Ты моя кукла

— Ты моя кукла. Моя искусная кукла. Не смей же противиться моей воле. В черной комнате, где возможно никто и никогда не зажигал света, сидела она — бледная кожа отливала мягким серебристым блеском в неверном сиянии луны, неуверенно струившемся в узкое окошко, тонкие хрупкие кисти рук тянулись к нему в неясной мольбе, большие нежные глаза, которые то и дело меняли цвет, роняли хрустальные слезинки, короткие волосы двух цветов — белого и красного чуть подрагивали в такт движениям узких плечиков девушки. Ей было холодно в этом мире без времени и пространства. Холодно и одиноко. Только изредка её создатель заглядывал в эту комнату, будучи уверенным, что она сдалась. И раз за разом убеждался, что ошибся… Долго ли она ещё будет упрямиться? Девушка утерла глаза, поднимая лицо к лунному свету. Все тело ломало и крутило после очередного наказания. Возможно, будут синяки. Хотя какие синяки у сказки? Чуть пошатываясь, она поднялась и подошла к окну, глядя на раскинувшийся за ним сад. В нем было темно и пусто…также как и в этой комнате. Темные листы, вырисованные, словно тонко отточенным карандашом, луной на фоне общего мрака чуть покачивались под скучающим ветерком… Девушка вытянула ладонь сквозь прутья решетки, пытаясь дотянуться до листьев, чтобы просто ощутить жизнь. Хотя бы маленькую её капельку! Ведь будучи запертой в этой темной комнате она была лишена такого простого счастья, как ощущать тепло окружающего мира. Все замкнулось на этой холодной, лишенной движения комнате. Кончики пальцев скользнули, чуть задев почти угольно черный в темноте лист, и по телу брызнули мурашки. Вот оно какое — живое тепло. Девушка вдохнула, втягивая как можно глубже свежий воздух ночи, лаская кончиком пальца пульсирующую плоть листа — или может ей просто кажется, что лист пульсирует? Губы тронула легкая улыбка почти детского, если бы оно не было таким выстраданным, счастья. Дверь с резким хлопком распахнулась. Создатель ощутил недозволенную радость своей куклы. Она испуганно дернулась, отшатываясь от окна, дрожа поворачивая к нему свое лицо. Сухая жесткая рука впилась в нежное плечо, оттаскивая её вглубь сумрачной комнаты с такой силой, что бедняжка не удержалась на ногах. Несколько шагов он просто проволок её как безвольную марионетку. — Разве я позволял тебе подходить к окну? — голос был бесцветен, хотя девушка ощущала клокочущую в нем ярость. Безмолвно покачала она головой, не смея поднять на него взгляд. Кончики его пальцев скользнули по бархатистой коже щеки, впились в подбородок, заставляя посмотреть ему в глаза. — Тогда зачем ты это сделала? — Я хотела… хотела почувствовать жизнь… Он убрал руку, широким шагом пересек комнату и захлопнул створки рамы. Слезы вновь заполнили прекрасные глаза девушки. — Я уже говорил тебе, кто ты. Помни об этом. Его силуэт, словно черная клякса на холсте измученного жизнью художника, мешал лунному свету, который будто бы опасался великого мастера пера… Безмолвие затопило комнату. Маэстро Дроссельмейр не привык мириться с неудачами. Его последняя кукла, последняя сказка, мечта, творение оказалась неудачной удачей или удачной неудачей. Другого определения дать ей он не мог. Когда шестеренки его дьявольского механизма вновь продолжили свое неумолимое вращение, маэстро рискнул ненадолго выйти на сцену, чтобы найти достойное применение своей кукле. Сказка «Принц и Ворон» должна была получить необычайно драматичное развитие событий. А с одним рыцарем, прекрасным принцем без сердца и одурманенной вороном девчонкой достойной сказки не сотворишь. Ибо рыцарь и девчонка только и занимались игрой в «перетягивание принца», который, будучи лишенным чувств, оставался пассивен этому действу. В ход должна была пойти его неудачная удача — Принцесса Тютю, что уже однажды явилась на сцену и исчезла вновь в темных комнатах его убежища… Почему неудачной? Она никогда не проявляла достойного повиновения. Она не хотела трагедии, что всегда неотступно следовала за сказками маэстро. Она проявляла способность мыслить не так, как хотел Дроссельмейр! Она была слишком реальной, иными словами. Не раз маэстро спрашивал себя — чем он думал, когда творил этот образ? Порой ему казалось, что в этом хрупком внешне, но сильном духом создании он воплотил образ своей возлюбленной — Матильды, что какое-то время неотступно следовала за ним. Тихая, молчаливая, но невозможно упрямая и жертвенная. А ведь его эгоистичный гений не желал замечать такой самоотдачи. Поэтому он и потерял её… Она угасла как свеча, оставив свой туманный образ рядом с ним навсегда. В виде этой сказки, этой несбыточной мечты… Может потому он предписал Принцессе Тютю любить того, чья судьба несвязанна с нею? Ведь его судьба и судьба Матильды тоже оказались связаны в самых трагических тонах, принеся гибель его возлюбленной. Дроссельмейр злился. Он не мог контролировать эту клокочущую ярость. Он не хотел, чтобы она дарила свет этому миру через свои сверкающие неимеющие определенного цвета глаза! Не хотел, чтобы эти хрупкие пальцы ласкали пусть даже и обычный зеленый листок с ближайшего дерева! Она была надеждой, воплощением жертвенной любви, попавшей в жернова отчаяния, что должны были смолоть её свет… Он хотел её страха… её покорности, но… Девушка с тихим вздохом поднялась, глядя своими сейчас лазурными глазами на него. Страх от неожиданной вспышки ярости маэстро исчез. Несколько неуверенных шагов в