Instant At Parting

Это казалось настолько странным, абсурдным, противоречивым, почти эфемерным… Еще недавно Саске варился в котле мясистой вязкой ненависти к своему единственному оставшемуся в мире живых родственнику – предателю деревни, что скрывала свои темные стороны сотнями лживых масок… Структурной единице Акацуки и хладнокровному убийце семьи, чей взгляд, отданный мангеко шарингану, загонял юную душу в ад. А теперь, ныне единственный Учиха стоит позади Итачи, чей путь вечного душевного успокоения стал нарушен нечестивой техникой, наблюдая за тем, как его брат виртуозно манипулирует несчастным подневольным, обитающим в глубинах изанами. Поперек горла стоит ком горькой печали, откормленной предвкушением очередного расставания. На сей раз самого болезненного из всего ассортимента пережитых. Пальцы непроизвольно сжимаются в кулаки, а сердце, казалось, прекратило свой ритм ударов. Юноша, справляясь с сильнейшей болью, процедил старшему брату личные убеждения, в которых отражалась жизненно необходимая нужда в нем, безнадежно понимая - все эти уговоры бесполезны. Исполнитель самой запретной техники порабощающих глаз не слышит молебен младшего брата. Не оборачивается, ни одна мышца лица не вздрагивает в сострадании и понимании. Итачи непоколебим. Всегда безупречно сдержан в эмоциях внешне, внутри сгорая от боли, тоски, одиночества и многочисленных душевных ран, что тайно кровоточили, не в силах познать лечебного зелья для себя. Итачи слыл предателем, убийцей, преступником, чудовищем и кошмарной ошибкой природы в рассудке того, для кого на самом деле являлся солнцем жизни, бледной сияющей луной, спасающей во тьме непроглядных сумерек, ангелом – покровителем и венцом горечи одновременно. Саске смотрел на брата, старательно держащего себя в строгих холодных флегматичных рамках, подавляя пространство, расширяющее габариты черной пропасти внутри души. Во второй раз юный Учиха теряет самого дорогого себе человека. Итачи не возмутим, он ведь даже не обернется. Не уронит ни единого сантимента в адрес братишки… Но Саске точно знает – Итачи в тысячу раз больнее, чем ему. Старший брат - душа неприкаянная, лишенная любви и уюта, элементарной ласки и понимающей руки помощи в трудную минуту. Каково ему было? Что он чувствовал? У этого человека отобрали честь, отобрали право быть полноценным свободным человеком. Воспользовались как самым надежным холодным оружием и изгнали подобно демону, осквернившего себя кровью. Если бы только Саске узнал чертову правду о брате раньше. Ах, если бы… Повернуть время вспять и вместо меча в спину схватить изнеможденное болезнью родное тело, прижимая к себе, чтобы больше никогда уже не отпустить. Стать для него тем самым солнцем жизни, сияющей луной во тьме и защищать от всякого зла. Разум рвется на части от грусти, боли, протеста и обжигающей нужды в Итачи как в человеке. Взгляд Саске полнится блеском, из легких вырывается хриплый тяжелый выдох. Последняя печать, разрушающая бразды эдо-тенсей, и два несчастных брата попрощаются, чтобы уже никогда не встретиться вновь. Саске знает - Итачи всегда и во всем полагается лишь на себя. Цианотичные губы воскрешенного готовятся произнести последний слог, воспроизводящий название печати подневольному существу, которого не спас даже режим отшельника от глаз Учихи, но голос Итачи обречен сгинуть безмолвным. Руки юного обладателя мангеку шарингана опоясывают грудь брата, голова утыкается в плечо, заставляя воскресшего гения внезапно растеряться. - Нет, - прошептал твердо Саске, обхватывая руки Итачи, зажимая своими, выводя упрямого братца в неизвестную часть далеко неуютной ни то пещеры, ни то, однажды выстроенного, сооружения под убежища, следом прижимая его к каменному истукану. Это чувство, про которое Саске забыл, год за годом проживая жизнь круглого сироты - мифическое чувство родного человека в своих объятиях. Итачи молчал. Он не произнес ни слова, не двигался в теплых уютных объятиях любимого братишки, ради которого вел жизнь убийцы и изгоя восемь лет. Былой гений клана, сгинувшего под сырую землю, не жалел ни часа о своей нелегкой участи. Чувствовал вину перед Саске, но