Мальчик и Змея

      Пекин, столица Поднебесной, по праву носившая название Города Садов, горела. Тревожно-красный свет огромного пожарища озарял темнеющее небо, смешиваясь с отблесками догорающего заката. Пламя волнами катилось по Пекину, сжирая зелень многочисленных парков и садов, превращая дома с ярко-красными стенами и острыми золотыми крышами в обугленные головешки, рассыпающиеся под порывами резкого сухого ветра.       По узким улочкам, меж охваченных пламенем строений метались люди. Принадлежавшие их семьям жилища были охвачены пламенем, весело танцевавшим на треугольных, покатых крышах. Огонь в считанные минуты превращал нажитое непосильным трудом добро в груды золы, черневшей посреди покрытых пеплом развалин. О спасении хозяйства никто уже не думал – сухой, резкий, порывистый ветер, совсем не свойственный для летнего сезона, нес по улицам огненную волну смерти. Люди суетились, спасая свои жизни и жизни детей.       Но огонь был не самой страшной угрозой. Гораздо опаснее были варвары, прорвавшиеся в гибнущий город. Крепостная стена из красного кирпича была проломлена, и захватчики, вторгшиеся в Поднебесную, уже во всю хозяйничали на улицах, убивая всех, кто попадался им на пути. Закалывали копьями, иссекали мечами, топорами отрубали руки, и головы тех, кто не успел увернуться. Кровь лилась по улицам багровыми реками. А некоторых несчастных, чудом уцелевших в пожаре, хватали и бросали обратно в огонь – жариться живьем. В наполненном гарью воздухе непрестанно звучали крики ужаса и боли, прерываемые рычащими воплями варваров.       Единственным местом, до которого еще не добрались пламя и безумие разрушения, был императорский дворец, расположенный в геометрическом центре Пекина и известный так же, под названием Запретный Город.       Это сооружение было поистине достойно называться произведением искусства и по праву считалось самым красивым и, вместе с тем, самым грандиозным среди дворцовых ансамблей Китая. Обнесенный высокой крепостной стеной, сложенной из красного кирпича, и окруженный широким рвом, Запретный Город состоял из двух главных частей. Внешних павильонов и внутренних резиденций, надежно укрытых от посторонних глаз.       Сразу за дворцовыми воротами, простирался роскошный двор, где высился павильон Тайхэдянь. Величие этого сооружения из дерева, выкрашенного в темно-красный цвет, подавляло. Громоздкая островерхая крыша, поддерживаемая восьмьюдесятью шестью мощными деревянными колоннами, возносилась на высоту тридцати пяти метров, а длина его составляла шестьдесят четыре метра! Павильон Тайхэдянь являлся самой большой постройкой Запретного Города и был предназначен для важнейших государственных праздников и придворных церемониалов. Сразу за ним располагался парк с огромным количеством фантанов, беседок и бронзовых статуй в виде драконов. Красота, которой суждено было сгинуть в огне, едва падут врата, а варвары ворвутся внутрь.       Внутреннее убранство павильона поражало. Можно было бесконечно стоять, вот так любуясь красотой декораций на стенах или рассматривая собранные здесь сокровища: изделья из цветной керамики, которые были вручную расписаны мастерами из далеких провинций, нефритовые вазы, статуи изображавшие драконов, отполированные до блеска бронзовые зеркала на стенах. Произведения каллиграфии, развешанные тут и там в виде полотен и картины художников, воспевавших красоту дивных пейзажей Поднебесной, радовали глаз.       Однако все внимание приковывал к себе Трон Императора расположенный на вершине специального постамента, сделанного в виде усеченной пирамиды с тремя промежуточными площадками и окруженного шестью позолоченными колоннами, украшенными изображениями резных, извивающихся драконов. Ведущую к подножью трона мраморную лестницу обрамляли изящные бронзовые журавли, символизирующие Успех и Удачу, и курильницы – большие медные треножные сосуды, над которыми вился ароматический фимиам. Позади трона располагалась широкая, во всю стену, ширма тонкой работы, на которой было изображено солнце.       Пекин горел, варвары все ближе подбирались к Запретному Городу, но молодому человеку, восседавшему на престоле, не было до этого никакого дела. Император Минь-Тьен, известный так же под именем Зеленого Дракона, даже в ночь гибели своего царства оставался именно таким, каким и привыкли видеть подданные: уверенным в своих силах и абсолютно невозмутимым, как и подобает истинному правителю Поднебесной.       Минь-Тьен казался эталоном физической красоты: высокий, статный и широкоплечий. Элегантный церемониальный ханьфу, укутывал юношу, опоясывая его талию, и подчеркивая идеальные пропорции худого гибкого тела. Пошитый из драгоценного шелка и дамаста он блистал золотом и был украшен изображениями нефритовых драконов. Их гибкие тела извивались на фоне ослепительно искрящейся ткани, обвивая своими хвостами высокий стоячий воротник и длинные широкие рукава, обрамленные большими бортиками.       Черты лица императора были прекрасны: высокие скулы, ровный прямой нос, черные ресницы – все было на своем месте. Голова была гладко выбрита и увенчана круглой шапочкой, украшенной золотыми нитями и драгоценными камнями. И лишь ночной взгляд его обращенных в себя глаз был холоден и задумчив. Минь-Тьен сидел, скрестив ноги, перед маленьким письменным столиком, вырезанным из куска цельного нефрита. Направляемая его рукой кисть порхала по бумаге с легкостью бабочки, оставляя красивые и ровные столбцы иероглифов. Он не совершал ни одного резкого движения, не проявлял никаких эмоций. Все было спокойно, размерено, аристократично. Мертвая ночь стыла в глазах Императора, лишенных даже единой искры жизни.       Минь-Тьен не надеялся спастись. Не стремился пережить эту страшную ночь крови и огня. Он знал, что погибнет, и хотел лишь исповедаться в своих грехах напоследок. Облегчить душу, открыв людям тайну своей головокружительной карьеры, своего вознесения с самых низов общества к осиянному золотым светом божественной благодати Императорскому Трону. Рассказать о крови и слезах, коими этот путь был оплачен.       Впрочем, едва ли кто-то из подданных поверил бы последним словам своего правителя, случись этим записям уцелеть в огне. Они называли его Зеленым Драконом, а дракон в Поднебесной издревле был символом мудрости и милосердия, одаривавшим достойных и наставляющим на путь истинный тех, кто с него сбился.       Его считали человеком исключительным, намного опередившим свое время. Именно Минь-Тьен сумел сделать немыслимое – спасти весь Китай от чумы, угрожавшей выкосить все его население! Именно благодаря его чуткому и умелому руководству были отменены жестокие законы древности, позволявшие за провинность одного человека приговорить к смерти всю его семью, а так же всех родственников и даже соседей. Его мудрые советы помогли объединить раздробленное и разобщенное государство, состоявшее из княжеств, раздираемых крестьянскими восстаниями, в процветающую Империю, блеск и величие которой поражали воображение.       