Лучшее в твоей жизни

      — Это лето уже не может быть хуже, — Клайд сплевывает и щурится на солнце, сидя на асфальте возле какой-то захалустной заправки, прислонившись спиной к её нагретой бетонной стене.       Солнце кипит, как пережаренная яичница, воздух плавится и идет волнами, а асфальт обжигает сквозь тонкие подошвы кед. Клайд закрывает глаза и вспоминает, зачем он здесь. Здесь, где-то на окраине Денвера.       Вспоминает этот чертов выпускной, на котором взбешенный Крэйг Такер двинул Доновану по лицу. И за что? Лишь за то, что Клайд назвал Твика шлюшкой. Конечно, Крэйг, закрывай глаза на то, что твой Твик давно осмелел и не против того, что его зажимает по углам другой парень. Например, Клайд. А Твик только прикрывает глаза и не может сдержать слабый стон, когда в его шею впиваются чьи-то губы. Конечно, Крэйг, ты слишком охуенный, чтобы признать, что Твик может хотеть не одного тебя.       Клайд закуривает очередную, сигарета неприятно шипит, и вдыхать дым на такой жаре очень сложно, тут и так нечем дышать. Но Донован должен внушить себе, что он чем-то занят, что он не просто сидит чёрти где на раскаленном асфальте и думает о том, что быть хуже уже не может.       Он вспоминает злые глаза Крэйга Такера, который смеялся, когда говорил:       — С тобой? Никогда в жизни!       Но Клайду уже не больно. Прошел год с тех пор, как он узнал, что Крэйг гей, и в тот самый день отвел его в сторонку и, задыхаясь, сказал:       — Я знаю всё, и мне всё равно… Знаешь, ты… будешь со мной?       Вдруг солнце перестает так обжигающе светить в лицо, и Клайд открывает глаза и, подняв взгляд, видит чью-то фигуру перед собой. Старые протертые джинсы, оранжевая футболка, светлые пушистые волосы, спадающие на глаза. Подождите… Оранжевый… Блондин в оранжевом…       Клайд роняет сигарету, не веря своим глазам.       Блондин улыбается, сощурив глаза.       — Кенни?.. Но… Ты же умер?!       Тот лишь пожимает плечами и подает руку, чтобы помочь встать.       ***       На круглом столике закусочной стоят две опустошенные бутылки пива и полная пепельница. Кенни дотягивает очередную сигарету, впихивает окурок между других окурков и просит у официантки еще два пива.       — Вот поэтому я инсценировал свою смерть, — он устало улыбается.       — Но все видели, как тебя размазало по асфальту! — глаза Клайда всё еще беспокойно осматривают Маккормика. А тот усмехается:       — Я хороший инсценировщик.       Приносят пиво.       — Ну, а ты нахуя здесь?       Клайд на минуту задумывается. Ему нечего рассказать Кенни, потому что, чтобы тот понял, надо рассказать всё, подробно и грустно. А в двух словах выйдет слишком пошло. Поэтому Клайд говорит:       — Просто.       Кенни пожимает плечами и, делая глоток, спрашивает:       — Тебе жить-то есть где?       ***       — Отвратительнейшее место.       — Эй, полегче, я тут живу.       Маккормик плюхается на потрепанный диван посреди комнаты. На чайном столике рядом стоит полдесятка пустых бутылок и валяется открытая пачка презервативов. Осмотревшись, Клайд отмечает про себя, что самое сносное в этой комнате это, пожалуй, сам Кенни, который, кажется, стал еще красивее, сукин сын.       Мысли Донована прерывает смеющийся голос:       — Знаешь, я готов поставить свои яйца на то, что ты здесь из-за Такера.       Клайд морщится:       — Ты придурок.       Кенни довольно усмехается и встает, чтобы раздернуть шторы и открыть окно, впустив желтое, все еще горячее солнце. В комнате слишком душно и накурено — хуже уже не будет. Клайд провожает глазами его движения и повторяет про себя: «Сукин сын».       — Но я же прав.       Клайд прикрывает лицо ладонью и садится на убогий диван, а Кенни выуживает откуда-то из-под стола полную бутылку пива.       — И всё-таки, — стоит над Клайдом и смотрит на него сверху вниз, — я давно понял, что Крэйг того.       Донован лишь приподнимает бровь. Ему вообще не хотелось продолжать этот разговор, а Кенни был, как назло, болтлив и совершенно бестактен.       — Какая разница, — процеживает наконец, видя, что на него смотрят в упор и ждут хоть какой-то реакции. Маккормик вновь усмехается и говорит совершенно спокойно, сделав глоток и проведя языком по горлышку бутылки:       — Давай потрахаемся?       Клайд громко хмыкает от неожиданности и вперивается в глаза Маккормика. Бледные, голубые глаза. Как лёд. Глаза этого чертова отморозка.       После минутного молчания глаза в глаза смущенный Донован наконец произносит:       — А ты, значит, по-другому не можешь?       Кенни улыбается и садится на другой край дивана.       — Могу. Знаешь… — он глубоко вздыхает, будто готовясь изливать душу, — я бы хотел найти кого-то, с кем мне по пути, взять его и увезти далеко, просто ехать куда-нибудь, на край света.       Клайд изумленно вскидывает глаза на Кенни, который уже полулежит в метре от него, запрокинув голову и глядя в сторону окна, из которого в комнату заливалось солнце.       — Я и не знал, что ты романтик, — он инстинктивно придвигается ближе, и Кенни, почувствовав это, привстаёт на локтях, глядя в лицо.       — Вот ты, что собираешься делать? — его голос негромкий и как будто шершавый.       — Ничего, — Донован вдруг понимает, что ему самому уже смертельно хочется сесть в машину и просто ехать, долго, до края света.       А Кенни тем временем приближается и тут же оказывается верхом, уперевшись руками в бедра, и лицо его совсем близко, и дыхание так горячо, а глаза будто талый лёд. И Клайд молчит, затаив дыхание, а Кенни наклоняется еще ближе и шепчет в самое ухо:       — Будешь моим попутчиком? Я увезу тебя, куда хочешь, — его дыхание обжигает, и становится совсем уж невыносимо жарко.       Клайд ловит этот голубой взгляд и чувствует, как лед плавится, как плавятся стены и город за окном. А Кенни улыбается и с полной уверенностью говорит:       — Это будет лучшее в твоей жизни.       И Донован не успевает ничего возразить, Маккормик затыкает его поцелуем. И, чувствуя его влажный горячий язык и сухие обветренные губы, и где-то на своем поясе его руки, почти справившиеся с молнией на штанах, Клайд думает: «Никогда, никогда не жалеть об этом». И руки его сами касаются Кенни и сильно прижимают его к себе.       «Никогда, никогда не жалеть»       Здесь и сейчас. Вот он — край света. Вот оно — лучшее в твоей жизни.