сострадания к себе ни на йоту не мелькало в былой жизни. Может, чувство вины, а может нечто такое, что Итачи пытался не показывать заставило его-таки взглянуть в глаза своего младшего. Тьма в глазницах, техническая гетерохромия и что-то непроглядное, стеклянное, словно жгуче холодное. Именно так сейчас выглядит взгляд Итачи, в который всматривается Саске словно зачарованный. Длинные пальцы Учихи-младшего дотронулись до лица брата - бледного, будто мраморного. - Ведь это наш последний миг вместе, - голос Саске тверд, им сейчас не движут ни тоска, ни боль. Услышанные фразы заставили Итачи проглотить свою долю серной кислоты для чувств, связанных жирной печатью «Мертв». Доля секунды и воскрешенное тело лелеяло прижимающегося к себе юношу, чьи руки сжимали крепче всяких оков. - Саске, не нужно этих крайностей. Не впадай в безумие. Не делай себе больнее, - просит Итачи, не отталкивая, но и, пренебрежительно ничем не отвечая. - И это ты-то рассказываешь мне сказки о безумии?! – выпалил Саске, нахмурив брови, - Безумие и нерешительность – взять тебя и отпустить сейчас, позволить сгинуть в вечность, акцентируя то, что никому ты не дорог и не важен. С другой стороны, как это, наверное, глупо выглядит… Ты же мечтал видеть младшего брата переполненного силой из-за ненависти, а не ту слабую размазню, которая бегала за тобой, в надежде однажды сравняться с замечательным братиком. Украсть для себя хоть жалкую подачку внимания столь хваленого гения. Для Итачи сказанное прозвучало острым укором, напоминающим о том, что его жизнь должна была быть направлена в иное русло. То самое, в котором, вероятно, дорогие люди превыше мира во всем мире. - Не глупо, - холодное лицо Учихи-старшего преобразилось в печальной усмешке, - Если бы у меня была вторая жизнь, я бы попытался посвятить ее тебе. Маска жгучей ненависти не совсем подходит твоему лицу. Да, у тебя есть сила, упрямый нрав, но вот сердце внутри никогда не поработит тьма. Выходит, я отнял твой благой облик, отравил светлую душу. Зачем тебе лишняя боль из-за такого непутевого брата? От услышанного Саске казалось, что его напрочь не понимают и понимать не хотят. «О чем этот тип толкует? Что пытается навязать: мир, дружба, какая-то там сволочная деревенька? С чего он вообще берет право выбирать за меня то, что лучше мне? И кто предпочтительнее из находящихся рядом, когда все прожитые годы было совершенно похеру на все и всех, кроме мести ему, на кипящей сковородке под острым соусом. Или Итачи собирается меня убеждать в том, что чертова деревня, сгубившая его и нашу семью, мне роднее?» - навязчивые мысли Саске кипели гневом. - Для меня твои доводы чужды. Сейчас ты повторяешь свою идиотскую привычку давних лет – пытаешься меня отшить, - выпалил юноша брату, по возможности выплескивая наболевшее, - Сам же сказал – горбатого исправит могила, а теперь пускаешь в ход противоречия, вновь отталкивая меня. Твердишь о том, что я потерял свой облик под гнетом ненависти, а сам давно забыл свой собственный, Итачи. Не хочешь оставаться – не надо. Но подари мне хоть раз то, на что раньше изрядно скупился: просто побудь рядом. Забудь обо всем вокруг хотя бы ненадолго. Мир не изменится глобально, поспеши ты часом ранее, а для нас это время может приравняться к смыслу всей жизни. Тебе спешить некуда, тебя не ждут горы заданий, обязательства и суета. Впереди у тебя вечность, а у меня темная жизнь, переполненная презрением извне. Захлебываясь спорами негодования Саске сильнее вжимался пальцами в предплечья брата, доказывая ему то, что он далеко не всегда прав. Вот только брошенные им слова обоим подлили горечи в сердца. - Раз даже сейчас ты хочешь просто по-тихому расстаться со мной, значит, в самом деле, чувства мои для тебя нихрена не значат. Да о чем я вообще говорю, ты же распоряжался ими на свое усмотрение не единственный год, - фыркнул Саске, наконец резко оттолкнув Итачи, который успел поймать его за руку и прижать к себе за плечи, лелея буйную голову на своей груди. - Тебе так хочется в разы увеличить боль нашего расставания? Для меня имеет значение каждая мелочь, касающаяся тебя. Каждая сторона твоей