Неприкаянный

Call me a sinner, call me a saint, Tell me it's over I'll still love you the same.

Рассвет. Медленный, тягучий, тихо шуршащий широко распростёртыми, усеянными иголками ветвями тёмно-зелёных елей-великанов. Нежный солнечный свет заполняет розоватое небо золотистым сиянием постепенно, словно кто-то пальцами раздвигает небесный свод, подцепляя куски неба, протыкая пушистые облака. Ветром обдаёт сонное, слегка опухшее лицо. Лаская щёки прохладой, непостоянный порыв ветра торопится скрыться в тёмной чаще за спиной, словно пытаясь ускользнуть от вездесущего взгляда огненно-рыжего светилы, лениво поднимающегося из-за узкой, светлой полосы горизонта. Зелёные травы полей наоборот поднимаются, вытягивают свои хрупкие, тонкие тельца навстречу солнцу, призывающему всё живое стряхнуть с себя остатки сна. Встречают его и редкие птицы, звонкими голосами наполняя густой лес, превращая его из устрашающе-тёмного в гордый и таинственный, почти сказочный. И всё дышит жизнью, всё дышит утренней бодростью, радостью. Вместе с природой открывают глаза и страшные чудовища, скрывающиеся глубоко в лесу. Они просыпаются вместе с отвратительным, пробирающем до дрожи рёвом, в один миг разрушая идиллию и мир, обрывая голоса птиц, заглушая тихое перешёптывание деревьев. Их тяжёлые шаги заставляют землю дрожать и трястись, они рушат всё на своём пути, ломая ветки, прогоняя от себя всё живое, что ещё осталось в этом лесу. И птицы как по команде взмывают ввысь и исчезают в голубом небе. Всё прекрасное замолкает. Наступает ужасающе кристальная тишина. Но это лишь на несколько секунд, пока снова не возобновятся шаги, вопли, глухие рыки, и снова не раздастся хруст ветвей. Дневные твари медленно сползаются к потенциальной добыче, облепляя ствол высокого дерева, на одной из верхних веток которого до этого момента встречал рассвет брюнет. К сожалению и лёгкому раздражению, тупые существа, бессмысленно пытающиеся забраться на дерево, – обыкновенная картина. – Уже проснулись, твари, – будничным тоном оповещает мужчина, блондин, разлёгшийся на ветке позади. Это была привычная фраза, которую каждое утро слышал худощавый брюнет. В этот очередной раз, он не отзывается, лишь измученно вздыхает. Тогда крепко сложенный, светловолосый мужчина лёгким, привычным движением с лязгом оборудования для маневрирования перемахивает на ветку к приятелю. Его тяжёлая рука с глухим звуком опускается на выглядящее хрупким (по сравнению с такой рукой) плечо. – Райнер, – с тихим охом вздрагивает брюнет, делая вид, что не заметил своего товарища (он делал так каждый раз, чтобы не оправдываться за свою молчаливость), – Почему они никак не успокоятся? – Так они ж тупые, – ухмыляется Браун, по-дружески взъерошивая короткие чёрные волосы Бертольда. Он смотрит на крепко сложенного мужчину и тоже ухмыляется. Но у него это получается совсем не так: более равнодушно, более вымученно, почти что через силу. Только Райнер не всматривается, не разбирает эмоций своего напарника, принимая видимое за чистейшую монету и внутренне даже радуясь, что он, такой молодец, такой герой, смог хоть как-то растормошить Фубера. Снова между ними мелькает что-то быстрое, яркое, неуловимое. Как раз в то время, когда Берт поднимает на друга свои невинные глаза, и они на мгновение встречаются взглядами. Такие разные, они прошли столько миль вместе, чтобы, казалось бы, навечно остаться в глуши, кишащей тупыми тварями. Бертольд желал лучшего для них, мирного, тёплого будущего где-нибудь внутри стен, возле камина с потрескивающими брёвнами. Лёгкий порыв ветра взъерошил волосы на затылке брюнета, мягко выталкивая прочь из сладких мечтаний, которым не было суждено сбыться. Для него светлый мир уверенной рукой был перечёркнут