И имя мне...

Ты пахнешь молоком, такой красивый и светлоглазый, что мне отчаянно хочется пить этот запах с твоей кожи… Я так устал. Мне бы свернуться в кресле ленивым котом, бестолковым, вечно линяющим, старым. И уснуть, мурча под ласковой рукою хозяина или хозяйки. Счастливым уснуть. Хоть раз. И навсегда. Я бы чувствовал – душой, а не коченеющим телом – чьи-то соленые слезы по мне и обо мне. И продолжал бы спать, беспробудно, спокойно, вечно. Ты глядишь в окно, я гляжу на тебя. И жду, когда ты, наконец, ощутишь мое присутствие. Когда осознание, ослепительное, как вспышка умирающей звезды, подкосит тебе ноги. Когда, цепляясь за стены, ты осядешь на пол, и завоешь собакой из Девоншира. И тогда, смакуя твою боль, будто Шато Лафит, я выпью тебя до дна, до последней капли. И оставлю наедине с всепожирающей тоской, одинокого, отчаявшегося, опустошенного. Осталось немного… Звонит телефон; дребезжащий звук – набатом по натянутым нервам. И ты отвечаешь, и ты меняешься в лице. Мрачная тень наползает на тебя из углов, набрасывается голодным волком, вгрызается в беззащитное горло. И ты падаешь в кресло, и ты роняешь голову на скрещенные руки. Ты делаешь вдох, мучительный, злой, сквозь зубы. И тебе кажется, что ты сможешь справиться, сможешь вытащить себя из болота. Тебе нравится мнить себя сильным. Но ты увяз. И скоро захлебнешься. Твое горе пахнет полынью, висящее в воздухе, оно похоже на деготь. Оно стекает на пол, оно пульсирует в такт твоему сердцу, оно тебя травит. Сейчас ты храбришься. Но я-то все вижу. Твоя душа сжимается в комок, твоя душа кричит, твоя душа пылает в агонии. Но ты не бойся – я не оставлю тебя. Пока ты не превратишься в бледную копию себя самого. Пока не сожрешь себя сам, мучаясь вопросами и не получая ответов. Пока не истлеешь в огне собственной злости. Я буду рядом. И я буду тебя грызть, как овчарка баранью ногу, беспощадно, хищно, жадно. А когда от былого тебя не остается ничего, я брошу тебя на пищу другим. Ведь имя мне…