неугомонно опасной жизни, в которой от меня тебе одни беды. Саске глуховато усмехнулся, отталкиваясь руками от Итачи, чтобы поднять на него свои глаза цвета аматерасу, - Я не просил тебя устанавливать свое место в моей жизни. Мне оно всяко виднее, брат, - подметил серьезно Учиха-младший, - Я всего лишь хочу насладиться теплом родного человека рядом, единственного не лишнего в моем тусклом мирочке. А расставание будет болезненным в любом случае, совершенно независимо от того, отпущу я тебя молча или, запирая в объятиях твое тело. Разве я не прав? Хватит уже думать о других, твой черед этой дилеммы давно истек, - действительно погрузило младшего в глубокое удивление то, что к нему, кажется, прислушались. Оба Учихи стояли молча пару минут, глядя друг на друга, один суровее другого. - Что будешь делать после моего ухода? – весьма внезапно задал вопрос Итачи. - Не отступлюсь от своего. А ты, полагаю, будешь с сожалением преследовать меня во снах? Да уж, уж что-что, а улыбка на лице Итачи – явление редкое, можно сказать, мифическое,- Нет, я продолжу тебя любить независимо от масштабов разрушения, которые ты обещаешь принести в этот мир. Саске молча улыбнулся в ответ, затеняя лицо волосами, все-таки, его не покидала истина, гласившая о нескончаемых обязательствах Итачи перед ним: за нехватку внимания в детские годы, за моральные издевательства в годы последующие. И эти объятия сейчас казались такой каплей в водовороте океана за все страдания, что прописало этим двум душам небо. Если бы Саске являлся оборотнем, наверное, растащил Итачи на куски, чтобы хоть как-то утихомирить огонь внутри себя на пару с буйствующим характером. А потом попробовал на вкус кровь старшего брата, а его останки испепелил, упрятав в узкую погребальную урну, годную к хранению под подушкой. Чокнутый агрессивный юнец, у которого внутренняя энергия давно превзошла ограничивающие себя рамки. Подумав об этом, Саске едва не рассмеялся сам над собой. Улыбнувшись, парень сильнее прижался к Итачи, резко поддавшись вперед, освобождая ноги от опоры, чем заставил старшего не особо приятно свалиться спиной на неплодовитую каменистую почву, оказавшись лежащим сверху. Ведь последний, удерживая это шестнадцатилетнее чудо, не позволил бы ему обо что-то удариться. Саске слегка приподнялся, глядя в удивленное лицо Итачи, которое в свете холодного грязно-серого полумрака выглядело таким покорным, умиротворенным… Длинные волосы растрепались, рассыпая пряди по земле. Даже сейчас этот человек столь же безумно красив, как и раньше, его жгучей притягательности не смогло сломить ничего. В этот миг Итачи казался особенно родным и настолько же далеким. Именно такое осязание мелькало навязчиво лишним в мыслях Саске, укладывающего подрагивающую ладонь, на худощавую щеку старшего. Их непонимающие друг друга глаза встретились последний раз перед тем, как Итачи непроизвольно узнал вкус губ родного брата. Они теплые, мягкие, лоснящиеся по его собственным губам, подобно прикосновению кожи к бархату. На голове и щеке смиренно покоятся горячие ладони, не позволяющие увернуться ни в одну сторону, заставляя претерпевать этот запретный поцелуй против воли, или же покорившись ей. В личном списке Итачи появился еще один пункт, который он никогда себе не простит, даже если ему взамен предложат исправить все свои прошлые ошибки - приятнее этого поцелуя в жизни старшего Учихи не было ничего. Весьма неслабые руки потянулись к плечам Саске, пытаясь оттолкнуть в кошмарном внутреннем недоумении, а в итоге прижали к себе яростнее трепещущее пламенное тело, сминая ткань сероватой рубашки, надетой на Саске. Поцелуй не был долгим, его участь – стать обоюдно разорванным в один и тот же момент. Именно данный мимолетный интимный жест разбудил в Саске адское ощущение всепоглощающей тоски, которая сопровождала его с момента вкушения правды о брате. Удушающее мерзостное чувство норовило задавить изнутри. Вот только раньше оно убивало душу Саске сопровождая его одиночество, а теперь кормит юношу в присутствие брата… Последнем присутствии. Итачи смотрит на Саске с небывалым удивлением, при этом не разрывает объятий, он рядом… Но