Ручная улыбка

Руки у Донни чувствительные и тонкие, такие, что кажется, что их сломать легче лёгкого, что даже сжимать страшно, когда не хочется отпускать или когда страшно, или просто очень нужно поверить в то, что он настоящий, что это не выдумка, не очередная материальная мысль, что не сон, не… но нет, нет, Донни настоящий всегда. И никогда он не вырывает своих рук из чужих, даже когда после таких вот хваток на его коже остаются синяки. Микеланджело, после которого все эти синяки и остаются, зацеловывает руки шестоносца, помечая каждую новую отметину лёгким, но полным любви и заботы поцелуем, а после улыбается и щурит глаза, наблюдая Донни смущённым и улыбающимся тоже. Улыбка у Донни исполнена нежностью и своеобразностью. Ни у кого больше такой улыбки никто ещё не видел. А Донни её не настолько часто показывает, чтобы привыкнуть к ней, и поэтому каждый раз, когда уголки его губ приподнимаются, у Майки дыхание сводит и он готов умереть от восторга, глядя на столь редкое явление. Наверное, это единственная причина, по которой шестоносец улыбается так редко. Донателло не любит трогать горячие предметы, потому что внутренние стороны его ладоней чуть ли не сверхчувствительные. На них, конечно, не остаются ожоги (не всегда), но этого вполне хватает, чтобы Донни одёрнул руки и возвёл очередной себяосуждающий взгляд к потолку. Подавая ему горячий чай, Майки всегда обворачивает кружку полотенцем, чтобы шестоносец не обжёгся. Ещё у Донни есть какой-то пунктик насчёт прикосновений чужих к нему. Майки часто замечает это. Например, когда Лео кладёт ему руку на плечо, Донни относится к этому совершенно спокойно, принимая как должное. Когда Раф – немного сжимается, будто боится, что Раф ударит, хотя это и не странно, ведь в детстве каждому от темперамента досталось. Когда касается Майки, Донни улыбается. Всегда. Потому что Майки касается его с трепетом, словно Донателло древнее божество или страница из нового комикса про таких любимых младшим супер-героев. Прикосновения Микеланджело очень приятны старшему всего на несколько минут Донателло. Он никогда не отстраняется от него, даже когда обижен или когда не в настроении на общаться вообще. Майки как-то чувствует такие вот перемены и видит разницу, принимает для себя какие-то решения и делает пометки невидимыми чернилами в книжке у себя в голове, которую он мог бы называть “Всё, что вам нужно знать о Донни”. Только вот никому он эту книжечку не покажет, нет, ни за что и никогда. Потому что Донни его и только его, делиться с кем-либо своим сокровищем с очаровательной улыбкой он не хочет. Бывают такие дни, когда они не разговаривают и не пересекаются с самого утра и до самой ночи. Причины разные, но чаще всего кто-то из них просто очень занят: Донни в лаборатории, Майки – повсюду и нигде, а готовит он в основном какие-нибудь сюрпризы для шестоносца. Именно поэтому потом, ночью, он ведёт Донателло с завязанными глазами по путанным коридорам, стараясь не дать гению запомнить путь (и Донни в самом деле потом не может вспомнить дорогу обратно, потому что всех этих поворотов и ступенек до ужаса много и уследить за их последовательностью просто невозможно), а потом закусывает губу, когда гений снимает повязку с глаз. И смеётся, видя эту улыбку. Бывают такие дни, которые они проводят вместе, не отходя друг от друга ни на минутку. Но, тем не менее, вечером ноги Донни покоятся на коленях Майки, а его голова на его плече, в то время как Микеланджело обнимает его одной рукой, а кончиками пальцев другой водит по внутренним сторонам его ладоней, едва касаясь кожи. От этого у Донни мурашки по телу и странная щекотка где-то в области поясницы или где-то поглубже, и он зарывается краснеющим лицом в шею брата, тихо спрашивая: - Вот что ты делаешь? Ты же знаешь… А Майки, целуя