Dress

Я смотрю из окна, а в ушах звучит скучная песня Танцую, облачившись в платье? Скажи мне, я сошел с ума? Может, когда-нибудь меня унесет ветер Сейчас мы и не вспомним (с) Selena Silvercold

Хис молчал. А что ещё он мог делать, глядя на то, как дражайший и обожаемый лидер рассказывает о визите в русскую столицу и сияет улыбкой? Пусть себе болтает, раз уж так хочет поделиться, но Мориэ особо не интересовала тема разговора. Ему было всё равно. Просто всё равно, такое прекрасное состояние, когда не почувствуешь ничего, даже если тебя будут в кислоте растворять. Сугихара хмыкнул и отсел подальше, закинув ногу на ногу и изредка вставляя в монолог Йошики свои пять копеек, что приводило к искренним возмущениям и очередной порции дифирамбов в адрес русских. Хироши просто дремал, прикрыв глаза и как можно более незаметно заткнув уши наушниками. Ишидзука и Деяма посетить очередной междусобойчик отказались, поэтому перекинуться словом было не с кем. Нет, не то чтобы Сугизо вызывал неприязнь, просто... казался чужим в их группе, поэтому с ним разговаривали редко. Да и то просто обсуждали какие-то рабочие моменты. Просто, просто... А ведь всё на самом деле было очень сложно — басист всегда был типичным интровертом, который всего-навсего безжалостно ломал собственную натуру в угоду окружающим. И себе — в первую очередь. Он ненавидел себя за такое поведение, но поделать ничего не мог, поскольку искренне и бесконечно любил музыку, ИХ музыку, и не мог отказаться от неё даже несмотря на собственную неуверенность и желание остаться в одиночестве. Песня в наушниках тем временем затихла, резкие, взрывные аккорды, ритмичный перестук ударных, так похожий на биение его собственного сердца, и дикие крики сменились успокаивающими гитарными переборами и нежным шёпотом на грани сознания, в самом мозгу, чтобы снова взорваться отчаянием уже через несколько секунд. "Средства массовой информации цинично превращают наши страдания в сенсацию для приверженцев глупой веры, убежденно имитирующих грусть (и скорбь)". * Он и правда заснул, не думая ни о чём — эмоциональное выгорание и деперсонализация, диагнозы, поставленные каким-то психологом, к которому Мориэ обратился пару месяцев назад, оставляли восхитительную, пусть и такую болезненную пустоту в голове и только одно желание: спать не меньше недели, что, собственно, мужчина и делал, изредка раскрашивая своё амёбное существование истеричным, но таким эмоциональным звучанием тяжёлого рока, от которого болела голова, сигаретным дымом, от которого слезились глаза, и алкоголем, от которого уже блевать тянуло. А проснулся, как ни странно, от прикосновения к щеке. Руки заледенели, пальцы не сгибались и не слушались — плохой признак. Это означало, что холод в душе проник в тело и пробует на вкус кости. Нет, было не больно и не страшно. Просто на молекулы разносило, и это было... никак. Именно никак, всё равно, краем сознания, будто не с ним, так правильно и неправильно одновременно. Губы пересыхали, но облизнуть их не было сил: во рту было сухо, а в ушах, отдаваясь болезненным эхом в виски, всё ещё отчаянно бились басы, резкие гитарные риффы, перестук ударных и вопли чудаковатого вокалиста, что ещё более усиливало всю сюрреалистичность ситуации. Йошики. Хаяши Йошики, Тайшо, бессменный лидер, со своими светло-русыми в рыжину мягкими локонами до плеч, стоял сейчас в белом платье невесты и смущённо улыбался. И, кажется, именно эта ладонь, затянутая в ослепительно-белоснежную перчатку (этот цвет резал глаза своей яркостью), разбудила Хироши. Дежа вю. Глупый флэшбэк из далёкого девяносто первого. Привет из Экстази Саммита. — Мы с Суги немного поспорили, — Хаяши говорил, как всегда, быстро, сбивчиво, запинаясь, проглатывая половину слов и чуть ли не ежесекундно поправляя волосы и пышную