кровью, когда два юнца еле спаслись от первого в их жизни гиганта. С тех пор Бертольд лишь слепо следовал за своим предводителем, героем. Таким он видел Райнера, и никакие события не могли переменить мнения Колосса. Он был готов убить и умереть, лишь бы спасти более достойного жить. Райнер был готов сделать то же самое. И жили они лишь друг для друга. Жили бы счастливо, если их существование можно было бы назвать жизнью. Фубер, хоть и пытался убедить себя в обратном, мог назвать это лишь безрадостным существованием. Райнер считал это борьбой. А борьба для него значила жизнь. Совершенно непохожие, они жили бок о бок, спали совершенно рядом и давно не считались друзьями. Для их отношений не существовало определённого названия. В какое слово можно было втиснуть чрезвычайно нежные, трогательные чувства Бертольда и заботливые, но немного грубовато-собственнические – Райнера? Любовники? Слишком грубо, неотесанно, слишком неполно. И можно ли было назвать то, что творилось у них в душе – любовью? А, может, это было слепое отсутствие выбора? Этими вопросами задавался лишь Фубер с его романтичной и хрупкой натурой. Для Бертольда это были лишь ненужные формальности. Поэтому они не говорили на эту тему. То, что не нравилось Брауну, не обсуждалось. То, что Брауну нравилось, молча принималось. Никаких возражений, споров и обвинений. Бертольд умел молча слушать и делать так, как нужно. К сожалению, его бесконфликтность на почве влюбленности можно было легко спутать с примитивной бесхребетностью. И не сведущий в сердечных делах Райнер условно принял на себя роль главного в любых ситуациях. Мнение Берта просто не существовало, потому что никогда не бывало озвучено. Он не боялся Райнера, нет. Это было лишь желание тихо пребывать рядом с человеком, в котором Бертольд нуждался как в воздухе. Совершенно трогательное своей невинностью желание. Но осталось ли в их жестоком мире место для чего-то хрупкого, практически невесомого? Слышится резкий треск, и ветка, на которой располагаются двое парней, надламывается от огромного веса гиганта, обрушивающегося на неё. Брюнет только поднимает глаза, как вздрагивает всем телом, видя прямо перед собой тупые глаза животного, раскрывающего свою вонючую пасть в паре сантиметров от них с Райнером. Он замирает в растерянности, ведь иногда даже привычка подводит, особенно когда смерть так близко. Она бы тут же унесла с собой ещё одну душу, если бы уверенный Браун, всегда готовый и к бою, и к смерти, опоздал бы хоть на секунду. Сильные руки перехватывают Берта поперёк живота и рывком стаскивают с дерева, и мужчины устремляются вглубь леса. На Берта словно обрушивается ведро ледяной воды, он понимает, что мог бы быть мёртвым, что его подготовка плоха, а реакция вообще омерзительна. Брюнет прислоняет ладонь ко рту, испуганно поднимая взгляд на товарища. Но тот, спокойный и уверенный в себе, ставит Фубера на ноги, оставляя на ветке повыше и подальше от чудовища, уже направляющегося к мужчинам с перекошенной пастью, готовое сожрать обоих. Всё происходит слишком быстро. Райнер стремительно рвётся вперёд, вытаскивая длинный меч Легиона разведки (снятый с какого-то трупа). Он наносит гиганту ранение в шею, просто чтобы отвлечь. С этого ракурса ему не добраться до заветной точки на шее. Бертольд смотрит, словно завороженный, как блондин за долю секунды превращается в сплошь бронированную массу, намного превосходящую по размером тушку гиганта. Бой длится недолго, всё же Райнер – существо мыслящее, и ему намного проще справиться с безумным животным. Поэтому совсем скоро горящая гора мяса с рассечённым жизненно необходимым местом на шее падает на землю. Бронированный титан снова становится сбитым мускулистым мужчиной, легко приземляющимся