его в висок, отвечает с лёгкой улыбкой: - Знаю, конечно. Но разве ты не в курсе? Я ведь люблю тебя. Больше говорить не хочется никому из них. Это спокойствие и эта тишина на двоих между ними стала привычной и в какой-то мере востребованной. Майки в глазах Донателло преображается и словно бы снимает маску, показывая себя-настоящего, и такого Майки шестоносец любит очень. Такая вот любовь переходит за границы дозволенного, но ведь на то и нужны законы, чтобы их нарушать? В такие моменты мутант чувствует себя преступником. Но оно того стоит. Донателло сжимает пальцы на чужих, останавливая сладостную пытку, когда его ладони теряются в чувствительности и кажутся загрубевшими. В ушах будто звенит, маленькая передышка просто необходима. Но Майки не даёт времени на неё, легко целуя брата в щёки, в закрытые веки, в губы, подставленные для ласки (сжатые бантиком), в нос, в подбородок, спускается на шею, мягко и осторожно придерживая голову Донни ладонями, ловит его постепенно нарастающую дрожь кончиками пальцев, отмечает степень его возбуждения и никуда не спешит. Он запоминает улыбку Донни раз за разом, накрывая её своими губами, не начиная фееричной языкопляски. Он не хочет портить моменты нежности чем-то пошлым. В этом нет совсем никакой необходимости ровно до того момента, когда Донни начинает ёрзать и шёпотом просить помочь ему. Руки Майки не такие чувствительные, как у Донателло, но они нежные и осторожные, когда он того хочет. С Донни он хочет этого всегда, поэтому Донни позволяет ему и просит его об этом. Тем не менее, этой нежности вполне хватает, чтобы заставить Донни кусать губы, жмурить глаза, хмуриться и тихо постанывать, сжимая плечи Майки пальцами и иногда немного - совсем слегка, будто и не на самом деле – царапать их, оставляя свои следы. В такие моменты Майки не трогает его губ, он покрывает поцелуями его шею и прижимается щекой к его руке, лаская его обеими руками. Он не смотрит, сидит с закрытыми глазами, ведь лицо Донни в этот момент до мельчайших подробностей запечатлено под закрытыми веками вместо привычной остальным темноты, и видеть некое подобие мучений на этом самом лице для Майки по какой-то причине сложно. Майки слушает. И когда Донни шепчет, что готов, когда Донни просит его поторопиться, пока он не умер тут, когда Донни стонет его имя в самое ухо, тогда Майки мягко направляет его и прижимает к себе, приоткрывая глаза и встречаясь взглядом с омутами глаз Донни напротив, помутневшими от накатившего желания и увлажнёнными поволокой нетерпения. Но даже тогда, оказываясь внутри, нунчаконосец не спешит, не делает ничего такого, что может сделать Донни больно, он словно нежный везде, где только есть, и все его движения пропитаны любовью и желанием защищать, быть рядом, но в то же время ещё и ясным намёком на обладание. Он вроде бы и не высказывает его вслух, но его можно прочитать в некоторых его действиях, и Донни никогда не будет против. Майки держит его за бока, двигается медленно, плавно, смотрит на лицо шестоносца, на его приоткрытые губы, на его покрасневшие щёки и прикрытые глаза, на какое-то кукольное выражение… и потихоньку ускоряется, прижимаясь лбом к чужим ключицам. Рука Донни лежит на сочащемся смазкой и первыми капельками спермы половом органе, зажатом меж двух тел, и запах тут совсем другой, не Майки и не Донни. Запах их обоих. Запах, один на двоих. И каждый из них пропитан им насквозь. И, вдыхая его, Майки чувствует себя частью Донателло настолько неотъемлемой, какой для него является сам шестоносец. Донни двигает рукой быстрее, стиснув зубы, и тихо стонет-скулит, придерживаясь другой рукой, чтобы не упасть, хотя Майки не даст ему свободно упасть. Майки дарит ему крылья для свободного полёта в небеса и другие вселенные, Майки держит его, чтобы он не потерялся среди