступил назад и немного в сторону, уперевшись спиной в стену, и легко коснулся затылка Людвига пальцами, все не отпуская ремень. Германия поднял взгляд и почувствовал частое дыхание у левой щеки – Брагинский прикрыл глаза и глубоко вдыхал воздух, поводя носом, совсем как зверь. Немец тоже принюхался и даже не успел понять, какую ошибку совершил. Не успел и поддался порыву. Германия склонил голову, уткнулся носом в шарф и, недовольно фыркнув, зарылся в него, касаясь кончиком носа огненной, взмокшей шеи Ивана. И она, и шарф, и весь Россия пропахли чем-то невероятным, этот запах хотелось пить и пьянеть от него – и Людвиг широко лизнул открывшийся участок кожи, обмякая в цепких руках от солоноватого привкуса на языке. Брагинский глухо зарычал и прижался губами к подбородку Германии, а затем лизнул и легко прикусил, вжимая пах немца в свой. У Людвига голова шла кругом, и он, распаленный укусом, в ответ несильно вцепился в нижнюю губу Брагинского, стискивая в руках воротничок рубашки и чужой пиджак, а затем, будто извиняясь, прижался к ней, слегка посасывая. Россия сжал в кулак недлинные светлые волосы Людвига и с силой надавил, отвечая на кусачий, мокрый поцелуй. Пока Германия увлеченно сопел и втягивал в рот язык Ивана, тот отпустил ремень и скользнул чуть ниже, надавив на расселину между ягодиц через откровенно мокрую ткань брюк. Людвиг простонал на вдохе и распахнул глаза, встречаясь взглядом с облизывающимся Брагинским. - Отвратительный поцелуй, я весь в слюнях, - тяжело выдохнул Германия, зажмуриваясь, когда Брагинский нажимал особенно сильно. - Ты милый, - Иван с немного сумасшедшей улыбкой тискал задницу Людвига и глубоко дышал. - Ты ублю… док! – Германия ударил по стене кулаком, когда обе ладони Брагинского сильно сжали ягодицы и надавили. - Ну и ну, впервые опасаюсь омегу, - со смешком выдохнул Иван и облизнул влажный уголок губ Людвига. – Крыша, кажется, совсем поехала. - Хочешь, чтоб вернулась?.. - Черта с два. Только не когда пахнет тобой. Людвиг сглотнул и сам дернулся вперед, вызывая ответное движение у Ивана. Не отрываясь, Германия смотрел в глаза России, подавался вперед бедрами в резком ритме и дышал, так, как мог только он – всем телом, каждой клеткой, даже взглядом – он видел, как катится капля пота по виску Ивана, и чувствовал ее вкус и запах. Брагинский неожиданно убрал руки с задницы Германии, но не прошло и пары секунд, как тяжелые ладони с оттяжкой опустились на половинки со смачным шлепком, а Людвиг с громким «твою мать!» ткнулся России в лоб. - Понравилось же? – Брагинский не спрашивал – утверждал, мягко потирая брюки между ягодиц, а затем поднял руку и облизал влажный от смазки палец, причмокивая. – Хочу вылизать тебя всего, ты не против? У Людвига от этих слов подкосились ноги, и он дико округлил глаза. Иван хитро прищурился и резко оторвался от стены, тут же оказываясь позади Германии и вжимая того в уже нагретую стену. Между ягодиц потерлось что-то твердое, а цепкие пальцы левой руки расстегнули ремень и дернули, вытягивая из шлевок. Людвиг повел бедрами и тихо охнул, когда ног и влажных ягодиц коснулся холодный воздух; но тут же к одной из них прижались горячие губы. - Тут следы остались, представляешь? Красные такие… Людвиг выстонал что-то неясное, краснея в сгиб локтя и выгибаясь. - Класс… Германия не видел и не хотел видеть, но отчего-то живо представлял себе, как Брагинский, сидя на корточках и потирая одной рукой свой член, другой отводит в сторону ягодицу, закусив губу, смотрит на блестящее от мутной смазки колечко ануса и шумно – это было действительно слышно – втягивает носом воздух. Людвиг знал, что будет дальше, но все равно дернулся, когда копчика коснулся влажный язык. Он скользнул вниз и чуть не дойдя до дырки переместился на ягодицу – и так снова, и снова, пока Германия не замычал недовольно. И тут же с пошлым хлюпаньем по промежности вверх до ануса прошлись горячие губы; Людвиг попытался сжать ноги, но его крепко держал Россия, который, как и обещал, вылизывал между ягодиц, кажется, даже постанывал от удовольствия и перекатывал тяжелые, большие яйца Людвига в ладони. Член немца дергался, низ живота ныл, а анус расслаблялся настолько, что вконец обезумевший Иван принялся толкаться внутрь языком, отпустив ноги Германии и растянув ягодицы как можно сильнее. Людвига потряхивало, он тихо скулил от щекотной и безумно приятной ласки, и чувствовал, как горит внутри – никогда, даже удовлетворяя самого себя, Германия не чувствовал такой степени возбуждения – хотелось выть, скулить, тереться обо что-нибудь членом и чувствовать глубокие толчки. Но Россия не отрывался от дырки, лишь изредка слизывая с поджимающихся яиц подтеки смазки – и тогда Людвиг раскрывался еще сильнее. В один из таких моментов Германия почувствовал, как в анус свободно скользнул палец, и резко сжался, выругавшись, а затем медленно опустился коленями на холодный пол и выгнулся еще сильнее, расслабив