на толстую ветвь дерева в близости от своего товарища. Он смотрит самодовольно, чуть свысока, а в глазах так и читается «Ты видел?». Но Райнер не знает, что его глаза говорят слишком много, и поэтому повторяет, но уже сам, вслух. – Ты видел, как я его уложил? Летать умел, тварюга, – он утирает рукой нос. С его пальцев испаряется алая кровь гиганта, и Бертольд смотрит только на неё. Даже такой профан в деле чувств, как Браун, мог понять, что что-то не так. Глаза Фубера, широко раскрытые в этот момент, являли в себе красочную картину эмоциональной бури, происходящей в его душе. – Что? – нетерпеливо, раздражённо спрашивает Браун, наклоняясь к брюнету. А тот, почему-то нездорово-бледный, лишь что-то невнятно бормочет внезапно словно онемевшими губами. Его влажные зелёные глаза смотрят вниз, на тлеющую кучку пепла. Райнер ждёт, терпит. Ему не в первой, ему часто приходится… Нет. Терпеть это непонятное бурчание невозможно. Он повторяет громче, так, чтобы было слышно, что он на грани, – Что?! – Там, внизу, – неторопливо и очень тихо проговаривает брюнет, не меняя испуганно-сожалеющего выражения на лице. Райнер не понимает. Он лениво оборачивается, несколько секунд смотрит вниз и снова обращает свой взгляд на товарища, недоумевающе приподняв бровь. Бертольд ёжится, всем телом чувствуя этот непонимающий взгляд, неуютный, требующий объяснений. – Он уходил с нами, – вкрадчиво шепчет Фубер, прижимаясь спиной к стволу дерева. Снова повисает тишина. Райнер никогда не жаловался на плохую память, он помнил всё и вся, и этого парнишку, который бежал вместе с двумя друзьями, который погиб первым, – тоже. Неловкая тишина отчаянно хваталась за сердца обоих и ещё долго не желала исчезать. Он бежит. Отчаянно. Быстро. Изо всех сил. Чувство погони вечно мучает и подстегивает обернуться, но он смотрит лишь вперёд. Вздрагивает каждый раз, когда упрямая ветка хватается за край его одежды. От волнения руки едва ли слушаются, то и дело соскальзывая с рукояти прибора маневрирования. Фубер не очень хорошо пользовался этим хитрым устройством. Он мог бы быть профессионалом в этом деле, стоило только Райнера попросить объяснить, рассказать, показать. Но поздно. Нет больше Райнера в его жизни, как нет убийств, потерь и горя. Нет, Бертольд ни о чём не думает, убегая прочь от кровожадности этой жизни, ища другую. Он лишь хочет скрыться. Спрятаться. Стать совершенно неприметным. Он устал видеть кровь и тупые рожи, каждое утро прерывающие его собственную идиллию. Он бежит не только от Брауна, как ему казалось, но от целого мира, не страшась обратить его гнев против себя. Зачем ему мир, где правит жестокость? Зачем он, такой бесполезный в этом плане, миру? Глаза снова становятся влажными, когда он раз за разом вспоминает причину своего внезапного ухода, вновь и вновь едва не соскальзывая с толстых веток деревьев. Зажмуриваясь, чувствуя, как горячие слёзы обжигают щёки, а затем ветер заботливо их сдувает, Бертольд лишь сильнее осознает свою бесполезность, никчёмность здесь. Зачем? Он утирает лицо жёстким рукавом куртки и останавливается на ветке последнего дерева в этом мрачном лесу. Бежать ночью страшнее. Ничего не видно не только из-за застеливших глаза слёз, но и из-за кромешной тьмы. Хоть глаза себе выколи, а всё равно ни черта не увидишь. Но, к сожалению, лишь в этой темноте можно чувствовать себя в безопасности, пока монстры спят. Фубер делает шаг в пропасть. Под своими пальцами он чувствует холодную траву, слышит лишь своё взволнованное дыхание, бешеный стук своего сердца. Вперёд. Он удирает, как последний трус и дурак. Солнце поднимает своё пухлое улыбчивое лицо над землёй, освещая безграничные поля и леса, пробуждая саму жизнь. Сапоги чуть влажные от утренней росы, но