почему же всего этого, черт побери, так мало?! Очередной поцелуй был лишен первичной нежности, не отдавал романтикой: жесткий, требовательный, отнимающий дыхание, разрушающий родственные условности. Саске собственнически жмется к брату, хаотично касаясь его лица, волос, тела через плотную ткань плаща, умудряющееся перенять жар исходящий от Учихи младшего, которому,в свою очередь, казалось, что артериальное давление на пару с высокой температурой взорвут сосуды, но, в то же время, именно это толкало на обезумевшие сладостные действия со своей стороны. - Остановись, - шепчет Итачи, уворачиваясь лицом от губ братишки, внегласно подставив под их остервенелую ласку свою шею. - Ни за что, - внушительно проговорил младший в ответ, зажимая коленями ноги Итачи, интуитивно поддаваясь ряду инстинктов, страждущих подчинить похоти кровного брата, который виноват во всем, который должен быть рядом, а вместо этого бросает его опять… В восприятии Саске Итачи просто обязан принадлежать ему-единственному. Плевать на то, что они братья. Разве это важно? Саске его любит и, как не спорь, уверен в том, что и Итачи любит его не меньше. А разве неправильно физически хотеть того, кого любишь? Позволив Итачи временно освободиться от натиска своего тела, Саске вытащил из оборотов пояса катану. Обнажив тонкое прочное лезвие, парень взял ладонь Итачи в свою, внезапно проведя по ней острием. - Саске, какого черта? – прошипел Итачи, пока темная кровь растекалась по руке. Саске зажал его раненую ладонь своей изо всех сил. - Вот видишь, боль ты чувствуешь, значит так же сможешь чувствовать нашу близость, - шепотом выпалил Учиха-младший в губы брату, касаясь их своими, - Тебе под силу меня остановить, если хочешь, потому что сам я на это не решусь, - предупредил Саске, прохаживаясь пальцами от висков Итачи к его шее. Впервые воскрешенный Учиха почувствовал себя по-настоящему растерянным от того, что его так легко цепляют на поводок поникшие глаза Саске, печальный взгляд на серьезном лице, не блещущий тенью никакого безумия. В нем только боль, тоска и мука. Раньше Итачи никогда не задумывался глубоко о любви, а тем более не рассматривал ее с разных аспектных точек. Сейчас же зародились мысли олицетворяющие любовь как любовь, какой бы она не была. И нет в ней чего-то неправильного, непозволительного. Отдавшись тому, кого любишь, никак не согрешишь против собственных чувств, и это самое важное. Тем более, шанса прикоснуться друг к другу больше не предоставится никогда. Итачи придвинулся к Саске, обхватив руками его миловидное лицо. Младший Учиха в этот момент определенно решил, что брат осадит его порывы гендзюцу, либо внушит в очередной раз свою точку зрения. Саске настолько смиренно был к этому готов, что поцелуй, пленяющий его губы, никак не вписывался в рамки ожиданий. Приняв столь эйфорический жест за сладкую иллюзию, Саске, не задумываясь, смелее заключил Итачи объятиями, принимая в ответ оголодавшие объятия Итачи. Длинные пальцы Учихи младшего припали к телу брата, расстегивая молнию на ярком плаще, оголяя бледную кожу, прижимаясь к ней откровеннее и плотнее. В глазах Саске происходящее породило помутнение, когда его собственная рубашка слетела, освободив подтянутое юношеское тело. Последняя черта, ограничивающая пробудившуюся страсть. Непрекращающиеся одичавшие поцелуи, ненасытные руки, жаждущие познать каждый дюйм тела друг друга. Страсть двух Учих, сравнимая только с их клановой силой, выносливостью и жесткими характерами. Плащ Итачи упал на землю. Погребальное одеяние осчастливленное участью любовного ложа. С талии Саске соскользнул плотный пояс, найдя себе пристанище среди тканей рубашки и бандажа. Чем дальше заходило происходящее, тем больше боли прибивалось к берегам той самой пропасти, поедающей Саске изнутри. И тем больше сожалений от прожитой жизни к рассудку Итачи. Младшенький негромко застонал, стоило Итачи позволить себе прикоснуться губами к его подбородку, изящной шее, впадинке между ключиц… Юное тело ненасытно поглощало каждую ласку, подаренную себе, требуя все большего. Впервые Саске распустил до максимума прихоти молодого организма, жаждущего