Простуженная сказка 1: Только моя, больше ничья

Ты бежишь сломя голову, лишь бы доказать ей свою любовь, но получаешь пощечину. Это так на нее не похоже. Это не та Анита, которая дарит счастье и прячет невзгоды в карман. Не та... Ведь ты все испортила, Стервелла. Она больше не станет звать по имени ту, кто окрасил свои белоснежные руки алой кровью. Для нее тебя больше нет. Запомни, ладно? Чтобы больше не расхуяривать комнату кулаками и не выкрикивать ее имя при каждом вздохе. Анита не примет тебя. Смирись. Нет, конечно, можешь попытаться спеть ей серенаду под окном дождливым днем, но вряд ли ее отец одобрит это. Или же попытаться испечь пирог с тысячами извинений, который она, в итоге, выбросит в урну. Пойми же, больше Анита не станет улыбаться тебе утром у входа в аудиторию. А она вообще будет ходить после этого в университет? Сомневаюсь. Ведь только от одного твоего вида ее воротит. Но кому же больнее: той, которая потеряла пустышку, нецелованного мальчика-домоседа, или же тебе, влюбленной по самые уши, без права даже поздороваться? Конечно, ты сделала правильно. Анита достойна лучшего. Или лучшей. Тебя, например. Поздно. Уже тогда было слишком поздно что-то менять, надеяться на взаимность и просто верить. Чудес не бывает, увы. И сейчас это лишь дикий фарс. Ты идешь по продрогшей аллее и глушишь себя сигаретами. Одна за другой, за ней третья, пятая, уже и не заметила, как вторая пачка кончилась. Любишь, да? Вот так вот, Стервелла. Может, лучше бы ты не совала свой нос в их отношения? Просто бы смотрела на то, как она с каждым днем становится все счастливее, а тот парниша взрослее... Ой, да не смогла бы ты. Увы. Конечно, легче было собрать всю волю в кулак и напиться вдрызг, чтобы даже не помнить, как позвала героя-любовника к себе в загородный дом; как дала ему вкуснейшее вино, но с маленьким секретом внутри; как привязывала его к креслу в подвале и в предвкушении закусывала губу, ожидая его пробуждения, а затем резала, резала, прислушивалась к его тихому дыханию. Да, ты смогла его проучить. Сполна, как мне кажется. Споив, напичкав его таблетками, сделав тело еще чувствительнее, заставляя испытывать все вместе: возбуждение, нечеловеческую боль и стыд. Этот парниша навсегда тебя запомнил. Даже не так. Посмертно запомнил. Его кожа такая нежная, такая бледная... Ты смеялась, когда делала первый надрез. Он ворочался, стонал, кусал кляп. Стервелла, ты испортила того святого мальчика, так полюбившегося Аните. Плохая... Эйфория. Да, ты тогда была на седьмом небе от счастья, когда поняла, что он больше не дышит. И плевать, что вся в крови. И уже побоку, что тогда была глубокая ночь, а ты в вызывающем платье с глубоким декольте. Ты выглядела слишком развратно, но именно этим смогла заманить того ребенка. Он не был достоин Аниты. Только ты. Ты одна можешь ее любить сильнее других. Села в свой автомобиль и сказала шоферу адрес, смеясь. Он даже не обернулся. Привык к странностям вашей семьи за десять лет. А затем вы ехали несколько часов, вместе подпевая радио. Тебе было хорошо. Стервелла, и, поясни мне, глупому, зачем нужно было ехать к Аните? — Теперь мы будем вместе, дорогая! Он больше не помеха! — наслаждаясь каждым словом, говорила ты ей, смотря в глаза, ожидая одобрительного кивка. Но там был только ужас. Нежная Анита дрожала, осматривая свою подругу с ног до головы. Она касалась тебя, затем смотрела на свои руки и в ужасе закрывала рот, боясь даже пискнуть. А ты улыбалась, все так же пьяна, но уже не от вина. — Только подойди ко мне еще раз, и я сдам тебя полиции. Не смей. Ненавижу... — боясь, не понимая произошедшего, Анита плакала, смотря на тебя. Но почему ты не дала ей тогда переварить? Почему полезла обниматься? Глупая. Анита впервые подняла руку на тебя. Красный след остался на твоей щеке. Вот такая вот любовь. Ты для нее делаешь все, а она дает лишь пощечину с испуганным лицом. После этого ты куришь. Много, идя по дождливому Лондону и бросая мимолетные взгляды на спящих на лавочках людей, которые уже, наверное, не проснутся. Еле приносишь себя домой и сразу идешь на кухню, захватывая приготовленные матерью пирожные с клубничным джемом. Направляешься в ванную и раздеваешься, садясь в такое же бледное корыто, как сама. Воду не включаешь, просто смотришь в одну точку и пытаешься не плакать. Эйфория закончилась, вышла, выветрилась, стерлась лондонским дождем, оставив после себя неприятный привкус дорогого табака на языке. Во всем виновата лишь ты сама. Не стоило приходить к Аните. Не стоило ей говорить. И даешь себе обещание, что в следующий раз сделаешь все правильно. «Никто не имеет право находиться рядом с тобой, касаться тебя, владеть тобой, кроме меня. И я не позволю кому-либо другому приблизиться к тебе» и закуриваешь в доме. После, тебя обругает мать за оставленные грязные следы в прихожей, но это уже ничего не значит. У тебя есть дорогой табак и кровь на руках. Кровь виновного, конечно.