отсутствие комфорта и усталость давно перестали что-либо значить для Фубера. Он бредёт вперёд уже который час, стараясь разглядеть в предутренней дымке тень высоких стен. Но они никак не хотят появляться, а толстый слой тумана лишь внушает, что попытки бегства обречены на провал. Бертольд не хочет с этим соглашаться, сменяя осторожные шаги бегом. Лишь бы утро не наступала так быстро. Лишь бы ещё немного времени… Когда впереди показывается первая, едва заметная тень стен, Фубер не верит своей удаче, жмурясь от ослепительного солнца. Туман рассеялся, а это значило лишь то, что теперь Берт – лёгкая добыча. Да только брюнет не так прост. Чувствуя, что его прекрасная пятая точка находится в относительной опасности, он с яростью кусает себя за руку, тут же превращаясь в краснокожее чудовище. Колоссальный титан внезапно для себя обнаруживает на стене Легион Разведки. К счастью, не весь. Пара человек и мальчишка, яростно прожигающий его взглядом ярких зелёных глаз. Но Берту становится совсем не до его пламенных взглядов, когда он в ужасе замечает, как чуть дальше ворота в стене разрушаются кем-то чрезвычайно сильным. И город взрывается миллионами криков. Фубер в растерянности делает шаг назад. Райнер. Он нашёл. Он пришёл. Он зол. Сотни мыслей спутываются в один крепкий комок. Это конец. Скольких сил стоил этот побег Фуберу, и как легко его нашёл Браун! Непередаваемое чувство страха одолевает, пронизывает каждую клеточку огромного тела. И Колоссальный исчезает, оставляя после себя лишь бренную испаряющуюся плоть. Конечно, конечно же Браун должен был найти его. Глупо было убеждать себя в обратном. Брюнет бежит как можно дальше от стен, запыхавшийся, уставший и до чёртиков напуганный тем, что ожидает его, ведь Браун наверняка страшно зол. И Берт совсем не хочет видеть его искажённое гневом лицо. Ведь он, Бертольд, предатель. Ведь он трус. Трус, который загнан в угол. Которому некуда бежать, как бы ни хотелось. Который никогда не обретёт мирного счастья, о котором так мечтает. И он падает на землю, раздирая коленки в кровь, хватаясь пальцами за траву и судорожно дыша. Он так ненавидит эту жестокость. Эту несправедливость. Он так хочет быть далеко от всего этого. Но он здесь. Слабый, сдавшийся, ни на что не годный. Зачем он есть на этой земле, где для него нет нигде дома? Вокруг стоит такая кристальная тишина, что, кажется, будто на несчастного уставились сами небеса. А он так и лежит на земле, лишь прислушиваясь, когда же где-то далеко послышатся тяжёлые шаги его личного палача. И они слышатся совсем близко и совсем внезапно, так, что Бертольд вздрагивает всем телом, особенно сильно передёргивая плечами. Он молчит. И Райнер молчит. Ведь это, несомненно, он. Снова воцаряется тишина. Ведь Браун тоже человек. Ему непонятно и неприятно осознавать, что его бросили, видеть, как человек, которому он доверял больше всего, жмётся к земле и боится поднять взгляд на него. Браун чувствует власть над этим человеком, несчастно распластавшемся на земле. Он также чувствует колющую в самое сердце обиду и то, как где-то в душе снова зарождается неконтролируемая ярость. Браун лишь на секунду прикрывает ладонью глаза, протирая их. Он так от этого устал. Вечно веселить и пытаться привязать к себе брюнета, заставлять того понять, что Браун – человек, на которого можно положиться. Неужели Браун настолько плох? Вздохнув и отдёрнув руку от лица, он грубо пинает Бертольда в бок, вынуждая того перевернуться на спину. Брюнет смотрит на него глазами, полными слёз, смотрит, как на палача, который сейчас отнимет его жизнь. Райнеру противен этот взгляд. Противен настолько, что он готов прямо в эту секунду разбить мужчине на земле лицо, но блондин лишь втягивает ноздрями тёплый