Последнее китайское предупреждение

Младший писарь Судьбоносной Канцелярии гном Штеффенбах безбожно опаздывал на работу. Виной тому была, конечно, жена, почтенная фрау одноименной фамилии, память которой вполне можно было назвать девичьей, не смотря на преклонный возраст в полторы тысячи лет. Штеффенбах прыгал по бесконечным ступенькам, понося последними словами архитекторов, явно издевавшихся над маленьким народцем в процессе проектирования канцелярии. Лучи любви отправлялись и в сторону дислокации жены, которая, как и положено женщине, мирно спала дома, даже не представляя красочность проклятий, летящих в ее адрес. Гном остановился, когда до вожделенной двери оставалось тридцать ненавистных ступенек. Перед явлением на грозные очи босса стоило немного добавить в характер твердости и уверенности. С этой мыслью он достал из бутылку мескаля с солью и гусеницей, крепко приложился, ощущая жар такого градуса, что Помпеям в их последний день и не снилось. Воровато оглядевшись, Штеффенбах занюхнул рукавом, смахнул брызнувшие слезы, извлек из нагрудного кармана униформы пучок петрушки, принявшись методично его пережевывать. Храбрость храбростью, твердость твердостью, а перегар босс не любил. У гнома теплилась надежда, что двадцать пятое опоздание за месяц ему все же простят. Мрачный коридор перестал быть мрачным, а архитекторы – мудаками. Да и тридцать ступенек были преодолены с легкостью, достойной прима-балерины, танцующей годами свою партию. Гном проверил дыхание, учуял лишь запах петрушки, удовлетворенно улыбнулся и грациозно проскользнул в полуоткрытую ободранную дверь черного цвета. - Lasciate ogni speranza voi ch 'entrate, - пробубнел он себе под нос, стараясь закрыть дверь без последствий. Без последствий, однако, не обошлось. Проклятая преграда между свободой и трудовыми буднями заскрипела так, что Штеффенбаха бросило в жар. Впрочем, таиться смысла уже не было, поэтому писарь пошел к своему рабочему месту походкой открытой и вихляющейся, потому как мескаль вошел во взаимодействие с пустым желудком, не успевшим принять в себя завтрак. Ежесекундно гном ожидал грома, молний, рыка, требующего писать заявление по собственному желанию. Уже красочно представлял, как будет пытать фрау Штеффенбах трелями будильника каждый новое безработное утро. Однако, чем больше сокращалось расстояние между ним и столом, заваленным тоннами неразобранной корреспонденции, тем оглушительнее становилась тишина. Гном остановился, проморгался, ущипнул себя за щеку так, что едва не заорал в голос. Не помогло. Тишина так и осталась висеть в огромном кабинете. Штеффенбах огляделся, решив было, что просто ошибся кабинетом. Все двери в обширном корпусе Канцелярии были сестрами-близнецами. Все черные, все ободранные, даже скрип издавали в одинаковой тональности. Не мудрено было просто перепутать. Особенно после внушительного глотка контрабандного пойла и без завтрака. Впрочем, ошибки быть не могло. Вот же его стол, где покрывалась пылью чашка с остатками крепкого чая. Вот его письменные принадлежности, разбросанные по необъятности массивного дуба. С погрызенной мышами ножкой. Вот оно – узкое окошко, почти всегда закрытое, чтобы не было соблазна смотреть во двор, пока босс не видит. Смотреть в кабинете стоило только на свои обязанности, а еще лучше – выполнять их. Тишину разбавил тихий всхлип. Штеффенбах едва не подпрыгнул на месте, приняв его сначала за мышиный писк. Однако, всхлип раздался вновь. И раздавался он из самого дальнего конца необъятного кабинета. Из того самого, где стоял огромнейший стол самого босса. Гном осторожно двинулся в ту сторону, наглухо проигнорировав инстинкт самосохранения. За столом, уперевшись в плоскость лбом, сидел босс - господин Рок. Сидел и тихонько всхлипывал. От невероятности происходящего Штеффенбах вновь ущипнул себя за щеку, на этот раз, кажется, сильнее, не сдержался и заорал от боли. Босс не