Минуты до вечности

ONE OK ROCK - 辛い一幸せ vistlip - Kage Oni

      - Знаешь, я решил жениться, - тихо произнёс Уми, нарушая затянувшееся молчание. Руи ушел из курилки слишком быстро, и вместе с ним ушла былая напускная легкость и возможность говорить о чём-то связанном с работой. Он неотрывно смотрел в окно, и оно сейчас казалось больше похожим на зеркало – зеркало его души. Слякоть, сумрак, давящая громада непроглядных туч и дождь… Ливень, если быть точнее. Крупные капли беспрерывно стучат в окно, просятся внутрь, но разбиваются о толстые стёкла, так и не дождавшись ответа.       Ещё одна затяжка, и ответа не следует. Уми мог бы подумать, что произнёс фразу недостаточно громко, но он знает, что его услышали. Его всегда слышат, по крайней мере Томо. Ловит каждое его слово, как бы тихо оно ни было произнесено, оправдывает всё музыкальным слухом и злится, что, по правде, дело не только в этом. Так было всегда. И сейчас ситуация повторяется, до смешного копируя предыдущие случаи – он бы действительно пропустил сказанное лидером, но слышал эти слова уже не раз. В своих страхах, в ночных кошмарах и всегда так же, как и сейчас. Той же интонацией. И дождь. Чёртов дождь всегда шел в тех видениях, и вот теперь он только подтверждал, что опасения сбылись.       Томо должен был радоваться за друга, но ему казалось, что его только что убили… Как цветок - вырвали с корнем из земли и оставили высыхать на зное палящего солнца. Вот только вместо жара был холод. Жестокая пронзающая насквозь стужа, в которой даже сердце грозило остановиться, покрываясь инеем изнутри. Пропуская удары один за другим, оно попросту не хотело стучать, и от этого становилось как-то по-истеричному смешно. Покачнувшись, Томо ухватился рукой за спинку стула рядом с собой и даже не обратил внимания, что при этом смял сигарету, всё ещё зажатую в пальцах. Алый огонёк прикоснулся к коже, обжигая, и опал. Но боли не было, как и ощущения реальности. - Амэя? – поинтересовался Томо заметно севшим голосом. По звону цепочек становилось понятно, что Уми кивнул – вокалист всё ещё не решался повернуться в его сторону, продолжал смотреть куда-то на серые тучи и бьющий в стёкла дождь, вот только… окна в стене перед ним не было.       Можно было и не спрашивать, естественно это была Амэя-тян, прилежная милая девушка из хорошей семьи. Та, что познакомилась с группой, работая в рекламном отделе по продаже очередных предназначенных для тура товаров. Вежливая и любознательная, она сразу нашла общий язык с лидером, продолжая с ним общаться до сих пор, даже после того, как надобность в прошлой рекламе закончилась, и все рабочие вопросы отпали сами собой. Девушка понравилась родителям лидера при знакомстве и была ими одобрена, когда речь ни о чём серьёзном ещё не велась. Тогда никто не придал значения той непринужденной беседе со старшими. Родные… они ведь любят строить хорошее будущее своим детям там, где оно, может быть, и не намечалось, но их ведь нельзя остановить, разрушив столь красочные, радующие их иллюзии.       Томо не знал, в какой момент дружба Уми и Амэи перешла в нечто иное… и иллюзии стали реальностью. Он не знал. Как и не знал, с каких пор его так сильно стали волновать подробности личной жизни одного из согруппников. И может, он бы до сих пор не признался себе в наличии нездорового интереса к ритмисту, если бы не Руи – единственный, пожалуй, из троих музыкантов, кто обратил внимание на странные отношения между парой друзей. Он ни на чём не настаивал и не утверждал ничего слишком громкого, просто подтолкнул однажды Томо задуматься над собственным поведением.       И вот теперь вокару отчётливо понимал, что услышанное ранит его слишком больно, чтобы не придавать этому значения. Мелкая дрожь била всё тело, желание накричать на брюнета граничило со столь же сильной потребностью упасть на колени перед ним и просить, умолять, чтобы он не делал этого, чтобы всё оставалось… как прежде. Но, к сожалению, Томо знал, что вечно их молчание тянуться не сможет, как и не могло оно тянуться сейчас, в маленькой комнатушке курилки, пропитанной отчаянием и страхом потери.       