Настройка

      Тренировка, собрание, матч, собрание, тренировка.       Замкнутый круг безукоризненной системы.       Хмурые лица, опасливые взгляды, плотное напряжение. Закрытые позы, согбенные плечи — отрицание и страх. Большие дистанции, взгляды в сторону — нулевая вероятность контакта.       Да. Победители, фавориты игры, они совсем не похожи на довольных жизнью идиотов из других команд.       Это его заслуга.       И это его вина.       Отец с детства растил из него сильного лидера. Мощного руководителя, безупречного игрока. Что ж, результаты показывают высочайшую эффективность этого принципа.       Хоть подавись этой успешностью.       Лучше бы он научил его ладить, действительно ладить с людьми.       — На сегодня всё, — Акаши обводит команду взглядом. Неподвижным и цепким, как у змеи.       Они рады сбежать отсюда. От него.       Но непременно вернутся. Из жажды победы.       И из страха.       Команда покидает зал, и развалившийся на скамье Аомине больше не скрыт их широкими спинами. Он неторопливо садится, поводит плечами. Ему только пятнадцать, но его частенько принимают за старшеклассника.       В отличие от самого Акаши.       — Я надеюсь, ты внимательно слушал, — прохладная вежливость или даже выхолощенная нейтральность интонаций. Она совсем не похожа на спокойствие, чужда доброжелательности. И, строго дозированная, пугает больше криков.       — Естественно, — вот только Аомине способности бояться природа не отмерила. Он широко усмехается, поднимается одним слитным движением. Красивый хищник, игривый и оттого ещё более опасный. Самая сложная фигура из доставшихся.       — Тогда я жду от тебя достойного результата, — Акаши откладывает папку-планшет с распечатками.       Это почти ритуальное соглашение. Соглашение на сжимающие плечи ладони, на короткий стук резко сдвинутой двери кладовки, на тяжесть чужого тела поверх собственного. Жёсткий пол, пыль и сухая грязь от немытых мячей, темнеющие у дальней стены маты.       Аомине ловко подцепляет подошвой кроссовка выступ двери и задвигает её на место.       — Ты сегодня нудел дольше обычного, — наедине он становится развязен до безобразия. — Я чуть не уснул.       — Уснул, остался бы без секса, — Акаши нравится называть вещи своими именами.       — Ты бы бросил меня тут, — соглашается Аомине. Он и сам бы так поступил.       — И запер зал в назидание.       Аомине хмыкает. Поднимается и разводит ему ноги прежде, чем опуститься обратно. Комкает собственную футболку и подкладывает под поясницу Акаши. Ловко, умело, привычно. Вытаскивает припрятанную за старой тумбой банку лубриканта.       Они трахаются уже год.       Узнай отец — его бы хватил удар.       Акаши не мешает, смакуя свой секретный бунт. И, кажется, слишком увлекается.       Аомине смотрит в упор. Меньше всего он похож на трепетного любовника или хотя бы сгорающего от желания парня. Губы плотно сжаты, в уголках глаз залегли тени, подчёркивая узкий, хищный разрез. Брови разве что не сливаются над переносицей.       — Что? – Акаши прекрасно знает, «что».       Аомине приоткрывает губы, и Акаши чувствует, как каменеют его плечи. Если он… если только посмеет сказать, что… Плевать, что правда. Плевать, до какой степени истина. Это будет конец.       Губы Аомине смыкаются беззвучно. Он проводит большим пальцем по его скуле и спрашивает то же самое, но совсем другое:       — Почему ты… такой?       Акаши ненадолго опускает веки.       Это совсем несложно, это очень быстро. Заставить каждую клетку своего тела трепетать от желания. Будь он куда старше, было бы трудно. Но подростка будоражить проще простого. Достаточно отпустить зажимающую волю, от которой порой начинаешь задыхаться. И всё. Ни тени фальши. Теперь его тело жаждет Аомине.       Акаши открывает глаза, и им больно даже от лёгкого полумрака.       