отреагировал, продолжая плакать. И тут до Штеффенбаха дошло то, что он сначала даже не заметил, пораженный звуками, исходящими от самого главного в Канцелярии. Стол последнего был абсолютно чистым, не считая бутылки двойного спирта и могучего граненого стакана. Полупустого. Письма, отчеты, бланки, перья, чернильницы, песок, печати и штампы живописной кучкой находились возле стола и под столом, придавленные сандалиями босса. В мусорной корзине квартировали все четыре телефонных аппарата с обнаженными проводами. Перерезанными проводами. Приглядевшись гном понял свою ошибку. Провода были перегрызенными. Безошибочно решив, что дело дрянь, Штеффенбах аккуратными шажочками принялся пятиться назад. На середине пути, когда он решил повернуться к боссу спиной и что есть мочи дать деру в коридор, его остановил голос начальства: - Штееееффееенбааах! Гном замер в полушаге, нелепо замахав руками для равновесия, не удержался, чтобы с грохотом шлепнуться прямо на пол. Однако, инстинкт сработал, и он выставил вперед руки, дабы любовно оберегаемый мескаль не погиб смертью храбрых на деревянном полу с облупившейся краской. Пока писарь вставал, молясь всем пантеонам всех известных миров, сзади раздался характерный плеск спирта в стакан. Рискнув повернуться, он понял, что не ошибся. Босс щедро лил, попеременно всхлипывая. - Иди сюда, младший писарь, - торжественно велело начальство. Штеффенбах, робевший только от одного вида босса, переливаясь всеми цветами побежалости, крепче прижал сумку со спасенным пойлом к груди, принявшись торопливо говорить, что его жена забыла включить будильник. Вот уже двадцать пятый день как забыла. Старость, как говорится, не радость, но он обязательно исправится. Обязательно. - Что ты там бормочешь, писарь? – поморщилось начальство, потирая красный, опухший нос. – Ничего не понял. Гном принялся вновь за объяснения, от которых начальство отмахнулось рукой, как от назойливой мухи. Именно этой летучей дрянью он себя и ощутил. А паук сидел напротив и морщился. Видать, муха была слишком шумной, потому как паук поморщился более энергично, осушил залпом стакан, крякнул от крепости и достал из ящика стола ломоть черного хлеба, в который носом и уткнулся. - Иди сюда, писарь, - заявило начальство, требовательно стукнув гранями по столу. Гном пошел, стараясь не шуметь и не злить. - Садись. После посадки гном уставился в пол, где краска была облупленной гораздо больше, чем по всему кабинету. Начальство, предаваясь думам, любило ходить возле стола, уничтожая столетний ремонт сандалиями. От сказочных фигур гнома отвлек тяжелый стук в дверь. Всунулась морда старшего писаря, округлила глаза и тут же проворно исчезла в коридоре, подгоняемая летящим к ней телефонным аппаратом. Тот противно задребезжал, натолкнувшись на преграду, упал на пол, расколовшись пополам. - Трехочковый! – радостно заявило начальство, всплеснув руками. В пылу победном руки произвели столько движений, что смели на пол бутыль со спиртом. Улыбка счастья, лучезарно озаряющая лицо босса, исчезла, словно ветром унесенная. Слезы навернулись на глаза, и начальство зарыдало так жалостливо, что гном не придумал ничего лучше, чем водрузить свой мескаль на стол. - Прости меня, Штеффенбах, - ласково заговорило начальство, придавив к груди опешившего гнома, - вот ты какой полезный, оказывается. А я вот совсем недавно жалобу на тебя написал. Теперь сожалею страшно. Младший писарь, по-прежнему вжатый в широкую грудь начальства, облаченного сегодня в белоснежную тогу с пурпурной каймой, выдавил что-то неопределенное, в равней степени похожее и на одобрение, и на порицание. - Ну, ты не переживай, писарь. Я ее еще по инстанциям не отправил. Начальство отпустило, подозрительно приглядываясь в бутылке, в которой плавала гусеница, а затем просветлело окончательно. - Так ты и про закуску побеспокоился! Гном засмотрелся, как радость изменила лицо босса. Нет, опухшие глаза и