его сторону и замерла в столь удачном освещение, что могло бы быть на сцене большого театра, если бы не было светом луны…. — Маэстро, я хочу коснуться жизни! Единожды вдохнув её, единожды ощутив, я не могу более жить в этой комнате. Зачем же вы дали мне реальный облик, если предначертали мне быть запертой в четырех стенах? Галатея. Его Галатея. Только вот нельзя было сказать, что он любил её. Или же… Дроссельмейр резко вскинул голову, готовясь вновь обрушить на неё свой гнев. Однако настойчивый взгляд, наполненный несгибаемой силой юности и любви, надежды и света, остановил этот порыв. Его охватила растерянность. Она требовала ответа. А он не мог дать его, потому что этого не понять, этого не осознать той, что никогда не жила такой жизнью, как он. Она ещё вовсе не жила. Разве что на несколько мгновений вышла на свежий воздух, под лазурное небо, к зеленой траве, чтобы сказать юноше, которого она увидела впервые, о своей любви… Дроссельмейр отвернулся, заложив руки за спину и повторил, чеканя каждое слово: — Ты моя кукла. Не смей же противится моей воле. То, что я говорю тебе, ты должна исполнять. Я твой создатель, и мне решать — будешь ли ты жить как все или нет. — Вы не отвечаете на мой вопрос, — с грустью вздохнула девушка. — Неужели ответ на него вы прячете в недрах своего сердца? Неужели он настолько горек, этот ответ? Странный шорох за его спиною. Тонкие, почти прозрачные руки, что никогда не видели вдоволь солнечного света, обняли его. Быстро бьющееся сердечко… Он различал и слышал кожей каждый его удар. Вздох. Он не верил. Это было выше его сил. Каждый день он причинял ей боль. Каждый день изводил, загонял в самые темные углы своего мира, а она… Она так доверчиво льнет сейчас к нему, стремясь передать ему крохи сохранившегося у неё тепла и надежду. Надежду. Нет, никогда ему не разрушить этот порочный круг. Никогда не остановить ход этих неумолимых часов, что раз за разом будут собирать его марионеток, вытягивать из обыденной жизни людей, вклеивая их безжалостно в написанные его пером роли и убивая…ожидая тех, кто придет им на смену. Сказка «Принц и Ворон» не завершится никогда. Будет только варьироваться время от времени, раскрывая новые глубины человеческих пороков и страстей. Его ладонь неуверенно легла на хрупкое запястье Принцессы, стремясь разомкнуть этот нежный, окруженным мягким сиянием круг. Движение лишенное внутренней основы было изначально мягким, не несущим боли, но круг был упрям. Маэстро схватил её запястья, резко разъединяя эти изнуряющие его объятия. Слишком резко… Принцесса отшатнулась на несколько шагов — насколько позволяли все ещё сжатые в его сухих ладонях хрупкие запястья. Однако не издала ни звука. Упрямица! Он заскрипел зубами, стискивая её руки все крепче и крепче, стараясь выжать из неё хоть один стон. Безмолвие. Глухое безмолвие. Он разжал хватку, чувствуя, как она оседает позади него, хватаясь пальцами за фалды его сюртука. Тихий всхлип разрушил гнетущую тишину. Плачет, но не от боли. От жалости? От сострадания? От любви? Дроссельмейр замер, глядя холодными глазами на растекшийся по комнате лунный свет. Как у него получилось описать столь непослушную сказку? Неужели и в его сердце живут те чувства, что воплощает собой она? Нет, это невозможно. В его сердце давно умерла способность любить, давно умерла способность надеяться на лучшее, люди стали для него не более чем марионетки, которые он своей волей срывал с предназначенных судьбою им мест, высокомерно считая себя в праве втиснуть их в придуманные им рамки. Надо отдать должное, роли он подбирал превосходно, в тон внутреннему миру человека, учитывая все его мельчайшие страсти, склонности… Он чувствовал себя воплощением безжалостного адского пламени, что уничтожало и повергало в ужас все, к чему прикасалось. Но делало это безумно красиво и изящно. Он больше не может медлить. Пора. Кажется, на днях он видел одно занятное создание, что не сводило глаз с Принца. Очень милое создание. Оно нередко замирало, будто пораженное громом, не сводя глаз с одинокой прекрасной фигуры. Именно это создание, эта девушка станет вместилищем его Принцессы! Только вот будет неинтересно, если она будет обычной девушкой. Пусть будет уткой. Так будет драматичней и забавней в каком-то ключе. Дроссельмейр рывком высвободился из хрупких пальчиков коленопреклоненной девушки. Она не подняла головы, продолжая ронять хрустальные слезинки. Также, не поднимая головы, она слушала звук его удаляющихся шагов, в которых слышался набат черных колоколов, вершащих судьбу мира. И не смотрела как сворачивается вокруг пространство, унося в черное никуда и никогда её клетку… Её выход на сцену был готов. …………………………………………………………………………………………………. — Ахиру-тян, ты ведь хочешь помочь принцу? — Да, Дроссельмейр-сан. «Хорошая девочка, — маэстро пристальным взором смотрел на маленькую хрупкую фигурку, что стояла сейчас перед ним. С таким вместилищем его марионетка прекрасно и трагично исполнит свою роль. — Исполни же предначертанное, Принцесса Тютю!» — Я спасу принца, — светлая улыбка на губах этого сущего ребенка отчего-то вызвала странное щекотание в уголках глаз маэстро. Сверкающий небесной лазурью взор был исполнен той надежды, что он так и не смог загасить в недрах темных зал. Но что сможет сделать один огонек с клубящейся густою мглою? Гори же огонек, чтобы надломленно и изящно погаснуть. Это будет лучшая его сказка!