Нет, никто не поверил бы предсмертной исповеди Зеленого Дракона, оплота эпохи мира и процветания, но он все равно должен, должен был хоть кому-то рассказать свою историю. Пусть даже бумаге. А потому продолжал выводить кистью столбцы иероглифов, спеша поделиться тем, что так долго хранил в своей душе.       Во времена правления Императора Цзыина, названного недобрыми временам, в провинции Шэнкси, в одном селении, расположенном недалеко от великой Китайской Стены, жила семья: мама, папа и сын. И однажды, гуляя, по приграничным лесам, он набрел на раненную Змею. Она была небольшая, и Мальчик взял ее с собой и выходил. Она стала жить у него во дворе. Родители были не против, так как она была не ядовитой. Змея стала подругой мальчика. Она понимала его. Он понимал ее. Целый день они проводили вместе.       Кисть порхала по пергаменту. Взгляд черных глаз Императора был устремлен на бумагу, но он видел перед собой не иероглифы, а холодные и мрачные леса, в которых гулял в детстве в тот судьбоносный вечер…       …солнце давно скрылось за горизонтом, оставив в воздухе сырость и холод. Луна была плотно скрыта в тумане, клубившемся над землей. Темнота вздыхала от внезапных порывов холодного, резкого ветра. Узкую лесную тропинку с двух сторон окружали высокие, темно-зеленые, чуть ли не черные, деревья с раскидистыми ветвями, почти не пропускавшими сумрачный свет. Меж темных стволов, сгустился синеватый, вечерний сумрак и, если дать волю воображению, можно было представить чудовищных тварей, притаившихся в нем. Человек с богатой фантазией почувствовал бы, как скрежещут острые когти, как поблескивают острые, покрытые влажной слюной клыки, как высматривают очередную жертву жадные, горящие пламенем глаза.       С наступлением темноты в лесу становилось по-настоящему жутко, и маленький Минь-Тьен спешил выбраться из тени огромных деревьев и поскорее оказаться в тепле и безопасности родного дома. Ловко лавируя между стволами и перепрыгивая через камни, он безошибочно находил путь в лесу. Мальчик столько раз играл здесь, что каждый поворот и каждая развилка четко отпечатались в его голове. Он мог бы найти дорогу с завязанными глазами. Однако идти становилось все труднее из-за страха, который становился сильнее.       Всякий раз, когда туман начинал редеть, Минь-Тьену удавалось рассмотреть тени гигантских деревьев, что стояли вокруг тропы. Сухие ветви дрожали на ветру, и мальчику казалось, будто этот звук исходит от тысячи скелетов, висящих на деревьях и трясущихся костями на ветру. Он попытался обуздать рвущееся из-под контроля воображение, но было поздно. Ветер засвистел, туман вихрем закружился вокруг у его ног, ветви изменились и обрели иную форму. Напротив него висел высохший скелет. Ноги покачивались в воздухе. Пустые глазницы зияли непроглядной чернотой. Челюсть отвисла, словно в бессильной попытке что-то сказать.       У Минь-Тьена перехватило дыхание, когда он увидел скелетную руку с длинными костлявыми пальцами, тянущуюся к нему. Бабочки затрепетали в его животе, когда из пустых черных глазниц скелета начал выползать туман, извивающийся, словно две змеи. Они тянулись вниз и скользили по земле. Мальчик хотел развернуться и бежать без оглядки, но неожиданно раздавшееся из темноты шипение приковало его к земле. Он пытался пошевелиться, но не мог. Ему оставалось лишь беспомощно застыть на месте, ожидая своей участи.       Проникшие сквозь завесу облаков серебряные лучи лунного света пробили ребра скелета. Остатки видения рассеялись налетевшим ветром, и Минь-Тьен, беспомощный и испуганный, остался стоять посреди тропы. Но хотя теперь лунный свет и проглядывал сквозь верхушки деревьев, его глазам все равно не удавалось прорвать окружающую бархатную темноту. Темноту, в которой таилось нечто, издававшее негромкое шипение.       Попытка заставить себя поверить, будто это кусты колышутся под ветром, провалилась. Сейчас он не чувствовал ни единого дуновения. А это значило, что в темноте действительно что-то есть. Прислушавшись, мальчик различил легкий шорох веток. Что-то двигалось впереди и чуть-чуть слева. На мгновение Минь-Тьен заметил необычное существо, абсолютно бесшумно прокладывающее себе путь волнообразными, скользящими движениями гибкого, змеевидного тела. Яркий блеск горящих, узких глаз и сверкание длинной и легкой чешуи заворожило мальчика. Ему показалось, что свет Луны отражается в вертикальном ряду зеркал, соединенных друг с другом подобно черепице. Минь-Тьен застыл в немом восхищении. Это существо было… прекрасно…       Затем, не дав как следует себя рассмотреть и хлестнув по воздуху легким ударом гибкого хвоста, создание скрылось за деревом. Мальчик почувствовал, что задыхается, лоб покрылся испариной. Ветер казался ледяным дыханием. Он был близок к смерти! Он знал это! Он должен был бежать, но ноги словно приросли к земле.       «Может… это всего лишь кролик? – с надеждой подумал Минь-Тьен, и сам же себе ответил. – Нет, кролик не шумит так громко. У него не может быть таких узких, горящих глаз. Он не стал бы так пристально глядеть на меня, будто изучая. Кролик должен был испуганно убежать в кусты и прятаться в…». Додумать эту мысль он не успел – гибкая тень отделилась от древесного ствола и быстро-быстро заскользила в его сторону, громко шипя, но в последний момент свернула куда-то в сторону и затерялась во мраке.       Минь-Тьен почувствовал, как его внутренности скручиваются, словно мокрое белье. Вокруг была лишь темнота и деревья. Их стволы давили на него со всех сторон. Он был окружен, стиснут ими и не мог даже предположить, откуда придет опасность. Весь его опыт лесных прогулок был бесполезен сейчас. Тем временем, тень вновь промелькнула в кустах. Она не приближалась. Лишь меняла свою позицию, словно желая понаблюдать за ним. Страх мешался с любопытством, а желание сбежать боролось жаждой непознанного.       «Едва ли это создание хочет навредить мне, – успокаивал себя Минь-Тьен. – Если бы хотело, то давно напало бы уже. Я просто посмотрю на него и все. Только взгляну и сразу же пойду домой». Решиться было не просто, но увидев проблеск сверкающего серебром гибкого тела в лунных лучах, он уже не мог уйти просто так, не удовлетворив своего любопытства. Собравшись с духом, мальчик с безрассудной детской отвагой шагнул вперед       Минь-Тьен сумел различить очертания тонкой и грациозной змеи с узкой головой и большими темными глазами. Лунный свет омывал ее серебристое тело, отражаясь в бесчисленных зеркалах гладкой чешуи, заставляя сверкать в сумраке леса подобно ленте жидкого металла. Эта змея казалась воплощением красоты, опасности и грации. И она действительно была… прекрасна. Восхищение все же пересилило страх, и Минь-Тьен, не смотря на опасность, сделал несколько шагов вперед, желая рассмотреть змейку поближе.       