дневной воздух. Носком ботинка упирается Фуберу в подбородок, заставляя приподнять его. Бертольд слушается. Ему ничего не остаётся, кроме как слушаться. Смириться. Ведь он не нужен там, внутри стен. И здесь, за стенами, тоже. Он не видит перед собой друга, он отчаянно пытается видеть того, кто запихнул его в эту клетку. Бертольду просто нужен виноватый. Он и не представляет, что творится там, внутри этой груды мышц. А Райнер весь дымится, кажется, он сгорает изнутри от чего-то. Не от злости ли? Не от отвращения? Не от раздражения? – Ты меня ненавидишь? – А ты меня? Райнер выдавливает из себя усмешку, опасно прищуривается и приседает на корточки, глядя прямо в уже сухие глаза напротив. И Бертольд не находится с ответом. Такой до смешного простой вопрос сеет совершенный бардак в его голове. Он вдруг шмыгает носом, всхлипывает. Его снова пробивает на слёзы, которые так не любит Браун. Ему странно бороться с тем, что внутри. Нет, конечно, нет. Не ненавидит. Понимает, что совершенно точно не ненавидит. И это единственная мысль, которая вертится у него в голове и на языке. Но как же объяснить всё то, что произошло? Как словами выразить, как сложно разобраться в урагане эмоций, пожирающих изнутри? Эх, Райнер, Райнер. Снаружи этот гнилой мир. Снаружи эта ненавистная жестокость. Снаружи смерть. И среди неё Браун. Он тоже жестокий, тоже несёт смерть и даже не думает о людях вокруг. О чем он думает? О ком? Бертольд знает ответ, но отрицает. Потому что сложно любить того, кто совмещает в себе всё, что Фубер так ненавидит в этой реальности. Как тяжело принять в своё сердце того, чьи руки запачканы кровью невинных. И всё нутро кричит ему не делать этого, сбежать от этих унизительных чувств. Но он остаётся, приподнимается и резко заключает Брауна в сильные объятия. Они мужчины. Их любовь неправильная. Любить того, кто состоит из всего, что не признаёшь и не понимаешь, - глупо. Всё это так мучительно сдавливает голову, путает мысли и ощущения, что бороться и сопротивляться просто нет сил. Бертольд не может, но один человек способен на это. И именно этого человека Фубер отчаянно сжимает в объятиях, боясь теперь быть отвергнутым и покинутым. Он хнычет, шепча имя блондина, как в бреду, и жмётся к сильному телу. Браун всё понимает донельзя правильно, хватает брюнета, закидывая того на плечо, хоть он и выше, и без особых проблем направляется обратно. Бертольд тушкой обвисает на блондине, вцепившись в его кожаную куртку и продолжая размазывать слёзы по плечу. Как-то плохо получилось. Как-то отвратительно и паршиво на душе. – Ты можешь не ныть? – не выдерживает Браун, отвешивая брюнету смачный шлепок по заднице. Бертольд краснеет и притихает на время, пока Райнер тащит его обратно. И Фубер молит Небеса лишь о том, чтобы им не попались на пути эти отвратительные твари. Никаких поцелуев и никакой нежности Бертольд не ждёт, когда резким движением оказывается прижат к твёрдой, шершавой коре дерева. Чувствуя себя нашкодившим котом, он боится поднять взгляд на нависшего над ним блондина. И только краем глаза он подмечает рядом руки, испещренные рубцами, с вздутыми венами, протянувшимися вдоль них. Эти мужественные руки Райнера он считал самыми прекрасными. Он мечтал ночами о том, как Браун этими прекрасными руками совершает греховные вещи. И сейчас, когда Браун навис над ним, упираясь ими в ствол по обе стороны от чернявой головы Фубера, тот невольно закусил губу, стыдливо опуская взгляд. Какой же он мерзкий, низкий, развращенный. Определенно под стать этому миру вокруг, так им ненавидимому. Но что же делать слабому человеку, находящемуся так близко к тому, чего он тайно желал так долго? Райнер стоит молча, Бертольд лишь чувствует горячее, вырывающееся рывками