красный нос остались при нем. Дело было в самом выражении, в морщинках в уголках глаз, в платиновых кудрях, в которых застряли клочки бумаги. Судя по цвету и буквам, а Штеффенбах разбирался в них хорошо, это был какой-то приказ. Начальство разжало медвежьи объятия и вновь загрустило. - Знаешь ли ты, душонка канцелярская, как я устал? Конечно, гном знал. Он работал в Судьбоносной Канцелярии вот уже лет двести с гаком, поэтому изо дня в день видел, как накапливаются папки с личными делами на столе, как господин Рок неумолимо берет перо и чернильницу, выводит пару строк в графе «Ближайшие пять лет», заверяет собственной печатью и передает писарям, чтобы они внесли записи в книгу регистрации. Работа кипела. Работа не заканчивалась никогда. В обеденные перерывы, когда солнышко припекало, они, писари, художники и почтальоны, выходили во двор, кучкуясь по расовым признакам. Эльфы шли к эльфам, гному прилично было стоять возле гномов. Химеры восседали обычно на деревьях, группируясь по пять штук. Особенно любили они яблони, но больше самих яблок – швырять огрызки в гномов. Эльфы уворачивались так проворно, что летуны теряли всякий интерес к их акробатическим танцам, занимаясь только гномами. Маленький народец ругался громко, долго и махал руками. Химеры смеялись, огрызки летели. В конце перерыва гномы дружной компанией принимались за прохладное пиво, кружки с которым были увенчаны царственной пеной. Конечно, за это писарям крепко доставалось, и господин Рок, хозяин целого корпуса Судьбоносной Канцелярии, делал короткую лекцию о вреде пьянства, а затем приказывал подметать двор от яблочных огрызков. Да, младший писарь имел представление об усталости босса. - А работы все больше, - горько посетовал господин Рок, выуживая из недр стола еще один стакан. – Ты вот знал, например, что выходных у меня нет вообще? Конечно, писарь знал. У него тоже выходных не было. - А письма-то идут, идут, идут. Конца и края нет. А мне все пиши, пиши, пиши. Гном был согласен полностью. Писанины было чертовски много. Так много, что к концу смены глаза едва нащупывали путь к вожделенной двери. Гном давно понял, что бесконечные ступеньки тяжелы только в случае подъема. Вот спускаться по ним домой было сущим наслаждением. Поговаривали, что господин Рок живет прямо в корпусе Канцелярии. Дескать, у него тут роскошные комнаты со всеми удобствами. Штеффенбах сильно в этом сомневался. В том смысле, что они были роскошными. Господин Рок говорил, что чем проще, тем лучше. Поэтому отгонял от себя свору художников-эльфов, которые, скучая, частенько предлагали ему сделать ремонт не только в кабинете, но и по всему корпусу. Цветов там всяких нарисовать, бабочек и радугу предлагали. Господин Рок отгонял их от себя емкими выражениями, в которых был недвусмысленный посыл убираться во двор и стричь кусты в форме зверушек. Все знали, что господин Рок любил животных. Особенно кошек. Одна из хвостатых постоянно мурлыкала возле его ног, а Штеффенбах чихал и кашлял, потому как страдал острой аллергией на шерстяных друзей босса. Лечился он обычно прохладным пивом во дворе, а по дороге домой – кое-чем и покрепче. Сегодня же, в двадцать пятый день опоздания на работу, удача решила младшему писарю улыбнуться, потому как кошки не было. Мескаль наполнил стаканы, гусеница была ловко разделана канцелярским ножом на микроскопические порции. Штеффенбах немного подумал и достал последний пучок петрушки из недр униформы. Господин Рок расцвел не хуже тех роз, что насадили под кустами в форме зверушек неутомимые эльфы. - Штеффенбах, дай я тебя расцелую, писарь ты мой младший! Начальство расцеловало, затем чокнулось с гномом стаканом и закусило. Штеффенбах знал, что долго веселиться господин Рок не будет. И вот – момент настал. Взгляд босса упал на горы писем. - Они такие наивные, Штеффенбах, - загрустил господин Рок, хватая первое попавшееся письмо, вскрывая. – Вот послушай! «Дарагой