Вообще-то он любил змей, но к его разочарованию они не водились здесь. А ведь он так хотел поиграть в великого змеелова, чтобы проявить свою доблесть и добиться уважения и непререкаемого авторитета у всех деревенских мальчишек. И, похоже, сейчас ему представился подобный шанс. Воодушевленный этой мыслью, он решил, что не просто рассмотрит змею, но обязательно изловит ее и покажет всем, кто пожелает смотреть.       — Ой-й-и! – испуганно воскликнула змейка, широко распахнув розовую пасть и поджимаясь всем телом при его приближении. У нее был потрясающий голос: красивый, тонкий, похожий на перезвон колокольчиков. Он чем-то напоминал голос обычной маленькой девочки, но при этом звучал… странно. У мальчика не было слов, чтобы описать этот потусторонний звук, который не смогло бы исторгнуть ни одно человеческое горло.       Минь-Тьен опешил, замерев на месте и широко распахнув глаза от удивления. Змея разговаривала! Она действительно говорила с ним! Конечно… ему и раньше приходилось слышать сказки, в которых животные обладали даром речи, но… Одно дело слушать истории, которые рассказывает мать перед сном, и совершенно другое самому столкнуться с говорящей змеей. Мальчик был растерян. Он не знал, как поступить дальше…       — Ты кто? Ты ведь не будешь мучить меня, как другие, да? – с надеждой спросила змейка, глядя на него своими глубокими темными глазами. Теперь, присмотревшись к ней поближе Минь-Тьен понял, что она ранена и боится его гораздо сильнее, чем он ее. На тонком змеином теле виднелись раны, оставленные, по-видимому, палками и камнями. Серебристая чешуя в некоторых местах была залита кровью и потускнела.       И в этот момент что-то изменилось в его душе. Жалость, до сего дня дремавшая где-то на самом дне его существа пробудилась, расправляя крылья. Минь-Тьен захотел помочь змейке. Успокоить ее, защитить от тех, кто ей угрожал. На мгновение ему почти стало стыдно за жестокие планы в ее отношении. Почти…       — Нет, малышка… Я не причиню тебе вреда, – как мог мягко произнес он, опускаясь на одно колено, чтобы оказаться на одном уровне с ней. Собеседница приподняла голову над землей и жалобно поглядела на него.       — Ч-честно..? – ее звенящий голосок дрожал на холоде. Она так хотела поверить ему, но все еще боялась.       — Ну конечно, честно. Я здесь, чтобы помочь тебе, – остатки его собственного страха рассеялись, словно туман на сильном ветру и Минь-Тьен осторожно протянул к змейке руку, раскрытой ладонью вперед.       Та вздрогнула и сжалась всем телом, словно ожидала, что он ударит ее. Тогда мальчик застыл на месте, ожидая пока малышка успокоиться. Несколько минут ничего не происходило, но Минь-Тьен терпеливо ждал.       — Ох… ох… – наконец, змея всхлипнула совсем по-человечески, и потянулась к нему, потершись носом о его теплую ладонь. – О, спасибо… спасибо! Я думала, что это кошмар никогда не кончится… я думала… что умру здесь… из ее темных глаз, скатились две крохотные слезинки, ярко сверкнувшие в Лунных лучах.       — Теперь все будет хорошо, – проникновенно пообещал Минь-Тьен, ласково поглаживая змеиную голову кончиками пальцев. Ее чешуя была очень прохладной, гладкой и очень приятной при прикосновении.       Издав еще один радостный всхлип змейка и скользнула по его руке, обвиваясь вокруг запястья наподобие прекрасного серебряного браслета. Ее прикосновение было мягким, осторожным и приятно охлаждала кожу.       — Идем. Я отнесу тебе к себе, – улыбнулся Минь-Тьен, опуская рукав своей рубашки, чтобы прикрыть ее.       — Но… но ведь там люди, – опасливо заметила змейка, высовывая голову из ее рукава. – Они снова будут кидать в меня камнями и палками! В прошлый раз, когда я показалась в деревне такое началось, что ух…       — Теперь, когда я с тобой, тебя никто не посмеет обидеть! – уверенно заявил Минь-Тьен, поглядев в темные змеиные глаза. Он чувствовал небывалое воодушевление. Будто неожиданно обрел то, о существовании чего даже не подозревал, но чего ему не хватало все это время. Это было странное чувство, но радостное.       — Верю, – ответила змейка и мальчику почудилась улыбка в ее голосе. – Как тебя зовут, мой спаситель?       — Минь-Тьен, – с гордостью ответил он, аккуратно проводя пальцами по своему «браслету». – А тебя?       — Лихау… – ответила змейка, доверчиво прижавшись «щекой» к тыльной стороне его ладони. Мальчик улыбнулся ей и еще быстрее припустил по лесу, желая поскорее рассказать об удивительной встрече родителям и одновременно размышляя о том, какое замечательное имя у его новой подруги. Лихау означало – «красивая».       Он двигался довольно быстро, и вскоре показались бледные огни, горевшие в окнах домов родного селенья…       … «Наверное, это был единственный бескорыстный поступок, который я совершил в своей жизни…» – подумал Император, откладывая исписанный листок и раздумывая о том далеком и давно ушедшем времени. Тогда он действительно был другим, добрым и наивным маленьким мальчиком, который хотел помогать и умел дружить искренне и бескорыстно, ничего не требуя взамен и не задумываясь о личной выгоде.       Ведь поначалу, дружба с Лихау была сопряжена с большим количеством хлопот. О ней надо была заботиться, лечить ее и кормить. А поскольку питалась змейка лишь мелкими животными, Минь-Тьену приходилось охотиться для нее. Родители не могли нарадоваться тому, что из их дома исчезли мыши. Соседи просили мальчика поставить у них пару хитроумных, похожих на клетки мышеловок его изобретения, которые он собирал из веточек бамбука, и ненужных в хозяйстве кусков ткани. Это отнимало массу свободного времени.       Но добыча пропитания для Лихау не была главной его заботой. Истинная проблема заключалась в том, что змею никто не понимал, кроме него. Когда она пыталась говорить с другими людьми, они слышали лишь шипение. Когда Минь-Тьен отвечал ей, им казалось, что он просто подражает змеиному шипению. Никто не понимал истинной глубины их отношений. Никто не верил, что они были друзьями. Одно утешало – благодаря змее он действительно обрел уважение. При том не только среди мальчишек. Все жители деревни считали его заклинателем змей и прочили блестящее будущее. Ведь змея приносит богатство и процветание.       Взяв следующий листок пергамента, Зеленый Дракон продолжил записывать историю своей жизни.       …Змея росла и постепенно становилась все больше и больше. Соседи стали жаловаться на то, что их живность исчезает по ночам, и тогда родители Мальчика попросили унести ее, что он и сделал. Но это не смогло стать препятствием для их дружбы. Каждое утро они встречались в секретном месте и весь день играли и разговаривали. Одним словом у Мальчика было прекрасное детство с замечательной подругой…».       — Прекрасное детство, – губы Императора чуть заметно дрогнули в кривой и горькой улыбке, больше похожей на оскал. На дне темного омута его глаз шевельнулась затаенная печаль. Кисть замерла над листом пергамента, уронив пару капель. Всего лишь несколько чернильно-черных слез на поверхности белого листа.       