и сжав мышцы. - Сделай так еще раз, - прохрипел Россия, и плохо соображающий Людвиг послушался. – Охренеть. Разомлевший Людвиг дернулся от несильного, но звонкого шлепка по ягодице, и протяжно застонал, сжимаясь уже вокруг двух пальцев. Россия без усилий развел пальцы в стороны и, склонившись, просунул язык глубоко внутрь, не давая Германии сжаться до конца. Немец вновь заскулил, но уже громче, и зажмурился от удовольствия, когда другой рукой Иван сжал яйца и основание члена, чуть надрачивая. Вскоре язык сменился третьим пальцем, рука с члена переместилась на предплечье Людвига, а губы Ивана, влажные и блестящие, оказались над покрасневшим ухом немца. Россия тяжело дышал и прихватывал губами хрящик уха, размашисто вдалбливаясь пальцами во влажно хлюпающий анус, приостановившись лишь за тем, чтобы добавить четвертый. - Хва… тит… - захрипел Германия, чувствуя, как пальцы в анусе раздвигают мягкие стенки и раскрывают его, как смазка свободно стекает на яйца, видя, как она капает на пол под ним, собираясь в маленькую лужицу. – Хватит!.. - Как скажешь, - горячо выдохнул Иван над ухом и дернул Германию на себя. Тот обернулся и с опасливым восхищением глянул на большой, длинный член с уплотнением узла, тяжело прижимающийся к покрытому белым волосом животу. Брагинский не снял брюки – только расстегнул и чуть приспустил; он стоял на коленях позади Людвига и поглаживал Германию по напряженным плечам, а затем перехватил его за грудь и резко сел на пятки. Его колени оказались между коленей немца, и Германии пришлось шире раздвинуть ноги, чтобы прижаться раскрытым анусом к узлу на основании. Россия зарычал и положил руки на бедра Людвига. - Ты… - Не спрашивай, - перебил немец и прикрыл глаза, чувствуя у ануса большую и горячую головку. - Черт, из тебя так течет… Германия хотел выкрикнуть «заткнись!», но вместо этого получился какой-то жалобный стон – Россия резко подался бедрами вверх, придерживая вздрогнувшего Людвига. Тот постепенно расслабился, благодарно сжал пальцами бедро Ивана и сам двинулся вверх, чувствуя чуть болезненное, но возбуждающее давление члена на нерастянутые еще мышцы. Брагинский лизал спину Германии между лопаток и терпеливо ждал, когда немец привыкнет. И вот, после трех медленных фрикций, Людвиг резко насадился на член до самого основания и низко, громко простонал, вильнув бедрами. Брагинский тут же подхватил Германию под задницу и отпустил себя, заглушая стоны Людвига громкими шлепками и собственными рычащими стонами. Долго он не мог – но и не нужно было. Людвиг сам подавался назад и, кажется, даже забыл, что может надрачивать себе рукой – он увлеченно вскидывал бедра и сжимался, жмурясь и кусая губы. Брагинский потянулся было к члену немца, но тот перехватил его руку и поднес к своему рту, облизывая пальцы и сжимаясь еще сильнее. Иван застонал, чувствуя, как разрастается узел – это почувствовал и Германия. Толчки стали короче и глубже, и на одном из них Людвиг с рычанием выгнулся, откидываясь на плечо Ивана и выплескиваясь себе на грудь. Россия обхватил немца обеими руками и одним резким толчком вошел до основания, вгоняя узел и кончая с тихим всхлипом. - Бля, - Россия все еще держал Людвига в объятиях и чуть покачивал бедрами в послеоргазменном расслаблении. - А это тоже приятно, - Людвиг так и лежал затылком на плече Ивана. - Вот так вот сидеть… кто бы мог подумать… - Ну, уж точно не я, - Россия хрипло рассмеялся и оперся руками позади себя, чтобы не потерять равновесие. – Да и ты, я думаю, тоже. - Есть такое дело, - немец чуть сжался. – Надолго это? - Минут двадцать, - Брагинский усмехнулся и посмотрел в голубые глаза, - потом три часа отдыха и все по-новой. Только дольше. Намного дольше. В запасе еще дней пять, так что… - Десять. - Что десять? - Дней. В запасе. Десять. Ты недооцениваешь мою мощь, - попытался пошутить Людвиг, но в его положении это было довольно странно. – Но раз в полгода, а то и реже. - Ты… очень, очень странная омега, ты в курсе?.. - Я бета. Просто бета. Договорились? Иван закрыл глаза и откинул голову, устало улыбаясь. Ну не мог он переспать с простой нормальной омегой. Он же Россия. Гилберт не сдерживал эмоций, кричал, заламывал руки и тряс нерабочий телефон Людвига, а Германия впервые за долгие годы вновь почувствовал себя младшим братом. - Его нашли в подворотне, Запад! Ты меня в могилу свести хочешь?! Я волнуюсь, черт возьми, а ты приходишь весь такой довольный, и невозмутимый! Да от тебя Брагинским несет, как будто он вот здесь, передо мной, стоит! И что теперь будешь делать? Людвиг пожал плечами. - Да, как обычно. Все, как обычно. - А Иван?.. - И он тоже. Восток сел рядом с братом на диван и нахмурился. - Может, прекратишь уже принимать… это дело? - Зачем? Всем хорошо, - Германия помедлил и отвернулся, пряча улыбку за ладонью, - и мне тоже хорошо, наконец-то. Не нужно ничего менять. - И все же, когда-нибудь… - Потом. Не сейчас, брат. Пока я… счастлив.