Как бы Уми ни надеялся, дальнейший разговор закончился, так и не начавшись. Безразличие в скудном вопросе Томо можно было спокойно списывать на то, что задан он из вежливости, на деле же ему совершенно плевать на дальнейшую судьбу своего друга. Гоня от себя мысли ещё более мрачные и навеянные этим открытием, Уми затушил окурок и двинулся к выходу, напоминая вокалисту о том, что нужно бы вернуться к прерванной работе. - Уми! – слишком резко, слишком громко и отчаянно вышел оклик, отчего Томо едва сдержался, чтобы не зажать запоздало рукой рот. И брюнет повернулся на его голос, встречаясь с испуганным взором своим взглядом, полным надежды на… - Ничего. Прости. - Идём, - шепнул Уми и продолжил путь, стараясь не показать, какой же встряской для него оказался этот всполох надежды, за которым не последовало ничего, кроме молчания.       И уже в репетиционной, в окружении других музыкантов, к мужчинам возвращалась привычная способность свободного общения. Будто бы и не было ничего там – в никотиновом плене удушья. Они обговаривают последние детали сет-листа до предстоящего тура и всё никак не могут выбрать последнюю песню, нечто подходящее для завершения. - Это должно быть что-то знакомое фанатам, - рассуждает Руи слух, - что-то уже ставшее родным, возможно нежное и… - Спокойное? – Ю берёт пару аккордов подряд, проверяя строй гитары и готовясь принять любое решение, вынесение которого всегда остаётся за Томо и Уми. - Может Kage Oni? – вдруг предлагает Тоя и уже начинает наигрывать ритм песни, самой подходящей, по его мнению, и Томо медлит лишь мгновение. Кивает после коротких раздумий, от чего его челка, выбиваясь, закрывает один глаз. - Да, именно она, то что надо, - произносит несколько заторможено Томо и вздрагивает, когда общее согласие прерывает родной голос. Слишком родной. - Зачем? – удивлённый возглас Уми, слишком яркий, чтобы можно было списать его на банальное любопытство выбором. Ловит на себе ошарашенные взгляды согруппников и отступает в сторону, отворачиваясь и делая вид, что целенаправленно шел за гитарой, лишь бы только не смутиться от всеобщего внимания.       Ему хотелось сказать: «Зачем ты вспомнил именно её? Песню, за которой стоят больше, чем просто слова…»       Он бы спросил, и оказался прав. Ведь она была написана практически сразу после… той единственной ночи, когда концертная суета перешла в совместное празднование успеха, слившееся в попойку, а после и вовсе закончившееся в квартире Уми. Вот только, где потерялись ещё трое участников, ни Уми, ни Томо на тот момент не думали. Они вообще не думали тогда…       И если Томо утверждал, что ничего не помнит, а значит ничего и не было, то Уми не мог так же легко отказываться от прошлого, которое, несомненно, было. И он видел именно в строках Kage Oni те же фразы, что шептал тогда в пьяном бреду Томо, сгорая под ним в похоти, изгибаясь от страстных ласк, так безмерно даримых ему. - Мы её давно нигде не играли, а песня стоящая, - решил подать голос Руи, когда наконец понял, что первым лидер свой порыв не объяснит. - Да, вот давайте её разок прогоним ещё и по домам, - поддержал друга Ю, уже наигрывая знакомые мотивы, заставляя Уми теряться незаметно для взгляда окружающих. Тоя уже давно повторял свою партию, и это являлось его очевидным ответом на им же предложенную идею. - Я не буду петь сейчас, - предупреждает Уми, видя что отговорить согруппников отказаться уже попросту не получится. Следует череда кратких возмущений и обречённых вздохов – пятиминутный перекур не дал ничего, кроме ещё большей усталости и желания отправится домой. - Только один раз, - неожиданно оказавшийся рядом Томо, его шепот-мольба и тёплая ладонь, проскользнувшая по кисти лидера. Он сдаётся быстрее, чем может хоть что-то возразить этим глазам, преисполненным грусти. - Один раз, - повторяет он эхом, и этот тихий ответ служит командой к старту для всех.       Первые, будто бы нерешительные прикосновения пальцев к гитарам и тонущий в рождающейся музыке голос Томо, он словно бы в мягкую перину опускается в её замысловатые изгибы и вписывается так подходяще, будто бы это всегда были две неразрывные части – этот голос и эта песня.       