дедушка Мароз, я был очень паслушным, поэтому прошу тебя…» Что за безалаберность?! Как это-то сюда попало?! Возмущению босса не было предела. Он даже треснул стаканом по столу так, что от стакана не осталось ровным счетом ничего. Штеффенбах тут же понял, что стакан теперь не его, а общий. А еще он успел подумать, что химерам влетит. Ой как влетит. Хорошо бы огрызком яблока. - А мне, Штеффенбах, предложили отпуск. Да-да, представь себе! Но я откажусь. Представляешь, что начнется тут без меня? Одни руины останутся! И письма к деду Морозу! Гном не посмел возразить расстроенному господину Року. Все же – он большой, ему виднее. Но сам считал, что отпуск начальству не повредил бы. Пусть и в пару дней. Гном сильно сомневался, что Небесная Канцелярия расщедрится на большее. Даже если это господин Рок. Особенно, если это господин Рок. Где это видано, чтобы сама Судьба ходила в отпуск на месяц? Нет, такого гном не помнил. И вообще считал, что это даже опасно. Во всем должен быть план. Особенно в таких тонких материях, как жизнь человека. Им только дай волю, они такого наворотят, что за бесконечность не разобраться. - Вот смотри, писарь, нашел! Вот прочти и убедись, насколько наивны мои подопечные. Господин Рок сунул под нос Штеффенбаху объемную папку, озаглавленную «Мечты и Желания». Папка была приторно-розового цвета, вся в бабочках, пони, радугах и прочих странных вещах. Гном поневоле распахнул глаза, дивясь такому чуду. - Что ты глаза пучишь, Штеффенбах? Тебя смущает толщина? На самом деле гном был смущен не толщиной, а цветом. И иллюстрациями на обложках. Сразу было видно, что художниками были именно остроухие эльфы. Впрочем, других художников в корпусе Канцелярии не водилось. - А меня вот, поверишь ли, писарь, смущает содержание. Да, представь себе. Даже в этой папке мной не довольны. Господин Рок приложился к стакану и принялся меланхолично жевать стебелек петрушки, забыв про гусеницу. - Жалуются, писарь, последними словами меня обижают. Вот скажи, Штеффенбах, заслужил ли я это? Работаю себе, никого не трогаю, делаю им интересную жизнь. Стараюсь, не сплю, не ем. И после этого я получаю такие вот оскорбления? Где же справедливость? Штеффенбах знал, что господин Рок напрасно поминает справедливость. - Я тебе сам зачитаю, писарь! Читаю я хорошо, с выражением – так что, слушай! «…это проклятый кошмар! Почему судьба ко мне так несправедлива? И ноги у меня длинные, и волосы перекрасила, а олигархов как не было, так и нет…». А вот это: «…судьба – проклятая, судьба опять меня окунула лицом в грязь, а я так старалась, так старалась ему понравиться…». Наливай, Штеффенбах, мочи моей нет! Младший писарь покорно налил, соображая, что скоро его отправят за новой бутылкой. Мескаль стремительно заканчивался. - Неблагодарные! Пусть спасибо скажут, что я им болезней не дал! Или там случаев несчастных! Нет. Я всего лишь писал для них обстоятельства, которые должны были научить их, разъяснить все. Неблагодарный у меня труд, Штеффенбах! Младший писарь Судьбоносной Канцелярии знал, что неблагодарность господин Рок поминает напрасно. Тем временем босс продолжил терзать содержимое розовой папки, и на гнома посыпались упреки, завывания и колкости в сторону непосредственного начальства. И злодеем его там называли, и проклятой безглазой машиной, перемалывающей кости надежд. И еще как-то. Гном не запомнил, потому что претензий было много у женщин третьей планеты от солнца. То, что папка была вместилищем чисто женских обид, гном понял на двадцать девятой цитате. Теперь он понимал весь коварный замысел эльфов-художников, потому как папка с мужскими мечтами и желаниями была нежно-голубого цвета, украшенная пистолетиками, рогатками, машинками и вертолетами. Гном не мог не надивиться богатой фантазии своих остроухих сослуживцев. Господин Рок выплюнул стебелек петрушки, попал себе в складку тоги, но не заметил, продолжая заниматься чтением