наслаждаться полноценным сексом. Стояк, стесненный штанами, уже изводил на нет все порывы остатка здравого смысла, и эта абсолютная власть инстинктов казалась неизведанной и пугающей из-за своей прерогативы – обезвредить подавляющую часть разума. С другой стороны, сейчас не время для каких-то высокодуховных рассуждений. Тело изводило возбуждение, низ живота чудовищно стягивает. Внутри все плавится, требуя высвободить наружу приливы бушующей страсти, освободиться хоть ненадолго от высокой концентрации ее дозировки. Саске стонет, выгибается в объятиях Итачи, водя ногтями по его коже, склонившись лицом к его плечам, целуя их соприкасаясь своей кожей о кожу Итачи, даря ей часть своего жара, заставляющего захлебываться учащенным сердцебиением. Младший из Учих пылает возбуждением, а лицо его накрыто печалью. Сейчас Итачи смотрит на брата как на несчастное существо, приговоренное к какой-то противоречиво горько-сладкой пытке, словно его любимого Саске, рвут на части бесы, подчиняющиеся сумасшедшей похоти, в которую толкнул его он – плохой и лживый старший брат, своими истязаниями. Лишил парня рассудка, заставил на порывах чистого механизма увидеть идеал лишь в себе. Сейчас Итачи чувствовал себя незаслуженно любимым. Холодные руки укладывают Саске на лежащий плащ. Итачи наклоняется над братишкой, целуя легонько в губы, глядя в глаза, водя кистью руки по взъерошенным волосам. Младший расслабился на долю секунды, утоляя жажду ласками, которые ранее в его жизни выглядели совершенно незначительно, да и не к месту. Сейчас же сносят ему голову, и без того сосредоточенную на отсутствии тепла. Саске до возмущения удивляло состояние, в пары которого его вверг родной брат, ненавистный восемь лет от прожитой жизни, и до такой крайности любимый теперь. Юноше навязчиво казалось – Итачи сейчас строго ограничивает его личные действия. Стоило прогнуться чуть вперед и рука брата легла на грудину, безмолвно заставляя снова принять смиренное лежачее положение. Губы Итачи поцелуями спускались на подтянутый торс Саске, скользя пальцами по талии, стаскивая с него остатки одежды. В данный момент казались такими лишними любые слова, неловкие движения или всплывание хоть доли здравых мыслей. Приятно запредельно и одновременно пугающе. Саске не удержался от глубокого вздоха, прикушенной губы до солоноватого привкуса крови, стоило Итачи побаловать его поцелуями по внутренней стороне бедра, обхватить рукой твердый член, на котором выступали узоры вен, наполненных кровью, в предвкушении запретной возможности расслабиться. Измученный повелениями взрослеющего организма, Саске вынуждал Итачи прекратить смотреть на него как на брата, а взглянуть со стороны, раскрывающей понятие любимого человека, с которым позволительно заниматься плотскими утехами во всей их красе. Итачи прильнул губами к влажной головке, опускаясь ниже, касаясь языком крайней плоти. Саске в голос застонал, прикрыв глаза, запустив пальцы в густые длинные волосы брата, убирая их пряди с его лица. Лежать смиренно у него так и не получилось, юноша извивался от незнакомого доныне удовольствия. Его вздохи приобрели ласкающий слух оттенок, голос осмелился простонать имя брата как в туманном бреду. Зубы то и дело стремились искусать розоватые губы, пальцы беспорядочно спускались с волос Итачи на шею, лицо, пытались дотянуться до плеч и поднимались обратно. Саске никак не решался поверить в то, что его сейчас ласкает старший брат. Ужасно, наверное, но от одной мысли себя трудно было сдерживать. Итачи никогда в жизни не позволил себе подобное безумство, даже сейчас оно казалось сомнительным, но останавливаться не хотелось, он лишь плотнее сжимал ртом ствол, проталкивающийся в горло от несмелых толчков, которыми Саске сам себя подгонял к скорейшему завершению, приподнявшись на локоть, второй рукой обхватив голову старшего. Оборот движений губ, посасывающих крупное естество, язык, скользящий по чувствительной коже вверх и обратно еще и еще, и Саске не выдержал этого тягучего удовольствия. Тело едва не свело в одурманивающей судороге, казалось, перемещающего всю свою наработанную энергию в поддающийся ласкам