Томо чувствует, как учащается его сердцебиение, когда строки сами складываются в единую нить песни до места вступления Уми. Смолкает, давая пропеть нужную строчку мужчине, вступает вновь, чтобы после ещё на мгновение стихнуть, вслушиваясь в голос, который он так редко привык слышать именно таким – нежным, буквально обволакивающим, таким похожим и в тоже время совершенно иным… В песне он никогда не был похож на обычную манеру Уми говорить, и именно поэтому, сейчас, заслушиваясь забытой мелодией слов, Томо пропускает отрывок песни. Извиняется и подстраивается вновь.       И Томо понимает, что лидер был прав, отнекиваясь от этой песни, потому как и в нём просыпаются воспоминания об утре, когда, проснувшись после, он понял, что посреди всех негативных ощущений, оставшихся в нём после прошедшей пьянки, его не отпускает и ещё одно. Настолько контрастно светлое и чистое чувство по сравнению с иными, что невозможно было разобраться и принять его сразу. И Томо испугался. Скрываясь за маской беспамятства от лидера и самого себя. И в тот момент глаза Уми застилала завеса печали и беспомощности, но это был выбор Томо, и он безоговорочно принял его, как бы ни казалось больно сделать это.       А после, желая избавиться от терзающего душу чувства, Томо попросту решил исписать его, позволяя нахлынувшему выливаться ровными строчками рифм на бумагу. И на этих обрывках воспоминаний Томо неожиданно вынырнул обратно в реальность, осознавая – время, которое длится песня, возможно последние минуты, когда они ещё действительно могут остановиться и поговорить. Он знает, что после… Если он действительно отпустит Уми, так ничего и не сказав, то все надежды сотрутся в пыль. Томо понимает, что в таком случае он попросту придёт к себе домой и выкричит, вымучает и переболеет заявление Уми и… примет его, сдаваясь. Сможет смириться с тем, чего и вовсе допускать нельзя. Нельзя смиряться! Эта песня… Это последние минуты перед тем, как он признает свою слабость и отпустит то, действительно дорогое, что нужно держать обеими руками, ближе к сердцу. Самое настоящее, ради чего вообще стоит жить.       Голос его то и дело срывается, ноты взлетают куда-то непослушными всхлипами, в то же время, как Уми поёт свои части песни едва ли не безупречно. Переплетение голосов, в котором смешиваются отчаянное волнение и обречённое лживое спокойствие, за которым струны нервов натянуты до предела. И в этом сплетении есть что-то до такой степени личное и интимное, что даже остальные согруппники перестают негодовать, стихая. Переплетение голосов здесь и сплетение тел в воспоминаниях, где даже алкоголь растворялся под воздействием более сильного опьянения. С трудом заканчивая песню, Томо едва ли не падает от изнеможения, понимая, до какой же степени было тяжело отдаваться воспоминаниям, так упрямо стираемым из прошлого. Так упрямо и так бесполезно - каждая клеточка тела всё равно помнит прожитую негу удовольствия и теперь дрожит в боязни, что этого никогда не повторится. - Идите, мы тут всё уберём и закроем, - неожиданно заявляет Руи, на что Уми благодарно кивает и, прощаясь, спешит прочь, Ю и Тоя почти одновременно срываются с места, но басист ловит их, словно бы нашкодивших котят, повторяя более отчётливо: - Я сказал, мы здесь всё уберём. - Но… - Никаких «но», - Руи кивает вокалисту, и тот понимает всё без лишних слов, - я вызову вам такси. И Томо бы обязательно удивился заботе друга, когда-нибудь, но только не сейчас, когда так велик шанс непоправимой потери. Спешит к выходу, следом за гитаристом, почти срываясь на бег и боясь опоздать. - Уми! – вновь, как в той комнатке пропитанной табаком, только в этот раз, усталый, если не сказать измученный взгляд ложится ему куда-то в район ключиц, не поднимаясь выше. И нужно столько сказать, столько объяснить, но… – Ничего… прости.       