Аомине шумно вдыхает, его зрачки так же затопляют радужки. Если он и был способен что-то понять, осмыслить и изменить, то этот опасный момент миновал. Он наваливается на Акаши, жадно впивается в губы, почти терзает. Задирает футболку, тянет её, натирая поджарый живот. С силой проводит пальцами по коже. К вечеру эти полосы покраснеют и начнут зудеть.       Но то вечером.       Акаши прикусывает его губу почти до крови, чтобы точно опухла. Сжимает рёбра бёдрами так, словно хочет сломать. Нащупывает и надавливает на соски со всей силой, которую может приложить.       Ему нравится дикость, его заводит жестокость. Это ведь инстинкты, верно? Значит, впору быть животным, не так ли?       Слишком много мыслей.       Но Аомине избавляет от них, прикусывая кожу на шее. Как всегда от этого прошивает. Перед глазами темнеет, сбивается дыхание, яйца разве что не звенят. Акаши почти готов застонать, он балансирует на самой грани. Нужно совсем немного, чтобы окончательно отобрать у него контроль.       Аомине резко подаётся вперёд, так что их члены соприкасаются сквозь ткань шорт. Дует на влажный, уже слегка темнеющий след — будущий засос. И снова прижимается к нему губами. Может чувствовать, как вибрируют в горле первые, ещё совсем тихие стоны. Зачерпнуть из успевшей откатиться — едва нашарил — банки, оттянуть резинку и вогнать сразу два пальца, заставив болезненно выгнуться. Акаши щерится, сжимает зубы, чтобы не выдать пару оборотов, которые точно не должен знать. Он не хочет видеть довольную рожу Аомине и уж тем более давать ей повод треснуть. Он тяжело, с лёгким присвистом втягивает воздух, выдыхает его через открытый рот.       Ему до смерти хочется, чтобы этот утырок снова его поцеловал.       Что ценно в Аомине, он иррационально чуток. Акаши не успевает даже осмыслить своё желание, а уже втянут в долгий, влажный поцелуй. Языки проходятся друг по другу, по нёбу, губы разве что не срастаются. Акаши запускает пальцы в коротко остриженные волосы, сам приподнимает бёдра — насколько может — навстречу толчку. Ритм становится тягучим. Он плавит кости и кипятит кровь, но не даёт ей испариться. Иссохнуть влажной, нет, уже мокрой коже.       — Не могу… больше, — поцелуй распадается с хлюпаньем.       И похожий звук, когда Аомине вытаскивает пальцы. Приподнимается на локте, пристраиваясь.       Акаши пытается глубоко дышать. Он знает, что так будет легче, но кое-кто не умеет ждать. Кое-кто вламывается, подхватив его под колено. И голова прикладывается к полу до звёзд перед глазами.       — Ты… — голос звучит почти надрывно, — ты!       — Я, — Аомине жарко выдыхает ему в ухо, почти касаясь его губами. Он мелко подрагивает, всадив член до конца. Проводит ладонью по бедру Акаши, обхватывает пальцами ягодицу и сжимает.       Это так пошло, что даже отвлекает.       — Двигайся уже, — последнее слово получается раздражающе невнятным из-за того, что Акаши сглатывает слюну. Хочется повторить его отчётливо, но с губ срывается шумный вздох — Аомине в повторении не нуждается. Он и так весь внимание.       «Туда-сюда-обратно» крутится в голове дурацкое присловье. То ли от Кисе, то ли от оголтелых девиц, ошивающихся у зала на тренировках. Продолжение ещё хуже начала, но трудно не признать его верность.       Весь мир сжался до паха и задницы. Только происходящее там имеет смысл. По-своему это даже унизительно, но сейчас Акаши плевать. Он с наслаждением вдавливает ногти в поясницу Аомине, с силой ведёт руки на себя. Жаль, они короткие и эффектных полос на смуглой коже не выйдет. То-то было бы разговоров…       Акаши стонет от резкого толчка. И, словно озверевший, Аомине начинает вдалбливать его в жёсткий пол. В таком темпе всё кончается быстро. Раз, два, три, и Аомине вытягивается в струну, чудом успев смять член Акаши. До боли, до слёз, до расплескавшейся между животами спермы.       Аомине тяжёлый, горячий. Запах его пота способен свести с ума.       Но Акаши сейчас слишком хорошо, чтобы думать об этом. Так хорошо, что можно позволить себе объятья. Благо Аомине не станет шевелиться до тех пор, пока они оба не остынут.       И это тоже хорошо.