дыхание, касающееся его лица. Он на взводе. На самом краешке. В миллиметре от пресечения черты, случайно появившейся в их отношениях. И Фубер, вполне ясно это осознавая и сильнее вжимаясь в бороздчатый ствол, поступает совершенно неожиданно, как для Брауна, так и для себя: неуверенно поворачивает голову, мягко касаясь вздутой венки на руке губами. Нежно, почти невесомо, давая аккуратное соглашение на разрушение всех стен, границ, препятствий и ненужных условностей. Райнеру хватает этого безмолвного «да», чтобы, схватив мужчину напротив за чёрные короткие волосы, притянуть к себе, кусая подбородок, захватывая зубами и без того искусанную губу, оттягивая её. Он всё пытается поймать взгляд Бертольда, смотря на него в упор, но натыкается лишь на опущенные, чуть подрагивающие веки. Свободной рукой он обхватывает хрупкое, по его мнению, тело брюнета, прижимая к себе, как вещь, как собственность. Но Бертольд не сопротивляется, не отталкивает, не противится. Наоборот, принимает такие условия. Браун и Фубер живут в мире, принадлежащем животным, поэтому неудивительно, что Райнер научился вести себя как истинный хищник. Он с шумом выпускает воздух из ноздрей, впиваясь в бледную напряжённую шею. Оставляет укусы, засосы. Всё, что ярким отпечатком будет кричать: «Это моё!». Пальцы с силой оттягивают голову брюнета назад, тянут тёмные волосы. Бертольд выпускает стон боли, поднимает дрожащие руки, сначала отчаянно хватается, впиваясь длинными пальцами в сильные плечи Брауна, а потом медленно начинает поглаживать напряжённые мускулы предплечий, еле дотрагиваясь кончиками пальцев. Райнер становится чуть внимательней, на несколько секунд сосредотачивается на этих призрачных прикосновениях, даже ослабив железную хватку. Но вскоре раздражается, понимая, что не может их прочувствовать из-за куртки. Пора бы им скинуть одежду. И пускай алый закат уже горит на небе, прячется солнце за кромкой зелёных полей и лугов, и начинает холодеть, – они согреют друг друга жаром своих тел. Браун нехорошо прищуривает глаза, глядя на Фубера, чувствует, как тот сжимается под его властным, немножко с хитринкой взглядом, и ощущает себя ещё более могущественным, чем прежде. Ему хочется быть жестче, ему хочется быть яростнее, чтобы Бертольд продолжал эту игру в жертву, потому что таким беззащитным и хрупким он слишком нравился Райнеру. Сделав шаг вперёд, блондин вновь припечатывает Фубера к стволу дерева, сбрасывает с себя куртку, быстро и просто отстёгивает ремни, стаскивает джемпер, и Бертольд невольно задерживает дыхание, наблюдая, как оголяется рельефный торс мужчины напротив. Поспешив помочь Райнеру, брюнет наскоро расстёгивает и снимает куртку, но его руки оказываются в плену других, более грубых рук. Он поглядывает на Брауна, пока тот, забравшись под футболку Фубера, плавно скользит по его животу, задирая её. Берт шумно сглатывает, выдыхая. – Раздевать тебя буду только я, – мурашками по коже отдаётся низкий, рокочущий голос, и Бертольд чувствует, что вот-вот, и сердце точно выскочит из груди. Он порывается прижаться к Брауну, но тот беспощадно отталкивает его обратно, чуть склоняя голову набок, – Какой нетерпеливый, непослушный мальчишка. Он ухмыляется, рывком стаскивает с Берта все эти ремешки, футболку и шершавыми пальцами выкручивает один из напряжённых, торчащих розоватых сосков. Бертольд охает, запрокидывая голову, чувствует, как земля, а точнее ветка, уходит из-под ног. Он весь вроде как ватный, а вроде как и напряжённый, словно струна. Снова кусает губу, отчётливо чувствуя стальной привкус и болезненные ощущения. – Р-Райнер, – шепчет он, хватаясь за ствол дерева, не зная, куда себя деть. Браун приближается к нему, выпуская сосок из пальцев, приникает к шее, слегка прихватывая