Уми отворачивается в сторону, вглядываясь в непрерывно падающую с неба стену воды, вызванного им такси всё ещё не видно, но находиться здесь, рядом с Томо, больше невыносимо. Его молчание и в тоже время желание что-то сказать, эта противоречивость убивает. И убивает невозможность ещё хоть как-то повлиять на вокалиста, помочь ему сделать тот шаг, которого он так страшится. - Дойду пешком, - бросает он в сторону и тут же шагает под ледяные струи ливня. Ноги мгновенно мокнут в первой же луже, да и всё мокнет под этим безумством стихии, подстёгиваемой порывами ветра. Холодно. Словно бы сквозь тело проходят одновременно тысячи ледяных игл, но даже это не так больно, как видеть безразличие со стороны человека, который так… дорог. Тяжело признавать, что даже в такой ситуации, в шансе потерять его, Томо остаётся подвержен страхам и предрассудкам. Это даже не злит и совсем не обидно, скорее просто… ожидаемо? Нет, Уми до последнего верил, что всё сложится иначе, а потому сейчас ему всего лишь грустно. Нестерпимо грустно.       Грохот воды заглушает собой всё и даже шаги бегущего позади удаётся расслышать лишь в последний момент, когда они раздаются уже отчётливо близко, когда брюнет шагает по пешеходному переходу. Пара шагов, и Уми оборачивается, его едва не сбивают с ног объятия, когда такой же, вымокший Томо врезается в него, утыкаясь носом в грудь и всхлипывая почти неслышно, бормочет что-то невразумительное, а спустя пару мгновений, наконец, решается поднять глаза на гитариста.       И для Уми он сейчас кажется самым красивым на свете человеком, даже с волосами от влаги превратившимися в сосульки, даже с чёрными потёками макияжа на щеках, он выглядит самым прекрасным из всех людей, живущих в этом мире. - Я не хочу тебя отдавать… Никому, - прижимается крепче и вновь судорожно всхлипывает, что становится понятно лишь по вздрогнувшим плечам.       Уми приходится наклониться вперёд, чтобы оказаться достаточно близко к уху вокару и не быть заглушенным дождём. Смесь парфюма мужчины и запаха дождя на его коже, в этой смеси есть что-то завораживающее, настолько, что Уми позволяет себе вдохнуть этот аромат полной грудью, практически прижимаясь губами к прохладной шее. - А я не хочу принадлежать кому-то кроме… - и Томо должен бы жаждать каждое слово, вслушиваться и запоминать искреннее признание, но ведомый порывом эмоций, он просто прижимается к губам лидера своими, нерешительно, но всё-таки целуя, и Уми не остаётся ничего иного, кроме как недосказанное донести этой близостью. И как бы ни старался он вложить в это неожиданно взаимное действие всего себя и всю нежность, на какую был только способен, более яркие чувства брали верх, заставляя отдаваться столь долгое время сдерживаемой страсти. Солоноватый вкус поцелуя и безвкусие дождя, холод непогоды и жар объятий, всё это смешивается в самый яркий и контрастный коктейль жизни, от которого сердце норовит разбиться от ударов о грудную клетку.       И эти двое так увлечены собой и жаждой отчаянно-бесконечного поцелуя, что уже плевать на холод и слякоть вокруг, и плевать на тусклый свет фар, возникающий перед ними. И машина со скрипом останавливается менее чем в полуметре от них, напуганный водитель сигналит, высовывается в окно, чтобы высказать всё, что он думает по поводу таких выходок двух самоубийц на дороге, но ни Уми, ни Томо не реагируют должным образом. - Это наше такси, между прочим, - с улыбкой отмечает Уми и тянет вокару в сторону авто.       Короткие пререкания с водителем, не желающим намочить салон, и вот уже мерный гул автомобиля усыпляет их по пути к дому.       Томо счастлив просто сидеть в таком полулежащем состоянии, чувствовать, что промок весь до нитки и к завтрашнему утру простуда будет гарантирована. В голове сразу возникают представления ворчащего и хлопочущего над ним гитариста, и от картинок, подбрасываемых разыгравшимся воображением, становится немножечко теплее. Но ещё теплее становится от ощущения, что Уми не оттолкнул и не бросил, хотя мог бы… Мог бы и не дождаться, когда Томо хватит смелости признаться ему, да и самому себе в постоянной потребности ощущать его рядом.       А Уми… Уми прикрывает глаза, впервые за долгое время расслабляясь, понимая, что можно не бояться побега Томо и его же осуждения. Он улыбается этой мысли, отмечая про себя, что никогда не скажет, что брошенная им фраза была лишь провокационной ложью, и никакой свадьбы даже не намечалось. И быть её не могло, даже в мыслях, пока Уми знал, что бьющееся рядом сердце может биться лишь для него.