Минь-Тьен оторвался от работы, чувствуя, что вновь теряет нить повествования. Он понимал, что должен написать еще что-то об этом времени. Попытаться рассказать о своем детстве более подробно. Но спустя годы, оглядываясь назад, он с какой-то беспомощной растерянностью понимал, что не знает, как поведать об этих временах. Он помнил все, каждый день, каждую ночь, проведенную вместе, но когда пытался рассказать об этом, все распадалось словно расколотый витраж, на тысячи и тысячи цветных осколков, на тысячи и тысячи историй – светлых и печальных, занятных и забавных, радостных и грустных…       Ему оставалось лишь бессильно пытаться собрать картину прошлого из осколков воспоминаний, в кровь разрезая руки об острые грани. Потому что не было слов, чтобы рассказать о той невероятной, удивительной радостью обретения, что навсегда осталась в его сердце хрустальными каплями росы, шелковистым шелестом трав, птичьей песней, восходящей Луной. О той радости и не покое, которые он испытывал во время встреч с Лихау. И пусть каждый из них видел свои оттенки в бездонном небе, слышал свои песни в шелесте трав и угадывал свои образы в огненных облаках заката – это не имело значения, пока они были вместе.       Раздавшийся снаружи удар заставил Минь-Тьена очнуться от своих мыслей. Варвары пробили Ворота Запретного города и ворвались внутрь. Время, отделявшее правителя Поднебесной от неминуемой гибели, стремительно сокращалось, заставляя его вспомнить о незаконченном деле. Он должен был рассказать эту историю до самого конца. Историю о тщеславии, эгоизме, предательстве; о верности, жертвенности и любви.       Когда Мальчику исполнилось двенадцать лет, родители сказали ему: «Мы отправляем тебя учиться в Пекин!». Расстроился Мальчик и со слезами на глазах побежал к Змее, и сказал, что его отправляют учиться на три года – учиться письму, счету, музыке, истории. Тогда Змея ответила ему: «Ты человек, а я змея. У тебя своя жизнь, ты должен учиться, а встретимся мы, когда ты приедешь с учебы домой». Успокоенный этими словами Мальчик простился со Змеей и последовал велению родителей, отправившись в Пекин.       Перечитав написанное Минь-Тьен недовольно поджал узкие губы. Написанное выглядело красиво, но эти простые фразы не отражали всей глубины того поворотного момента, определившего их дальнейшую Судьбу…       …Дом скрипел и стонал, словно был живой. Минь-Тьен внимательно и с интересом прислушивался к каждому звуку. Мать говорила, что у каждого дома есть свои особые звуки, которые слышны лишь ночью, когда тишина и темнота будят мальчишеское воображение. И сейчас он всеми силами пытался сохранить в памяти каждый из этих звуков: завывание ветра в щелях, скрип старых половиц, звон колокольчиков висевших в кухне, храп отца в соседней комнате. Ведь в этом доме он прожил всю свою жизнь, а на следующий день покидал его…       При каждом новом скрипе или шорохе, Минь-Тьен чувствовал холодок и это было не от прохлады в комнате, а от щекочущего возбуждения и предчувствия нового приключения. Мальчик собирался погулять в лесу этой ночью и встретиться с Лихау перед отъездом, чтобы попрощаться с ней. Он слегка беспокоился, что его поймают, поскольку раньше никуда не ходил без ведома родителей. Но он успокаивал себя тем, что все будет хорошо. Нужно было лишь тихо приоткрыть окно и выпрыгнуть наружу. Подоконник поднимался едва ли на полметра над землей, а значит, ему не составило бы труда войти и выйти. Все должно было пройти гладко.       Он лежал молча около часа, дожидаясь, когда родители заснут. Убедившись, что ждал достаточно, Минь-Тьен соскочил с кровати и направился к окну. В животе его словно порхали бабочки, неожиданно проснувшиеся и начавшие щекотать его изнутри. Ожидание нового приключения будоражило, и он с трудом подавлял желание захихикать. Открыв окно, мальчик по-кошачьи мягко спрыгнул на землю и сразу же закрыл его за собой.       Выглянув из-за угла и убедившись, что в спальне родителей темно, он двинулся вдоль той стороны дома, где легче всего было остаться незамеченным. Миновав этот участок он, бесшумно, прокрался вдоль улицы и нырнул в темноту леса. Когда огни, горевшие в окнах домов, растворились вдали, Минь-Тьен выпрямился, и пошел, уже не пригибаясь и не пытаясь скрываться. Отсюда жители деревни уже не могли его заметить.       Вокруг было тихо, если не считать обычных ночных шорохов и шума ветра. Темные деревья скрипели и стонали, словно живые. Большой серебряный серп Луны лил свой жидкий свет, едва проникавший сквозь гущу сплетенных ветвей, и мальчик чувствовал себя так, словно оказался в банке с чернилами. Это было немного неприятно, но он знал дорогу к их секретному месту для встреч. По правде говоря, Минь-Тьен всегда хотел найти место, где бы он и Лихау могли бы собираться. Их собственное убежище. Секретное место, которое принадлежало бы только им. И когда змея нашла в гуще леса такой уединенный уголок, он был счастлив.       Даже простая мысль об их тайном убежище давала приятную возможность ощутить себя частью чего-то по настоящему интересного и Минь-Тьен улыбнулся. Однако… он впервые шел сюда ночью, и это немного нервировало, заставляло прислушиваться к своим ощущениям. Он ощущал запах прелых листьев. В чаще стояла полная тишина: не сновали в траве мелкие зверьки и даже сверчки притихли, словно не желая нарушать напряженное молчание. И этому могла быть только одна причина: сегодня по лесу бродил хищник, которого боялись все живые существа, обитающие в лесу. У мальчика почему-то возникло ощущение, будто за ним со всех сторон наблюдают тысячи невидимых глаз, но он заставил себя успокоиться и продолжить свой путь.       Постепенно деревья и кусты начали редеть. Увидев впереди просвет, Минь-Тьен вышел на небольшую поляну, залитую лунным светом и усыпанную большим количеством старых, выщербленных камней. Он начал осторожно двигаться к центру открытого пространства и вдруг заметил какую-то смутную тень, неслышно скользившую вниз по склону небольшого зеленого холма. Он замер в настороженном ожидании, тогда как тень продолжала… двигаться к нему. Вскоре Минь-Тьен увидел длинное гибкое тело, пробирающихся по грудам камней. Скользящие, плавные движения огромной десятиметровой змеи перемежались грациозными рывками.       Лихау приветственно зашипела, словно вода, попавшая на огонь, и обнажила длинные зубы, острые, как жертвенные ножи. Вокруг змеиной головы встопорщилась сверкающая корона, образованная длинными, игольчато-острыми чешуями. Переливчатое, глянцевое тело сверкало, словно оптический обман, как будто было отлито из ртути и двигалось по другим физическим законам. Змея нависла над Минь-Тьеном, раскачиваясь всего в полуметре перед ними, как кобра перед броском. Взгляд узких гипнотических глаз, казался удивительно-доброжелательным. Раздвоенный язык прошелся по губам, обозначая принятую у змей улыбку.       — Здравствуй, Минь-Тьен, – произнесла Лихау своим звенящим голосом. Она специально сделала акцент на его имени, заставив его звучать хрустальным перезвоном, хрупким чудом прохладной вечерней росы.       Мальчик улыбнулся, потрепав мягкую шкуру под узкой нижней челюстью огромной змеи, которая от этого блаженно щурила глаза и только что не мурлыкала. Ему нравилось, когда она произносит его имя.       — Здравствуй, Лихау – второй ладонь он провел по ее голове, как рез между глаз. – Я пришел проститься.       — Я знаю, – ответила змея и в голосе ее была грусть. Она вздохнула, совсем по-человечески, и склонила голову ему на плечо. Минь-Тьен пошатнулся от тяжести, но устоял на ногах и обнял подругу за шею.       — Я не хочу уходить, – почти не слышно, на выдохе, произнес он, прижимаясь щекой к чешуйчатому боку Лихау, наслаждаясь прохладным, успокаивающим прикосновением. Он шел сюда с намерением попрощаться со змеей, но теперь, оказавшись рядом с ней, понимал, что не сможет этого сделать. Они были друзьями долгих четыре года и бо´льшую часть времени проводили вместе. Минь-Тьен уже не представлял своей жизни без нее.       — Я знаю, – повторила Лихау и ее хвост еле заметно дернулся где-то среди травы и камней. Наверное, она чувствовала то же самое. По крайне мере мальчик надеялся, что она тоже не хочет отпускать его.       — Давай убежим! – неожиданно даже для самого себя предложил Минь-Тьен, отстраняясь и заглядывая в темные змеиные глаза. – Лихау, давай убежим вместе и скроемся ото всех! Только ты и я. Что скажешь?       Он чувствовал себя великолепно. Он выражал свое неповиновение родителям и их воле. Они хотели отправить его в Пекин, а он собирался остаться с подругой. И они не могли ему помешать. Никто не мог!       — И что мы с тобой будем делать? – спросила змея, чуть отстранившись и поглядев на него сверху вниз. Из них двоих именно Лихау, в силу врожденной хладнокровности, обладала бо´льшей рассудительностью.       — Не знаю, – пожал плечами Минь-Тьен, касаясь ладонью змеиного носа. – Придумаем что-нибудь. Мы могли бы… ну не знаю, выступать со своей собственной цирковой программой. Или, например, караваны охранять. Или вообще можем в разбойники податься и взимать плату… ну скажем за проход по мосту! Представь, я буду вежливо разговаривать с путниками, а ты скалиться за моей спиной и шипеть.       — Ты такой смешной! – Лихау обнажила страшные зубы; из ее распахнутой пасти вырывался шипящий свист, призванный обозначать веселье, однако она почти сразу посерьезнела. – Но… это не правильно. Ты человек. Ты должен учиться, чтобы преуспеть. К тому же… мне тоже нужно будет освоить пару приемов.       Сказать, что Минь-Тьен был расстроен, значило ничего не сказать. Лихау редко отказывалась от его задумок и то, что она не поддержала его сейчас, задело его чувства. Он тяжело вздохнул и низко опустил голову.       — Не расстраивайся, Минь-Тьен, мы встретимся, когда ты вернешься с учебы домой, – Лихау ткнулась носом в его плечо, пытаясь смягчить огорчительный ответ. Мальчик машинально скользнул пальцами по ее шее, пытаясь запомнить это ощущение и забрать его с собой в длительную поездку. Он все еще был обижен на змею за ее отказ, но, под действием ее ласковых прикосновений и утешительных слов потихоньку успокоился.       — Тогда… тогда давай пообещаем друг другу, что встретимся снова на этом же самом месте! – Минь-Тьен легко вспрыгнул на камень и распростер руки вверх, сделавшись похожим на статую на пьедестале.       — Давай. – с готовностью согласилась Лихау, обрадованная тем, что он больше не злиться на нее. Она поднялась на уровень его глаз и позволила положить руки по бокам от своей головы. Затем они синхронно произнесли торжественное «клянусь». В тот же миг ветер взвыл, словно засвидетельствовав произнесенную ими клятву. И от его жалобного звука словно бы сотня крохотных сороконожек пробежала по спине Минь-Тьена.       Когда змея отстранилась от него, мальчик точно знал, что теперь их судьбы переплетены тончайшим кружевом звездно-серебряных нитей, связаны песнью ночного ветра и тайной лунно-светящегося тумана.       — Мы всегда будем вместе. Не смотря ни на что, – перезвоном серебряных колокольчиков прошептала Лихау. Он кивнул. Больше не было слов. И можно было бесконечно стоять, глядя друг другу в глаза. Не было смысла в словах, потому что все равно не успеть сказать всего. Так хотя бы запомнить… запомнить…       …Крики умиравших солдат, раздавшиеся снаружи, подстегнули его писать быстрее. Запретный Город был весьма запутанным местом, со множеством тайных ходов, укреплений и хитроумных ловушек. Даже при том численном перевесе, который имели варвары, телохранители Императора могли удерживать эту позицию достаточно долго, чтобы их господин сумел закончить свою работу. Поэтому, не мешкая больше, Минь-Тьен обмакнул перо в чернильницу и продолжил писать. Ему предстояла самая, пожалуй, сложная часть рассказа…       …Три года Мальчик учился и не мог дождаться момента, когда он сможет вернуться к родителям (хотя не столько к ним, сколько к Змее), и рассказать о том, что у него происходит. Что добился он немалых успехов в изучении таких наук, как письмо, счет, история и каллиграфия. Три года миновало, но поскольку в обучении Мальчик делал исключительные успехи, сам Император решил его оставить еще на один год, посулив должность писца при своем дворе. И там, в Запретном Городе, мальчик встретил дочь Императора….       Не смотря на то, что звуки сражения с каждой секундой раздавались все ближе Минь-Тьен снова замер в нерешительности. Он должен был написать «…и между ними вспыхнула любовь», но это было бы ложью. Ведь в действительности увидев, принцессу Чиу-Ниян, он подумал лишь о том, что она поможет ему вознестись.       Раньше подобная мысль ему и в голову бы не пришла, но прожив почти четыре года в столице Поднебесной и насмотревшись на то, как живут богатые чиновники знатные вельможи, Минь-Тьен осознал, что желает стать одним из них. Желает присутствовать на роскошных торжествах, где десятки искуснейших музыкантов со всей страны, играли на флейтах и цимбалах, исполняя музыку, достойную услаждать изысканный слух Императора. Где прекрасные танцовщицы кружились, демонстрируя плавные, отточенные тренировками движения своих юных тел. Где столы ломились от яств. Где вкушали лучшие блюда от лучших поваров Поднебесной: суп из псилоцидов муэр с цветами хуан-хуа, медузы-шуйму, мусюй-чжоу, баоцы. И, конечно же, карпов, приготовленных с бай-ми и вкуснейшим цзян-ю к которым подавали разогретое шаосин-цзю и маотай.       Но дело было не только в роскоши. Минь-Тьен желал обрести статус, богатство и влияние. Он жаждал власти, признания. Ему нужны были восхищенные взгляды простых людей, смотрящих на него как на живого бога; нужно были их благоговение, заставлявшее склонять головы в покорности. И принцесса Чиу-Ниян, эта безмозглая, вышколенная, лишенная воли кукла с милым личиком была его единственным шансом.       