фату на них, — что я влезу в этот наряд... А теперь он ушёл, и мне больше некого просить... Что происходило? Он решительно не понимал, да и не хотел ничего понимать. Он совсем ничего не хотел, только спать и, по возможности, не просыпаться. А ещё ему было холодно, несмотря на то, что оделся басист всё же тепло и, как это ни странно, в чёрное. Чёрный, траурный, глубокий, ночной цвет, за которым можно спрятать всё, как и за отросшими волосами, до которых руки не доходили. Именно этот цвет теперь был его любимым, не эта пронзительная белизна, от которой скулы сводило и в височную кость ударялся маленький, но алмазной твёрдости молоточек. — В общем, помоги мне раздеться, — это дурацкое белое платье, наряд невесты. Не его невесты. Почему-то именно такая глупая до слёз мысль билась в голове Хиса, пока он негнущимися от внутреннего холода и отчаянно ноющими пальцами пытался расстегнуть неподатливые крючочки на лифе. Он честно пытался, но сил не было, да и тело предательски подводило. Клонило в сон, руки не слушались, голова кружилась, в ушах ещё стояла та песня (казалось, она болезненным, перекручивавшим кости и всё тело, выворачивавшим наизнанку эхом раздавалась во всех уголках большого, пустого и слишком светлого дома, оглушая и выбивая из лёгких последний кислород), дыхания не хватало, а внутри поселился смертный страх, тяжёлый, давящий, удушливый и ядовитый, которому не было пределов. Хотелось закричать, вырваться, разгромить что-нибудь к чертям, сбежать и напиться до беспамятства, но басист молчал. Молчал, держал в ледяных руках это хрупкое тело в белом платье и смотрел прямым взглядом в блядские (Тайшо даже накраситься успел), блестящие, обманчиво тёплые карие глаза напротив. Просто смотрел, словно отчаянно прося о помощи, умоляя согреть, прикоснуться, доказать, что он ещё жив, да хоть оттолкнуть и ударить. Только бы сделать что-то. Только бы не это сводившее с ума бездействие. — Эй, да ты совсем замёрз, — лидер явно беспокоился и не понимал, в чём дело, но воспринималось его кудахтание скорее краем сознания, совершенно безразлично и совершенно безэмоционально, как у робота, на автомате выполняющего заданную программу. — Хироши, что с тобой?! — Помоги мне, дай почувствовать, — нет, это была не его мысль, слишком чужеродная, слишком беспомощная, слишком острая, слишком много боли вызывавшая. Боли? Фантомной, где-то в груди, как раз между лёгкими и диафрагмой, но безумно режущей. Казалось, на нежной светлой коже выступила кровь, которую впитала в себя насквозь мокрая чёрная водолазка с высоким воротом. Но почему-то мужчина отчаянно цеплялся именно за неё. Как будто это могло спасти... — Докажи, что я ещё жив, — голос был тихим, хриплым и неуверенным, а в горле всё так же пересыхало, из-за чего и голосовые связки казались разодранными к чертям, но Мориэ продолжал шептать, изо всех своих сил цепляясь за горячую кожу, сжимая и, наверно, оставляя синяки. Ответа не было. Вместо ничего не значащих слов его просто обняли. Крепко и как будто в лихорадке, дрожа и неуверенно поглаживая по спине, словно пытаясь отдать всё своё тепло, словно силясь защитить, уберечь и спрятать. Согревая и поддерживая. И постепенно, миллиметр за миллиметром, холод уходил — и приходили слёзы, обычная тёплая и чуть солёная вода, принося успокоение и облегчение. Это дурацкое белое платье, наряд невесты. Не его невесты. Не его невеста сейчас вела его в медленном танце, залитом солнечным светом, в большом пустом ослепительно-белом доме. Не его невеста шептала ему, что он не один и ещё жив, снова и снова обнимая и не давая вырваться, вытирая слёзы и утешая. Нет, это была не его невеста, но разве это так важно? Ведь теперь он точно знал, что жив и не одинок. _______________________ * (с) MUCC — Isho. Перевод — Zuzja (Asia Rock World)