проклятий в свой адрес. - «…да, я знал, что она такая. Все об этом говорили. Но я люблю ее! А она променяла меня на какого-то мажора, да еще и волосы перекрасила! Проклятая судьба...». «…и разве это справедливо? Почему этот проект отдали тому козлу? Я же так хотел, так мечтал! А теперь они надо мной смеются, проклятые баловни судьбы…». Господин Рок с отвращением отшвырнул папку, шлепнув ее в стену. Он сдался на сорок пятой цитате. - Чего им надо, а, писарь? Почему я такой плохой-то? Что я им сделал? Штеффенбах знал, что господин Рок им сделал. Ну, догадывался. Все дело было в людях. Дай им золотую, розовую, голубую мечту – им все равно будет мало и горько. Все равно нужно больше. Больше всякого и разного. Дай им много ситуаций, которые намекают тонко в лоб, что делать так нельзя, что человеку этому верить не стоит, они не поймут. Не поймут, пока не набьют себе шишек, пока не получат шрамов и кровоточащих ран. Только тогда. И то – не все. Так что, господин Рок будет во веки веков получать отрывки из дневников головного мозга людей. И поражаться. И скорбеть. - Так что же делать? – начальство вновь опрокинуло стакан, потянулось за петрушкой. – Не обращать внимания? Обидно все же. Очень. Штеффенбах, морально готовый к новой порции всхлипов, покачал головой. - Может, плюнуть? Штеффенбах решил благоразумно уточнить, на что, собственно, начальство было готово плевать. - Да на них на всех! – господин Рок махнул рукой в сторону двух объемных папок нежных цветов. – Пусть сами все решают. Пусть придумывают себе планы, пусть претворяют их в жизнь, пусть… ну, ты понял… Конечно, Штеффенбах понял. Теперь вот задумался, стоит ли плевать. И вспомнил историю, слышанную в самом начале карьеры, когда он только поступил работать в Судьбоносную Канцелярию. Шепотом ее поведал сторож – старенький гном, от которого вечно несло самогоном, который тот изготовлял в хозяйственных постройках корпуса. Однажды господин Рок решил плюнуть. Слишком много негативных оценок его деятельности подшивалось в книгу отчетности. И плюнул. Плюнул так, что два дня не писал ни единой заметки в личных делах. Сидел себе за столом и плевал в потолок. Затем сделал из песочницы для чернил горку на столе, погнал тогдашнего младшего писаря за камешками во двор, а затем долго строил из них в песке башенки. Два дня строил. И раскрошил в пыль, когда пришла очередная пачка отчетов. Все было плохо. Все были недовольны и поносили его последними словами. - Я же их, Штеффенбах, постоянно предупреждаю – туда не ходи, сюда не ходи, к гадалке не ходи. А они не верят. Думают, что все могут сами. Все! Решился я, Штеффенбах! Я устал, я ухожу! Оробевший младший писарь решил, что его сейчас пошлют за камешками во двор. Однако, господин Рок открыл шкаф, проворно отскочил от высыпавшихся старых отчетов, желтизной страниц смахивающих на лимоны, и извлек из недр чемодан. Затем сбросил тогу, натянул рубашку в пальмах, шорты в клетку. Соломенная шляпа завершила ансамбль. - На неделю ухожу, - заявило начальство. – Вот вернусь, и посмотрим, как они запоют. Штеффенбах знал как, но не противоречил. Господину Року нужно было отдохнуть. Младший писарь вдруг расчихался и раскашлялся, едва не выпустив стакан. Дверь скрипнула, мягкие лапы пробежались по полу. Кошка потерлась о сандалии господина Рока, затем вскочила на плечо, обвивая хвостом его шею. Начальство залихватски сдвинуло шляпу на бок, махнуло рукой в сторону глухой стены. Оттуда ударил сноп света, затем понесло соленым бризом и теплым солнцем. Штеффенбах зачарованно глядел на летающих и голосящих чаек, на пену волн, напоминающую о прохладном обеденном пиве, на бегающих по пляжу загорелых людей. - Счастливо оставаться. С этими словами начальство шагнуло в горячий песок, и стена вернулась в первоначальное состояние… Младший писарь Судьбоносной Канцелярии гном Штеффенбах впервые не опоздал на работу за двадцать шесть дней текущего месяца.