Он познакомился с ней и обаял ее, влюбил в себя, завладел сердцем наивной и простодушной девушки, чтобы потом использовать ее как инструмент для достижения желаемой власти и влияния. А когда пришло время Минь-Тьен, окрыленный своими амбициозными замыслами вернулся, чтобы рассказать о них подруге…       …он шел и никак не мог перестать удивляться тому, как изменилось его восприятие за прошедшие четыре года. Лес, раскинувшийся вокруг него, более не казался страшным или зловещим. Он просто жил своей собственной жизнью. Ветер играл листьями в кронах высоких деревьев, качал скрипучие старые ветки, шелестел стеблями трав, издавая приятный звук. Где-то высоко на дереве глухо ухала сова, выслеживавшая мышь своими круглыми, желтыми глазами. Над землей низко стелился туман. Легкая-легкая, полупрозрачная кисея над самой травой, которую лунный свет резал на отдельные ломти и заставлял красиво светиться.       И Минь-Тьен шел, наслаждаясь спокойствием ночного леса. Мимо огромных вековых деревьев со старой, заросшей мхом, потрескавшейся корой. Мимо гигантских елей, чьи остроконечные верхушки, казалось, пронзали небо. Мимо небольших кустарников и зарослей трав. Его ноги утопали в призрачном тумане, но юноша все еще помнил дорогу. Где-то среди высоких стеблей квакали жабы, наполняя ночь странными, хрипящими звуками.       Вскоре он вышел на их секретную поляну для встреч и, поглядев на торчащие тут и там камни, присел на один из них, приготовившись ждать. И через некоторое время заметил красивую девушку, приближавшуюся с противоположной стороны поляны. Освещенная яркими лучами выплывшей на небосклон полной Луны она двигалась к нему текучей, нечеловечески-плавной походкой. Ее длинные, рассыпавшиеся по плечам, серебряные волосы сверкали в лучах ночного светила. Сзади они спускались до пояса шелковистым водопадом, а спереди были расчесаны на двойной пробор и обрамляли ее прекрасное, лишенное малейшего изъяна лицо, казавшееся поистине совершенным. Бледная фарфоровая кожа подчеркивала темные глаза, обрамленные густыми, иссиня-черными ресницами. Тонкие, чувственные губы невольно притягивали взгляд своим нежно-розовым цветом.       Плавные линии плеч, тонкие руки, изящная талия и длинные ноги подчеркивало украшенное серебряной прошивкой черное шелковое платье с высоким разрезом; нескромным декольте и длинными рукавами. Тонкую талию перехватывал пояс, на котором висела пара узких тонких двухлезвийных клинков с двойным изгибом.       — Лихау? – потрясенно выдохнул Минь-Тьен, не в силах поверить в то, что змея, с которой он дружил четыре года назад, превратилась в прекрасную деву. Безупречную, таинственную, потрясающую…       — Ну здравствуй, Минь-Тьен, – отозвалась знакомая сереброволосая, околдовывая его нежной улыбкой.       Юноша стоял, широко распахнув глаза, а Лихау приблизилась и легким мановением руки захлопнула его отвисшую челюсть. Ее присутствие опьяняло. Минь-Тьен дышал ее запахом, чувствовал ее присутствие каждой клеточкой своей кожи. Теперь он чувствовал, что эта прекрасная девушка и есть его подруга, которую он спас, с которой играл в детстве и которой даже позволял спать в своей кровати, пока она была маленькой.       — У тебя такой вид, будто ты думаешь, что заколдован, – произнесла Лихау, придвинувшись еще ближе.       — Я… не знаю… – честно признался Минь-Тьен, едва ворочая языком – А что… это правда?       — Нет, красавчик, никто и не думал насылать на тебя чары, – расхохоталась дева-змея, и смех ее был подобен плеску чистого горного родника. Откинувшись на спину, она задумчиво посмотрела в чистое ночное небо.       Минь-Тьен соскользнул с камня и улегся рядом с ней, глядя на сверкающие узоры созвездий. Несколько минут они просто лежали вот так – рука в руке, голова к голове – точно на брачном ложе, и молчали. Слова были не нужны. Все было понятно и без них. И простое, казавшееся случайным соприкосновение пальцев, переплетавшихся в нежном объятии, на мягкой траве значило больше чем тысячи слов. Они снова были вместе.       — Это и есть тот трюк, которому ты обучалась, Лихау? – наконец спросил Минь-Тьен, вспомнив их последний разговор перед прощанием. Дева-змея повернула голову и посмотрела на него темными глазами.       — Один из них. А чему научился ты? – юноша помедлил немного перед ответом. Теперь, его собственные достижения, сделанные во время учебы в Пекине, казались ему малозначительными и не интересными.       — Многому. Счету. Чтению. Письму. Истории. Юриспруденции. Астрономии. Астрологии. Этикету. – он понимал, что для Лихуа эти слова скорее всего представляют непонятный набор звуков, но в пояснения пускаться не спешил. А она ни о чем не спрашивала. Да и зачем? Оба понимали, что живут в разных мирах.       Но разве это имело значение сейчас, когда они лежали и смотрели в полыхающий над звездный океан?       — А как на счет философии? – неожиданно поинтересовалась Лихау, нарушив проникновенное молчание.       — В каком смысле? – от неожиданности Минь-Тьен даже похлопал глазами, не зная, что еще сказать.       — Чего ты хочешь в этой жизни? – спросила дева-змея, вновь повернув голову к нему, при этом их лбы соприкоснулись, а лица оказались так близко, что они могли чувствовать теплое дыхание друг друга.       — А ты? – пусть это было не совсем честно, но юноша не мог вот так сразу рассказать ей о своих планах. Не мог нарушить этот момент хрупкого воссоединения, о котором мечтал все это время, не смотря ни на что.       — Я хочу быть с тобой, – просто ответила Лихау, протянув руку и погладив его по щеке. Ее кожа все равно оставалось прохладной, но в отсутствии чешуи была такой гладкой и мягкой, что Минь-Тьен вздохнул.       — А я хочу власти, – у него язык не повернулся солгать ей или не ответить на признание подруги. – Я хочу править этой страной. Хочу, чтобы жители склонились предо мной и признали меня своим повелителем.       — Это очень… амбициозное желание, – ответила Лихау, хотя ее ладонь вздрогнула на его щеке. Она ожидала другого ответа, но все равно продолжала поддерживать его. Минь-Тьен чувствовал себя последним мерзавцем, но все равно продолжал посвящать деву-змею в детали своего коварного, дьявольского плана.       — Поэтому… я женюсь на принцессе Чиу-Ниян, – Лихау приподнялась на локте и посмотрела на него в шоке и непонимании. В ее глазах не было гнева или ревности, она просто не могла поверить в то, что слышала. Затем она отвернулась. Протянув руку к ее щеке, Минь-Тьен коснулся чего-то горячего и мокрого.       — Ты что, плачешь? – дева-змея не ответила, попытавшись отстраниться, но он не позволил. Резко притянул ее к себе, он тщетно попытался стереть слезы своей ладонью. А потом ее всхлипывающее лицо оказалось совсем близко, и юноша попробовал, в порядке эксперимента, поцеловать Лихау прямо в пылающие губы. Он не был уверен до конца, что поступает правильно, но прислушавшись к своим чувствам, понял, что желает быть именно с ней. Если и на свете и существовала особа, к которой он был неравнодушен, то это была именно Лихау. Его верная подруга детства, его змея, так неожиданно обернувшаяся красивой девушкой.       Промедлив не более секунды Лихау раскрыла губы ему навстречу, и ее раздвоенный язычок скользнул ему в рот. И тогда, на скрытой посреди лесной чащи поляне, под звездами Минь-Тьен окончательно потерял голову. Ему уже случалось целоваться с деревенскими девушками, но дальше этого он ни разу не заходил.       Но теперь все было по-другому. Рядом с этой Лихау он терял голову, забывая все свои хитроумные схемы и планы. Он был поглощен лишь ей одной. Его руки нащупали ее грудь под шелком платья, коснувшись твердых жемчужин сосков. Девушка вцепилась в него крепко, словно утопающая, хватавшаяся за соломинку, возясь с его рубашкой и штанами. В несколько резких рывков их одежда полетела прочь, зацепившись за камень.       Лихау казалась такой хрупкой, что Минь-Тьен боялся поранить ее или сломать, но этого не случилось. Она извивалась и выгибалась под ним, цепляясь за его спину. Она запечатлела на его лице не меньше сотни бешенных поцелуев, а потом вдруг оказалась сверху, оседала его смеясь и задыхаясь. И теперь уже Минь-Тьен изгибался дугой, ликуя и сходя с ума, наполненный только ей, ей одной и кричал ее имя в ночной тишине.       В конце он хотел было выйти из нее, но она не отпустила, охватив ногами и прижалась к нем так крепко, что юноша чувствовал, будто они двое занимают одно место во всей Вселенной. Как если бы на один великолепный, всепоглощающий миг они стали единым существом… А потом они лежали рядом, бок о бок.       — Если ты любишь принцессу, то почему сейчас был со мной? – наконец спросила Лихау. Теперь в ее звонком голосе было не только непонимание, но и обида. Совсем чуть-чуть. На щеках высыхали дорожки слез.       — Я не люблю принцессу! – с жаром отозвался Минь-Тьен, прижимая к себе деву-змею и не давая ей отстраниться. – Она для меня ничего не значит. Она всего лишь инструмент в достижении моей цели. Я не забыл нашей клятвы. Мы всегда будем вместе. Не смотря ни на что. Но сначала я осуществлю задуманное!       Лихау не ответила. Просто лежала и молчала, не глядя на него. Минь-Тьен сжал ее маленькую ручку своей, давая девушке понять, что он здесь, рядом с ней. Что он ее не оставит. В тот момент юноша и сам в это верил. Пот медленно высыхал на его коже, и ему делалось одиноко и холодно. Небо просветлело, и в розоватых отсветах Минь-Тьен ясно мог разглядеть свою возлюбленную подругу. Лес вокруг пробуждался к новому дню.       — Что же, всего тебе хорошего, – тихо сказала Лихау, поглядев на него с легким сожалением в глазах, а затем нежно поцеловала юношу губами – Я люблю тебя и желаю тебе счастья. Если таково твое желание я поддержу тебя. Иди, женись на принцессе и обрети власть. А потом… возвращайся ко мне. Пожалуйста, Минь-Тьен, возвращайся ко мне. Обрадованный ее словами он поцеловал девушку и пообещал, что обязательно вернется…       …Мальчик приехал к Змее и рассказал ей, что женится на Принцессе. Змея сказала ему: «У вас человеческие законы и человеческий род надо продолжать. Все хорошо. Я люблю тебя и желаю тебе счастья». Он вернулся в Пекин и там они с Принцессой сыграли торжественную и пышную свадьбу, равной которой не было.       Вскоре у мальчика родилось двое детей, его жизнь была радостной и счастливой. Но однажды, пришло из восточных степей поветрие. Его жена заболела, и ни один лекарь Поднебесной не мог ей помочь. Расстроенный Мальчик приехал к Змее и рассказал ей о своем горе. И Змея ответила ему: «Не переживай, в мире есть одно средство, которое может ей помочь и это змеиный глаз. Мне для тебя ничего не жалко, забирай, я жертвую собой, чтобы у тебя было счастье!». Змея была довольно большой, просто огромной, поэтому снадобья получилось много и его хватило еще многим людям со двора Императора, которые тоже были больны.       …Минь-Тьен почувствовал, как на его губах появляется безумная усмешка. «Радостная и счастливая» жизнь, о которой он писал, существовала лишь на бумаге. На самом деле это был бесконечный ад запутанных дворцовых интриг. Его жена была не единственной дочерью Императора. Другие дети правителя Поднебесной ненавидели его, «жалкого выскочку» и всеми силами пытались извести конкурента, осмелившегося мечтать о престоле. Ему бессчётное количество раз приходилось выбрасывать отравленную еду и вышвыривать ядовитых насекомых и змей, которых подбрасывали в его покои. А пару раз его чуть не прикончили наемные убийцы.       Танцевать на узком, словно луч звездного света, лезвии клинка закулисных интриг сохраняя при этом расположение Императора само по себе было не просто, но… Этого было недостаточно. Для того, чтобы стать приемником правителя поднебесной Минь-Тьен должен был доказать, что он достоин этой чести. И он доказывал это каждым своим действием, каждым принятым решением, каждым советом, которому позволял слетать со своих губ. Помогал усмирять крестьянские бунты и мирил ссорившихся друг с другом князей.       И при всем при этом Минь-Тьен должен был «держать лицо», должен был оставаться обаятельным и улыбаться тем, кто жаждал его падения. Носить маску день и ночь. Двадцать четыре часа в сутки. Семь дней в неделю. И он носил ее, позволив прирасти к своему лицу. Он царил во время праздничных церемоний, поражая придворных своим шармом и эрудицией. Льстил, обманывал и манипулировал, пытаясь обрести влиятельных союзников и упрочить свое положению у подножья Императорского трона. О да, это было трудное время.       Поэтому, узнав, что его жена заболела, Минь-Тьен был на грани отчаяния. Это был не просто крах всех его амбициозных планов. Это был приговор. Смерть принцессы означала бы так же и его смерть, потому что без нее он лишился бы всех имевшихся у него союзников. Без нее он был слаб, а слабым не было места в Запретном Городе. Она была нужна ему, поэтому ночью Минь-Тьен оседлал коня и отправился к Лихау.       В тот момент он находился на грани безумия и плохо помнил их встречу. Не помнил, что именно говорил ей, как умолял о помощи, как кричал о своей ненависти к тем, кто мешает его восхождению и как клялся уничтожить их всех до единого. Вырезать вместе с женами, детьми и прочими родственниками. Он много чего тогда говорил в припадке безумия… А Лихау стояла и слушала его не перебивая и ни слова не говоря. И лишь когда поток его молений и проклятий иссяк, и он бессильно опустился на торчавший из земли камень, она подошла, опустилась перед ним на колени и обняла. Принялась успокаивать, поглаживая по спине и волосам.       