них и нашёл дорогу обратно, к нему. И Донни почти плачет, когда материальность отпускает его, позволяя разбиться на миллионы маленьких осколков, стать потоком свободной энергии, струящейся в общем течении атомов, а потом стремительным водоворотом собраться снова, выстроившись во что-то новое с тихими всхлипами и шумными выдохами. Удовольствие пробегает по всему его телу горячими-холодными волнами, склеивая все кусочки между собой до следующего раза. Майки берёт его ладони в свои руки и водит по внутренним сторонам языком, собирая капельки остывающего семени, утыкается в его руки лицом, вдыхая глубоко его индивидуальный запах. Донни может весь пахнуть им – Майки, – но его руки всегда остаются такими. Это та часть его, которую нельзя запачкать ничем – ни кровью, ни всякими растворителями, ни маслом, ни мазями, ни им же. И улыбка, нарисовавшаяся на лице Донни снова – усталая, но нежная, открытая, - самая любимая для младшего всего на несколько минут Майки. Настоящая и единственная. Руки у Донни чувствительные и тонкие, такие, что кажется, что они чувствуют абсолютно всё, что нельзя увидеть глазами или услышать. Этими невозможными руками Донателло доводит Майки до исступления со знанием и свойственной только ему открытой для него любви и привязанности. Он делает это даже несмотря на то, что хватило бы пары движений, ведь один лишь вид Донни способен довести Майки до черты. Но нет, Донни считает это нужным. А потом он тихо говорит о том, что касаться Майки приятно и ему необходимо. Он позволяет Майки снова гладить его ладони, время от времени сжимает его пальцы в своих, совсем чуть-чуть улыбаясь, смущаясь, и говорит ещё, что он просто так хочет. Майки совсем не против. Если Донни хочет – почему бы и нет? Микеланджело водит кончиками пальцев по губам шестоносца, почти не касаясь их, когда тот спит, и любуется его умиротворённым лицом, вслушиваясь в дыхание. Тёплое, оно согревает его руки и щекочет запястья, разгоняя табуны мурашек под кожей до самых пяток. Майки легко целует его губы, чувствуя, как на них появляется почти незаметная улыбка сквозь сон. А потом руки Донни обнимают его за шею и лицо прячется в сгибе шеи. Подглядывать не хорошо. Нунчаконосец тихо смеётся, водя руками по панцирю брата, и шепчет ему о том, как он его любит. Он перечисляет моменты, которые больше всего запомнились ему из всех в Их на двоих жизни, целует в плечо, говоря о том, что ждёт новых таких вот моментов. Утром Донателло загадочно щурит глаза, в шуточной форме угрожая, что, если Майки будет домогаться его, когда он спит, это может плохо закончиться, потому что он может задушить его в объятиях во сне. Младший смеётся снова, оповещая, что ему не страшно умереть от любви. Он несёт очередной бред про то, что в их случае выражение “любовь до гроба” ну просто к месту, что ему совсем не жаль так вот расстаться с жизнью, если он проведёт её конец в объятиях самого любимого для него существа. Донни будет ругаться на него за такие мысли, даже отвесит подзатыльник. А потом, за завтраком, исподтишка улыбнётся ему, сделав это так, чтобы никто этой улыбки не заметил больше. И Майки в очередной раз поймёт без слов всё, что хотел бы сказать ему Донни. Не больше и не меньше. Улыбка Донни способна сказать куда больше, чем его язык, а его руки, которыми он так умело перебирает провода потом, после завтрака, показывают намного больше, чем его собственные глаза. Майки отлично знает, что улыбка Донни теперь принадлежит только ему. Эту улыбку ему подарили. Эту и все, что будут после неё. Майки по-настоящему счастлив, а братья удивлённо переглянутся, когда младший внезапно зальётся смехом, а Донателло, спрятавший улыбку за кружкой с чаем, пожмёт плечами, глядя на них, мол, я ничего не понимаю, ребята, а вы? – и не будет им говорить. Зачем им?