i don't love you like i did yesterday

— Знаешь, а ведь ты невыносимый. — Бёнджу разорвал молчание в клочья только после того, как одел кеды. Соседей жалко, они с Хансолем часто ругались, но сегодняшнее представление было чем-то из ряда вон. Бёнджу плакал. С обидой в ямочках на щеках глотал слезы, пока Хансоль искал для него пластырь. Они — дурацкая пара. Возможно, самая лучшая на свете. Но дурацкая однозначно. Хансоль и его разборы полетов застряли в глотке чем-то жидким, но горячим, словно расплавленным. Хансоль и его ревность доводят до агонии. Агония, за которой смерть. Абсолютная истина. Хансоль сначала кричит на него и бросается вещами, затем ищет пластырь, лепит его на Бёнджу неаккуратно, как обычно, грустно улыбается и шепчет про давай расстанемся. Бёнджу глотает сопли и уходит. Каждый раз как в последний. И каждый последний раз становится очередным — а если не так, то Бёнджу просто потеряет смысл жизни. — Ты сказал это в тридцать седьмой раз. Бёнджу кивает. Он знает. Он тоже считал. Четыре года под одной крышей с ним, четыре года в его объятьях, четыре года в компании с его недостатками. Бёнджу не нравится эта жизнь одновременно с тем, что он не представляет себе другой. Хансоль — младший хочет продолжить играть с ним в главных ролях и дальше. До тех пор, пока Божествам не надоест эта затертая на каждом кадре кинопленка. Кинопленка, которой нет конца. И края нет. Фильм без начала и конца надоедает. Даже если у фильма нет конца, у терпения он всегда есть. — Я не люблю тебя. — Ты сказал это в двадцать девятый раз. — пожимает плечами Хансоль. Его волосы растрепались, а зеленый цвет давно смылся, становясь грязным. Бёнджу раздражается как в замедленном действии. — Прекрати паясничать, хён. Бёнджу не выдает это эмоциями на лице, но в душе и на сердце все скривилось, сжалось от досады. Они могли бы замахнуться и на Оскар, но судьба распорядилась так, что их театр сгорел. Актеров с обугленными костями не пустят даже на красную дорожку. — Я тоже не люблю тебя. Ты помнишь, сколько раз я это говорил? — Не помню, — Бёнджу надавливает на ручку двери, та со скрипом ее отворяет. Кто-то бегает по лестничной площадке. Наверное, бездомный кот, которого подкармливает весь подъезд. Только между Бёнджу и Хансолем, его кличка — это их скрещенные имена. А лифт опять не работает. Бёнджу истер подошвы всех своих кед из-за поломок лифта в этой дешевой малоэтажке на Мапогу. А Хансоль здорово потрепал его сердце. Младший не знает, что красивее выглядит — подошва тех его красных кроссовок, в которых он бегает в круглосуточный, или покрытое капиллярами сердце. — Наверное, потому что первый. Первый раз. Хансоль не сделает ему больно этим. Ведь стоит Бёнджу спуститься на первый этаж и остановиться в темноте этого подъезда из-за мизерного предчувствия где-то на кончиках пальцев — и он услышит хлопок железной двери. Секунды три спустя — знакомый топот. И через полминуты запыхавшийся старший крепко сожмет его в объятьях, споткнувшись на последней ступеньке и ругаясь сквозь зубы. Это предчувствие Бёнджу посещало тридцать семь раз. С того самого дня, когда Бёнджу впервые назвал Хансоля невыносимым. Он правда не любит его. Просто следующий день — это что-то новое. Младший любит Соля в этом новом дне иначе. Не так, как вчера. Этого невыносимого и предсказуемого Ким Хансоля.