орган, заставляя кончить с громким откровенным стоном, забирающим часть необходимого кислорода. Нахлынула интенсивная расслабленность, и парень слег на плащ брата, тяжело дыша сквозь приоткрытые губы. Итачи, ложась рядом, обнял его, ласково прижав к себе, принимая в ответ родные объятия. Подняв лицо, Учиха младший впился поцелуем в губы Итачи, перекатываясь на брата сверху, заставляя не менее красивое и стройное тело, чем собственное оказаться под собой, не разрывая объятий. Саске впервые хищно приулыбнулся, глядя в глаза Итачи, касаясь его лица, устроившись собственнически на бедрах. Пальцы обхватили окровавленную от пореза катаной ладонь Итачи. Юноша прижал ее к своему лицу, легонько поцеловав, вспоминая личные слова о боли и близости, следом поспешно стягивая с брата штаны, стараясь развязать их завязки зубами. Саске был собой горд - он таки заставил Итачи отойти во власть возбуждения, повторяя все то, чему только что подвергался сам. Вот только последний вздумал ему сопротивляться, за что поплатился оцарапанным бедром. Усердные ласки, выполняемые Саске, заставили собственное тело отдаться очередному приливу возбуждения. Слизав беловатую жидкость с члена старшего брата, младший, как кот забрался на его грудь, позволяя обнимать себя изо всех сил, пока вставший член упирается в пах Итачи. - Ты же не будешь против, если мы пойдем до конца? – тихо произнес Саске, завершив вопрос влажным поцелуем, подаренным брату. - Нет смысла противиться тому, кто все равно сделает по-своему, - ответил Итачи, касаясь боковой стенкой носа шеи братишки. - Смотри-ка, сейчас понимаешь меня с полуслова, - улыбнулся Саске, чмокнув братца в щеку, проводя аккуратными будто точеными пальцами по его губам, приоткрывая рот, безмолвно заставляя их облизать и чем обильнее, тем лучше. После, младший устроился поудобнее между ног горделивого сурового брата, склонившись над ним, касаясь челкой его плеч и груди. Итачи едва поморщился, стоило влажным пальцам проникнуть в его тело, начав растягивать ригидные на чужеродные ощущения узкие стенки мышц. Подарив Итачи минимальную адаптацию и помогая себе рукой, Саске протолкнулся членом в его анус, стараясь все делать как можно аккуратнее. Но Итачи не изводило болью совершенно ничего. В какой-то быстротечный момент это ощущение опустилось на пустяковый уровень. Боль от занятия сексом с самым дорогим человеком можно легко приравнять к наслаждению. В жизни Итачи успел наглотаться куда более внушительных бед и болей. Введя член до конца в жаркое нутро брата, Саске не торопился с тем, чтобы начать необузданно иметь былого, а сейчас такого необходимого сердцу «врага». Не хотелось свести лишь к тому, чтобы именно потрахаться, удовлетворяя примитивные инстинкты. Все склонялось к желанию воздвигнуть свой первый секс именно в ранг наименования «заниматься любовью». Итачи не позволил себе застонать, а лишь дрогнул мышцами бровей от разрывающей боли, вызванной внушительным естеством братишки внутри себя. Его икры легли на поясницу Саске, касаясь упругой кожи ягодиц. Младший начал неуверенные движения. Давящая теплая теснота смиренно принимала его. Итачи не пришлось долго пытаться заставить себя расслабиться - тело целиком беспрекословно доверилось Саске, который чувствовал подсознательно не сколько желание познать секс, сколько совершить своеобразный ритуал единения. Греховный, но такой сладостный и необходимый обоим. Чем сильнее Итачи старался прижаться к Саске, тем развязнее последний двигался, выполняя фрикцию за фрикцией, перебарывая тяжелое дыхание и неуверенность, интенсивностью возможных сил и раскрепощенностью. Упираясь в пол одной рукой, Саске постарался приобнять Итачи рукой свободной. Волосы неприятно липли к вспотевшему лбу, мешаясь на ресницах. Итачи легонько мимолетно убирал их с глаз Саске, всматриваясь во взгляд, переполненный нежностью и блаженного удовольствия, раз за разом продолжая взаимные поцелуи… Практически вжимая Итачи в твердую неуютную поверхность, накрытую его же плащом, Саске на последних парах вложил смелой резвости в свои движения. Изменив собственное положение, чтобы суметь обнять Итачи, младший