Out of Darkness

Он дышит. Он теплый. Он рядом. Он сидит на краю кровати: спина прямая, тело в синяках и ссадинах, на плече свежая повязка. Хоук подползает к нему сзади и рывком обхватывает за грудь, прижимаясь еще сильнее, трется лицом о его щеку, касается губами его волос. Женщина плутает руками по его телу нервно, почти истерично — она не боится задеть ушибы, а наоборот, будто специально давит на них, тревожит раны. Он не шипит, не отстраняется, не перехватывает ее ладони — просто молчит и ждет. Хоук рычит сквозь сжатые зубы и впивается пальцами ему в грудь. Он едва заметно вздрагивает.  — Что ты чувствуешь? — спрашивает Хоук, и в срывающемся голосе ее дрожит злость.  — У тебя острые ногти, — невозмутимо отзывается он, опуская взгляд на красные полосы, оставшиеся от прикосновения женщины. Хоук всхлипывает, руки ее трясутся слишком сильно, чтобы суметь скрыть это; она поднимает мерцающие в темноте глаза наверх, несколько раз моргает и, сжав губы, вытирает лицо рукавом туники. В следующий миг она плавно перебирается ему на колени и уже нежно, осторожно дотрагивается до его кожи. Хоук изо всех сил ловит его взгляд и улыбается вымученно, но ей кажется, что никогда прежде улыбка ее не была искренней, чем сейчас. Губы дрожат, она касается ими его губ, шеи, целует выступающие ключицы, плечи, кладет его руки себе на талию и покачивает бедрами.  — Что ты чувствуешь? — хрипит она, теряя остатки самообладания, и в глазах ее тонет мольба и ужас. В его глазах лишь пустота и ее собственное искаженное отчаянием лицо. Хоук безвольно сползает на пол и прячет лицо в ладонях. Плечи ее вздрагивают, тихие всхлипы похожи на плач испуганного, затравленного ребенка, за которого некому заступиться, которому неоткуда ждать помощи.  — Почему ты плачешь? Его голос патокой вливается в тишину, такую же липкую и густую, и Хоук безнадежно вцепляется пальцами в волосы и сдавливает голову руками: лучше бы он молчал. В голосе его, во взгляде никакого участия, тем более сочувствия — лишь проявление вежливости. Так положено, только и всего. Хоук опускает голову еще ниже и только сейчас замечает, что стоит на коленях. Горько усмехается — поза как раз для нее — и пытается зацепиться за это ощущение почти-силы, за способность быть циничной, чтобы просто пережить это, но щеки снова мокрые, а агония снова накрывает ее, погружая в вакуум злости и ненависти. Прежде всего к самой себе. Опоздала. Подвела. Вина, вина, вина. Женщина тянется к его ладоням — как всегда горячим — и ей кажется, будто это касание обжигает ее ледяные пальцы. Она целует его руки и шепчет что-то: мольбы, просьбы, клятвы, и не может, не хочет остановиться. Она не представляет жизни без него. Она не имеет права позволить ему быть таким. Она протягивает руку и берет с кровати нож, которым разрезала ткань для повязки. Хоук закусывает губу, заставляет себя поднять глаза на его лицо, каждую черту, каждую морщинку на котором она будет помнить до своего последнего дня, и проводит рукой по его щеке. Она запомнит его настоящего, больного идеей, сумасшедшего, яростного, не боящегося гореть, сжигать и ступать во тьму, жаждущего свободы, полного противоречий, грехов и страхов, живого. Живого. Дыхание Хоук учащается, взгляд ее непроизвольно падает на солнце, выклейменное на его лбу, и беспробудная ненависть снова заполоняет все ее естество: она будет помнить все. И тех, кто позволил этому случиться, в первую очередь. И захлебнутся они ее справедливостью. Хоук до боли стискивает челюсти и выбрасывает вперед нож, и слышит его хриплый вздох, и чувствует, как горячо и липко ее ладоням, она кричит, надрывая легкие, но есть лишь тишина и темнота: облепившая руки, льющаяся из груди, обступающая со всех сторон. Она видит темноту, кромешную, пустую и мертвую темноту, в которой она одна и больше нет ради кого быть, она смотрит вниз и уже не видит ни себя, ни его… И просыпается. Хоук подскакивает с влажной подушки молниеносно, обезумевшими глазами бегает по той же самой темноте и шарит руками по пустой кровати. Еще не до конца осознав себя, она поднимается на ноги и, споткнувшись о словно и не заметившего ее неуклюжего кульбита пса, вылетает из комнаты. Где-то внизу горит свет, Хоук мчится по лестнице, перескакивая ступени, подворачивает ногу, но не замечает этого: ей необходимо вырваться из темноты. Осторожно заглядывает в освещенное помещение и тут же ухватывает взглядом его. Упирается рукой об косяк, пошатываясь, и улыбается. По-настоящему. Как прежде. Андерс сидит за столом в библиотеке, освещенной тусклым, держащимся на последних каплях масла светильником, склонившись над какими-то бумагами и сосредоточенно читает, не замечая чужого присутствия. Хоук обнимает себя за плечи и замечает, что опять ревет, как побитая девка. «Это все идиотские побочные эффекты сраных лечебных зелий, — думает она и мысленно дает себе увесистого пенделя за эти бабские слабости и то, что не сумела выбраться из той вонючей шахты на своих ногах. — Варрик потом всю жизнь будет меня подъелдыкивать из-за того, что тащил на себе. И еще Андерс с его жуткими склянками. Вылечил бы магией, но нет, хренов целитель, надо было травить меня этой байдой. Да и сама хороша. Истерить из-за дурацкого сна. Идиотизм. Совсем на меня непохоже». Вытирая мокрые щеки, она снова кидает короткий взгляд на Андерса и уже разворачивается, чтобы подняться обратно в спальню, но тут за спиной раздается обеспокоенный голос:  — Ты почему не спишь?  — Попить встала, — она быстро отвечает первое, что приходит на ум, и дует на глаза, чтобы на всякий случай поскорее скрыть слезы. — Уже ухожу. Хоук успевает сделать пару шагов, как ее останавливает рука Андерса.  — Стой. Он разворачивает ее к себе лицом и озабоченно водит по нему глазами, потом бережно проводит большим пальцем по ее скуле.  — Ты плакала. Что такое? Хоук вздрагивает и ощущает, что глаза нещадно щипит, и они вновь наполняются слезами. Нога начинает болеть. Огонек светильника подрагивает, рисуя на стене их причудливые тени.  — Опять кошмары? — догадывается он и хмурится.  — Нет у меня никаких кошмаров, — отмахивается та и недовольно надувает губы, убирая с лица его руку.  — Ну конечно, — шепчет Андерс и притягивает ее к себе, обнимая оберегающе, даря защиту и тепло, убеждая в том, что реальность — здесь. Сейчас — здесь. И Хоук закрывает глаза. Сегодня ей можно не бояться темноты.