Немёртвые

Ближе к окраинам резервации высился ржавый кривой шпиль, Ломаная Игла - его дом. Игла, вся уже прогнившая и съеденная рыжей крысой держалась только силой воли её владельца, на магнитном поле - поэтому, если смотреть на неё долго, кажется, что она вибрирует, но так мелко, что и не поймёшь - правда это, или обман зрения. Пока Игла стояла, всё было хорошо. Чарльз загляделся на то, как чёрный силуэт башни вспарывает небесное бурое брюхо и запнулся, растянувшись на земле. Шов на соединении коленного сустава левой ноги расползся в мгновение ока. Корзинка, прикрытая клечатым платком, упала и мелко звякнула своим содержимым. Ксавьер тихо ругнулся - вот же дурацкое сухожилие, вечно оно порвётся, а потом сустав раскрыт, как кастрюля без крышки. Парень начал судорожно искать в карманах иголку с ниткой. Вот если бы не эти чёртовы колени - а они у Чарльза все в линиях и точках от постоянного зашивания - можно было бы и одеться поприличнее, а не ходить, как оборванец, в шортах. Когда Эрик выставил его за дверь, увидев первый раз, Чарльз же решил, что это всё из-за его внешности. Всё оказалось менее прозаично: Леншерр не желал видеть на своём пороге порождение Доктора Шмидта. Но предубеждение у Ксавьера всё равно оставалось. Ведь когда-то он был живым. Когда-то у него были свои ноги, крепкие, быстрые, и чистые колени. И кожа не напоминала по цвету молоко с примесью болотной воды. Но это было давно - точно до того момента, когда всех мутантов согнали в резервацию. Внезапно луна бросает своему несчастному сыну светлый тонкий луч, и катушка с нитками оказывается прямо на бледном пятне, среди острой сухой травы. Чарльз принимается за дело: вдевает нитку, прокалывает кожу, тянет вперёд и соединяет края. Так было много раз: Ксавьер запинался о корень Дерева Висельников, ударялся лбом о чьи-нибудь мерно раскачивающиеся ботинки, ноги отлетали, и Чарльз аккуратно пришивал их обратно, сидя под тёмной безлистной кроной. Но, может, это предупреждение? Ветер гудит меж ветвей, режется об их тонкие чёрные спицы, колышет ветхую одежду Чарльза и тонкие лоскутки кожи. Это мешает. Чарльз потратил много часов на создание того, что попросил Эрик, но как никогда желал, чтобы его творение разбилось во время падения. Закончив починку, он стал ждать, пока нервы и сосуды срастутся обратно. Притянув к себе клечатый платок за край, Ксавьер с разочарованием обнаружил, что шлем в целостности и сохранности. Нет, как же неправильно идти. Нельзя, нельзя. Чарльз гадает на мёртвой маргаритке, которая случайно оказалась под его ладонью. Пыльные, грязно оранжевые лепестки оседают на ощетинившуюся жёлтой травой землю. Когда от цветка остаётся только серединка да сухой стебель, растение вспыхивает маленьким голубым огоньком - как будто бы слишком ярко для этого места. В пламени Чарльз мельком видит пугающие образы, и даже не хочет их разбирать, тушит маргаритку ладонью. Нога вроде как уже в порядке. Оперевшись на узловатый сухой ствол и всколыхнув при этом десяток тел, Чарльз встаёт и продолжает брести в сторону Иглы, прихрамывая. Луна окутывает его плечи своим холодным светом, покрывает голову - но её белизна не может вымыть из души Чарльза черный, колкий страх. На верхней площадке башни мечется тонкая фигура. Вот он и дома. *** Всё началось, когда Эрик вернулся из-за Границы. Он ворвался в дом Чарльза, словно костяной вихрь, и подхватил того на руки, кружа по комнате. Шов на колене опасно натянулся, а Ксавьер с горечью выдохнул, глядя на то, как же чужная гладкая скуловая кость проглядывает из тонкого разреза, а глаза ввалились - но как, куда же вваливаться чёрным дырам вместо глаз? Эрик принёс идею о светлом мире, где небо голубого цвета - "Это как твои глаза, Чар, только ярче" - а трава не полосует бритвами кожу, а служит мягким ложем, где легко дышится и лучше живётся. Эрик не мог видеть серый, бурый и прочую грязь вокруг себя, он страстно хотел очиститься. Леншерр подолгу смотрел в глаза Чарльза - потому что они были бледно-голубыми, хоть отдалённо напоминающими цвет неба за Границей. И ради этого цвета Эрик поднимает войну. Он говорил, что мёртвым бояться нечего, что мёртвые тоже имеют право на то, чтобы видеть солнце и звёзды, а не мутный кисель над головой. Заслуживают дома, а не ветхой гнили - ведь кости не