едва не сгреб его руки, плечи и грудь в охапку. Становилось невыносимо жарко, запредельно хорошо. Итачи совсем не мог пошевелиться, будучи яростно скованным руками брата. Боль давно улетучилась, ее вытеснило ощущение удовольствия, но повторный оргазм тело решило отвергнуть. Вероятно, причиной тому послужили некие психологические рамки. Итачи все это время был сосредоточен только на ощущениях Саске, не концентрируясь на своих. Резко кончив, младший буквально распластался верхом на брате не в силах шевелиться или произнести хоть что-то. Минуты совместного молчания постепенно стали угнетать. Саске нравилось, как Итачи беспорядочно водит пальцами по его голове, прохаживается кроткими поцелуями по шее и затылку… Это все было так приятно, что заставляло млеть, словно котенка. - Разве это не стоит того, чтобы ты остался? – проговорил Саске, склонив лоб к груди Итачи, протискивая руку под его ребра. - Ты знаешь мой ответ, - голос Итачи был упоительным, но, в то же время, отдающий нотой хладнокровности. Улыбчивости Саске хватило ненадолго. Сейчас захотелось обидеться, отвернуться и не разговаривать ни о чем больше со старшим братом. Но парень прекрасно понимал, что этим ничего полезного не добьется, лишь растратит свое драгоценное время рядом с тем, кого любит. - Итачи, я не дам тебе покоя, - твердо и слегка на нервах выпалил Саке, четко глядя в глаза своего сурового брата. - Каким образом? – старшему даже стало интересна версия братишки в этот адрес. - Хочешь меня бросить, держать я тебя не стану, но, обещаю, если мы с тобой когда-нибудь встретимся: неважно где, неважно через сколько времени и при каких обстоятельствах, я вырву тебя из лап твоих принципов и присвою себе, - вероятно, это обещание походило на шутку, но звучала как угроза. - Если бы такое было возможным, я расцелую твои руки за этакий подарок, - грустно усмехнулся Итачи, не выпуская Саске из объятий. - Не расцелуешь. Ты на такое не раскошелишься, - констатировал сурово Саске, - Не думаю, что между нами хоть когда-нибудь было бы что-то просто, но… Ладно, проехали, бред какой-то несу, - фыркнул младший из Учих. - Наш временной лимит давно сошел на нет, - прошептал Итачи, целуя Саске в висок. Очередной кинжал в сердце «глупого младшего брата», но он обещал не удерживать Итачи, а тот взамен подарил ему чего между ними никогда не было – побыл рядом, только с ним: мысленно и телесно, отдавшись сполна ему - единственному… Вот только горечь утраты для Саске это усилило в разы, но смиренно попрощаться с братом он смог, пережимая все болевые окончания внутри себя подобно горячим щипцам по оголенным сосудам. Спустя некоторое время, Саске высиживал на берегу реки, оккупировав плоский не пыльный булыжник. В гордом одиночестве, с привычно угрюмым выражением лица. Вот она - жизнь идущая своим чередом. Она не казалась бессмысленной, но пустота имела в ней свое почетное место... Белая полная луна отражалась в темной речной глади, которую не беспокоил даже ветер, лишь мелкие камушки периодически отлетали в нее из рук Саске. На сердце мрачно и одиноко… Так каждую минуту. Саске давно определился с тем, что эти две не самые приятные стороны останутся его спутниками до конца дней. Расслабленно откинувшись назад, устраиваясь спиной на каменной поверхности и прикрывая глаза, юноше привычно почудился облик брата. Но Саске знал наверняка – это всего лишь иллюзии, фантомы, плоды его истощенного воображения. Усталый от рассуждений мозг так и не позволил тяжелым векам раскрыться… Весь этот захудалый мирок вокруг давно потерял свои цвета, утратил ценность в глазах Саске, загнулся крючком и ждал единственного – чтобы его жестоко допинали, силой обрекая хоть на какое-то движение. Перемены, с которых, есть шанс, будет толк. Хотелось единственному Учихе вершить такие перемены. Хотя, трудно подобные позывы назвать стремящимися к переменам. Скорее, к тотальному разрушению. Сколько ему еще отведено времени, парень не знал, хотя это и не важно… Ему немного надо, чтобы явить глазам покойного брата масштабы разрушений, которые под силу обладателю вечного мангеко шарингана... Подарить их подыхающему миру шиноби.