зубами выпирающий кадык Фубера, проводит по нему языком, руками спускаясь к штанам брюнета, расстёгивая их. Он отстраняется, сдёргивая их вниз. Бертольд, всё ещё не обретя уверенности, тянется к брюкам Райнера. Мужчина напротив замирает, наблюдая за действиями Фубера. Разрешает. Всё с той же аккуратностью, граничащей с нежностью, Бертольд мягко и как бы невзначай касается паха Брауна, подкрадываясь к молнии с пуговицей. Расстёгивая штаны, брюнет наблюдает за лицом Райнера, видит, как он нахмуривается, а глаза, кажется, становятся всё мутнее и темнее от еле сдерживаемого желания. Берт знает, что нужно Брауну. Он быстрым, слитым движением опускается на колени, ощущая, как больно впиваются неровности коры в кожу, и, спустив брюки, медленно оттягивает резинку белья. Он больше не смотрит на Райнера, будто бы и так чувствуя напряжение блондина. Разумеется, ведь у него уже колом стоит. Как и у Бертольда. Затянули они с действом, затянули. Фубер уже быстрее спускает бельё, обхватывая холодной рукой горячий, крупный член Брауна. В его голове мелькает секундная, обыденная мысль, что это в него не влезет. Но вскоре, обхватив влажным ртом плоть Райнера, он перестаёт думать. Все его мысли и чувства заострены на том, чтобы ощущать и понимать то, что сейчас испытывает Браун. Медленно, словно пытаясь привыкнуть, брюнет проводит вдоль напряжённого члена языком. Ощущает непривычный солоноватый вкус и начинает вбирать плоть более уверенно, более глубоко. Последнее удаётся не так просто, не доводилось ещё Бертольду ни у кого отсасывать. Но у Брауна совсем нет времени и самообладания, чтобы продолжать действо в мучительно медленном темпе Фубера. Последний вздрагивает, чувствуя широкую ладонь на своём затылке, пальцы, зарывающиеся в его волосы, и не сопротивляется, потому что кожа головы всё ещё неприятно побаливает после железной хватки Райнера. Не сопротивляется даже тогда, когда блондин откровенно жёстко имеет его в рот, что есть силы толкаясь внутрь и направляя навстречу голову Бертольда. Он с ужасом, с наворачивающимися на глаза слезами терпит рвотный рефлекс, неприятные ощущения в горле и вообще всю эту унизительность ситуации, к которой он сам же подтолкнул Райнера. И когда всё это заканчивается, когда взведенный Браун кончает в рот Бертольду, тот всё же не находит в себе сил проглотить чужое семя и, упёршись руками в ветку, некоторое время отплёвывался, заодно пытаясь отдышаться. Со всем этим дискомфортом его возбуждение куда-то улетучилось. Но ненадолго. Всё те же пальцы с грубовато-шершавой кожей ухватывают его лицо за подбородок, дёргая вверх. Берт смотрит сквозь лёгкую пелену слёз на слегка размытый силуэт Брауна. Ох, как Райнера заводит один этот вид Бертольда. Так заводит, что последний оказывается лицом к стволу с оттопыренной пятой точкой. У Брауна снова стоит. Кто бы мог подумать, что он так сильно желает взять такого Бертольда? Наспех самостоятельно облизав два пальца, Райнер лишь в последнюю минуту вдруг передумывает, останавливается, прижимается к Берту всем телом, так, что тот чувствует твёрдый член меж своих ягодиц. Бертольд снова чувствует, как кровь в жилах закипает от предвкушения, облизывает губы за секунду до того, как их касаются два влажных пальца. И Бертольд без лишних брезгливых мыслей берёт их в рот, облизывая. На них ведь, вероятно, слюна Райнера. А значит, это почти поцелуй. Он жадно посасывает, покусывает пальцы Брауна, пока тот ласкает ими язык Фубера. Бертольд больше не может и не хочет ждать, он думает и желает лишь одного – чтобы Райнер, наконец, взял его. Берт делает попытку выпустить пальцы изо рта, но Браун почти силой заталкивает их обратно, прислоняется сильнее, кусая мочку уха и жарко шепча низким-низким от