мёрзнут, решили живые, зачем мёртвому тепло? Эрик заразил этим всех мутантов, Эрик возвёл Иглу усилием мысли - и Эрик готов был ещё раз умереть за то, чтобы разрушить границу. Резервация превратилась в военный лагерь: что ни дело, то на нужды будущего сражения во время свободы. Чарльз просыпался от звука марша под своим окном и засыпал под далёкий звон пуль на полигоне. Технари скрипели фалангами закостеневших пальцев и собирали машины, подобия которым не было у живых - и машины эти должны были уничтожать жизнь на корню. Но Чарльзу Эрик поручил нечто совершенно иное. - У них тоже есть телепаты, у живых, - говорил Эрик, и в глубине его пустых глазниц как будто бы появлялся тусклый безумный огонь - обтянутый меловой кожей череп выражал мало эмоций, только голос, только его отсутствующие глаза - защити меня от вмешательства. Я знаю, ты поймёшь, как. И Чарльз не подвёл, он создал ещё одно совершенство в списке орудий убийства. Тяжёлый металлический шлем мерно перекатывался по плетёной корзинке, когда Чарльз плелся к Игле. *** До выступления - шесть часов. Сильная, словно океанская волна, армия стоит у подножия башни и по серой-коричневой-бурой поверхности идёт мелкая рябь. От той силы, что веет снизу, дрожат колени. Воздух, который шумно втягивает в себя Эрик, всё больше напоминает по вкусу свободу - и багрянец, которым за эту свободу платят. Чёрная водолазка обтягивает холодное тело, и Эрик как будто слеплен гениальным скульптором изо льда и темноты. Вырезан из айсберга. Чарльз просит его - не надо, пожалуйста, они всё знают, они стоят у наших границ, они нас убьют. Чарльз говорит, что чувствует их всех, все тысячи живых голов. Но Эрику плевать. Под гул толпы, подобный стону и гудению океана, они спускаются вниз, стоя на длинном куске железа. Держась за руки. Мутанты рычат, кричат, почти плачут: вот она, свобода, настоящая жизнь, какой она была до смерти, когда имело смысл держать друг друга за руки и дышать. Вот она, осталось только пробить к ней путь огнём и мечом. Они называют Эрика Освободителем, Повелителем Мёртвых Голов, Отцом. Тот, кто заслужил все эти имена, идёт на живых в первом ряду. *** Чарльз мужается, когда телепатическая связь с последним генералом обрывается. Чарльз сжимает зубы и терпит, когда обломки снарядов отрывают поочерёдно обе ноги и жмётся в угол, чтобы найти среди жарких волн ярости, страха и боли хоть один целостный разум. Когда Сломанная Игла дрожит и начинает медленно, издевательски медленно расслаиваться, со скрипом обрушиваться на их бесплодную землю, испившую сегодня живой крови, Чарльз кричит, что есть сил. Вокруг города оставшиеся живые стреляют себе в висок и ложатся на старую, пыльную траву. Мир перестал быть таким скучным и серым, Эрик, всё как ты хотел. Он теперь красный, багровый, алый и влажно блестящий. Немёртвые медленно поднимаются среди низких облаков коричневой пыли, и не могут осознать, что и мёртвая плоть может быть упокоена. Если бы они умели плакать, земля резервации ожила бы и зазеленела, будто весной. Но хватит и крови. Горизонт горит разными цветами - люди уничтожают их лаборатории, от этого и пламя - зелёное, синее, жёлтоё. Яркие, смелые мазки чистого цвета на вечно грязном небе - этого ты желал, Эрик. Резервация горит - а от пламени не спасёт и смерть. Тонкие стальные тросы обвивают его запястья и торс и поднимают куда-то. Сильные холодные руки несут его куда-то. - Что же я наделал, - шепчет Эрик, глядя на то, как его друзья кричат и исчезают в огне. Смотри - и оставайся беспомощным. Слабыми пальцами Чарльз скидывает с Эрика шлем и прикладывает пальцы к виску. Крепкая фигура мужчины, несущего кого-то на руках, удаляется всё дальше. Теперь всё будет, так как захочет Чарльз, и видит бог, он не хотел так поступать с Эриком. Но скоро выжившие могут убить своего Освободителя окончательно. Мир мёртвых на живой земле горит ярко, и под пеплом Чарльз мысленно хоронит мечту о всеобщем мире. *** А когда-то давно Чарльз Ксавьер ходил на обеих ногах по Оксфорду и лучезарно улыбался всем: и преподавателям, и ученикам, и случайным прохожим. И был живым. А когда-то Эрик Леншерр метался по миру, будто загнанный зверь, в поисках мести. И не был мёртвым. Великие всегда совершают ошибки: они - миллионы, смерть - всего лишь одну - обошла их дом стороной.