возбуждения голосом: – Тогда, когда я захочу, – и всё равно вскоре он вытаскивает пальцы, потому что у самого терпения осталось слишком мало. Бертольд понимает, что Райнер хочет подчинения после того, что случилось. Он хочет покорности. И, разумеется, верности. Фубер готов их дать, сделать всё, чтобы Райнер его полюбил. Да, он задирает планку высоко. Выгибается, когда Браун касается влажными пальцами входа, поглаживает и начинает аккуратно, но уверенно проникать внутрь. Неприятно. Некомфортно. Стыдно. Жарко. Бертольд знает, что дальше, очевидно, будет хорошо, и поэтому терпит всю боль и весь дискомфорт, который ему доставляет Браун, наспех, резкими движениями растягивая Фубера. Берт прогибается в спине, касается грудью шершавой коры и тихо стонет от нетерпения и желания, когда Райнер, в очередной раз согнув пальцы внутри ануса брюнета, нащупывает простату. Это прикосновения будоражит, и Брауна точно прошибает током. – Е-ещё, – запинаясь, шепчет Бертольд, с шумом втягивая вечерний воздух. Ему так жарко, что он совсем не чувствует холода, только горячее тело Райнера, только его пульсирующий член, наполовину проникнувший в него. Берт напрягается, сжимая дерево так сильно, что белеют костяшки. Браун отвешивает «непослушному мальчишке» смачный шлепок, приглушенно рыкнув от не особенного приятного ощущения, когда и без того узкий Бретольд сжимает его внутри ещё сильнее. – Расслабься, детка, – мужчина проводит руками по бокам Берта вверх, нащупывает соски, поглаживая и пощипывая их, довольствуясь тихими стонами чуть расслабившегося Фубера. И тогда он резко входит на всю длину, сжимая небольшие соски в пальцах, перекатывая их, оттягивая. Бертольд мечется, не зная, куда деться от почти болезненного возбуждения, когда Браун начинает резко двигаться, вновь и вновь уверенно задевая простату, заставляя брюнета стонать, царапать ногтями кору дерева, подаваться навстречу и в исступлении шептать, кричать, стонать его имя. Браун, безмолвно откликаясь на его зов, слегка прикусывает мочку уха, расцеловывает шею и плечи, а когда они оба приближаются к чудному завершению вечера, он обхватывает ладонью член Фубера, почти нежно надрачивая ему в такт резких толчков. И Бертольд стонет, срывая голос до хрипа, когда кончает. Браун же вторит ему глубоким, низким стоном, изливаясь в мягкое, податливое тело. Несколько минут они так и стоят, совершенно не меняя положения. Затем Браун выскальзывает из Бертольда, оставляя того с прохладным ощущением ужасной пустоты внутри. Берт, уже начинающий чувствовать первый холодок, пробегающий по спине, разворачивается, поднимает футболку, чуть не свалившуюся с ветки, и спешно её натягивает. Почему-то вдруг кажется, что это была мимолётная слабость со стороны Райнера, небольшая оплошность, а дальше всё будет так же, как было. Он поднимает печальный взгляд на полностью одетого блондина и встречается с мягким взглядом карих глаз. Что-то внутри отзывается теплом, заполняющим Бертольда целиком, пока он, снова отвернувшись, натягивает брюки. Брюнет застёгивает последний ремешок, и именно в этот момент его резко дёргают за локоть, и через несколько секунд он уже упирается руками в мощную грудь Райнера. – Послушай, – начинает Бертольд, пряча взгляд, но договорить ему не суждено. Его губы накрывают другие тёплые губы, в его рот проникает чужой язык, уверенно вторгаясь во влажное пространство, лаская язык Бертольда, сминая его губы в страстном, жарком поцелуе. И Фубер отвечает, нисколько не уступая Райнеру в страстности. Когда они отстраняются друг от друга с чуть влажными, припухшими губами, Райнер сильно прижимает к себе Фубера, давая понять, что теперь Берт его, Брауна. Тогда Бертольд и осознаёт, что у него всегда было, к кому возвращаться.