Она сказала, что все будет хорошо, а потом взяла кинжал и вырезала себе глаз, научив, как приготовить зелье, которое спасет жизнь его жены. Краешком сознания, который еще не был охвачен безумием, Минь-Тьен понимал, какую жертву Лихау принесла ради него, но в тот момент он не мог по достоинству оценить это. Произнеся рассеянные слова благодарности, он вскочил на коня и помчался обратно к жене, в Пекин…       …Таран варваров, трижды ударившийся в ворота павильона, напомнил Минь-Тьену о том, что ему пора заканчивать. Взяв еще один листок он принялся записывать следующую главу своей истории, не менее кровавую, чем предыдущая. Теперь кисть скользила по бумаге без изящества, руки его заметно дрожали.       …Так Мальчик обрел славу великого лекаря и стал известен на весь Пекин. Люди говорили, что добился он в ремесле своем таких высот, что не было ему равных во всей Поднебесной. Постиг он все тонкости и хитрости врачевание. Завоевал он уважение всех именитых лекарей и мудрецов империи. И тогда Император, жизнь которого уже клонилась к закату, стал всерьез задумываться, а не поставить ли его правителем?       Но тут на Китай рухнуло несчастье. Поветрие, поразившее Пекин, стремительно распространилось по всем провинциям. Чума поразила всю страну и люди бросились к Мальчику, умоляя его: «О Великий Лекарь, пожалуйста, изготовь снадобье, чтобы чума отступила!». Он снова поехал к Змее. Выслушав его просьбу, она сказала: «Ты знаешь, любимого человека видят не глазами, а сердцем. Поэтому мне не нужен второй глаз. Я вижу тебя сердцем! А больше я никого не люблю! Забирай!». Так он и поступил. Вылечилась вся страна!.       …Его руки так дрожали, пока он выводил последние два абзаца, что несколько капель чернил попали на руку. Ощутив, как они катятся по его коже, Минь-Тьен с криком ярости отшвырну от себя перо. Ему вдруг казалось, что это кровь Лихау, которой он впервые запятнал свои руки в ту страшную, памятную ночь.       Она согласилась отдать ему свой глаз, но сказала, что сама второй раз не сможет этого сделать. Что это очень больно, и что если он хочет спасти Поднебесную, ему придется самому вырезать глаз у нее из глазницы. Он согласился, потому что это был реальный шанс осуществить свою мечту. Человек, спасший страну от чумного поветрия, обрел бы всенародную любовь и непременно стал бы следующим Императором.       Лихау сама легла на низкий и плоский камень, выглядевший как постамент или погребальное ложе. Сама показала, как правильно держать кинжал и как нужно резать, чтобы не повредить ценный глаз. Минь-Тьен взял клинок недрогнувшей рукой и склонился над лежащей перед ним девой-змеей, вглядываясь в ее красивое, бледное лицо, на котором не были ни страха, ни осуждения. Только любовь. На губах была ободряющая улыбка.       Она не сопротивлялась и вот эта беспомощная беззащитность на мгновение поколебала уверенность Минь-Тьена. Но лишь на мгновение. Затем он напомнил себе о том, какую власть он обретет, когда станет Императором. Перед блеском и величием, которое открывалось его взору, блекли даже страдания и жертва, на которую пошла Лихау. Поэтому он взял ее запястья левой рукой и осторожно, почти нежно прижал к камню.       А затем одним коротким и резким ударом вырезал глаз… от того, что распластанная на камне девушка молчала ему было невыносимо жутко. Она чувствовала боль: это было видно по тому, как мучительно выгнулось ее тело, по тому, что Минь-Тьен с заметным усилием удерживал ее руки. Но она не кричала. Лишь прокусила губу насквозь, и струйка алой крови вязко стекала из уголка рта по подбородку и вниз – на шею.       А когда Лихау повернула голову, он едва подавил желание шарахнуться от нее с воплем. Смотревшие на него страшные, пустые глазницы, провалы в окровавленную тьму, были зрячими. Они действительно видела его, видела не глазами, которые он забрал, а сердцем, судорожно трепещущим в груди. И то, что она видела, заставляло ее плакать. Капли крови катились из уголков глаз, перечерчивая щеки алыми линиями.       — Не плачь, – прошептал Минь-Тьен, склоняясь над ней и целуя сначала в покрытый испариной лоб, а потом в окровавленные губы. – Все будет хорошо. Я вернусь за тобой и сделаю тебя своей Императрицей. Ты займешь свое место рядом со мной на троне в Запретном Городе. Твоя жертва не будет напрасной, Лихау.       Дождавшись, пока она успокоиться и перестанет беззвучно плакать кровавыми слезами он вскочил на коня и поскакал в сторону Пекина во весь опор, думая лишь о том, что теперь его мечта наконец исполнится…       Подняв отброшенное перо Минь-Тьен снова обмакнул его в чернильницу и продолжил писать.       Люди боготворили Мальчика. Все хотели, чтобы он стал Императором, кроме не большой горстки чиновников и придворных, которые тоже имели виды на трон и строили заговоры против него. Кто-то из них рассказал Императору о дружбе Мальчика со Змеей. Опечаленный этим известием правитель Поднебесной, призвал к себе Мальчика и сказал ему: «Ты тот, на кого молятся все китайцы. Я хотел бы отдать тебе трон, но понимаешь, ходят слухи, что ты дружишь с драконом, который пожирает людей. Завтра тебя коронуют, если ты избавишь нас от этого дракона и принесешь его сердце как доказательство своего подвига».       Ошеломленный этой новостью Мальчик поехал к Змее. В ответ на его вопрос Змея сказала: «Да, я ем людей». Мальчик помолчал немного и продолжил: «Понимаешь, меня завтра не коронуют, если я не принесу твое сердце». А змея сказала: «Знаешь, похоже что и сердце мне больше не нужно… Делай, как я говорю». Он поставил бревно между ее зубами, чтобы она не прикусила его, залез внутрь и вырезал сердце… Положил его в сундук. Приехав в Пекин, он показал сердце всем, кому было интересно. На следующий день его короновали.       Минь-Тьен замер над пергаментом, не замечая, как выкрашенные бордовым лаком двери павильона трещат и ломаются под натиском варваров. Кровавые картины смерти Лихау стояли у него перед глазами…       …бешенная скачка сквозь скрипящий и стенающий под ураганным ветром лес... изящное, гибкое существо достигавшее сотни метров в длину от головы до хвоста, с сухим треском скользящее меж деревьев… капли крови, ручьями стекающие из пустых, зияющих чернотой глазниц… слова, сухим шелестом слетающие с губ, так неожиданно ставших чужими и непослушными… бессильно опавший гребень, до этого топорщившийся вокруг шеи, образуя что-то вроде королевского воротника… ее слова… ее не дрогнувший голос, когда она выносила себе приговор, советуя, как лучше ее убить… клинок вспарывающий плоть и кровь… кровь… кровь… целое море крови, покрывшее его с головы до ног. Крови, от привкуса которой он так и не смог избавиться…       Дверь трещала, и в последние секунды своей жизни Император дописывал последние строки своей истории.       А еще через три дня Китай рухнул. И рухнул он по одной простой причине, что Змея лежала на приграничном тракте и не пропускала ни одного врага. А когда ее не стало, варвары ворвались и разрушили Поднебесную. Разорили ее, сожгли ее дотла. Минь-Тьен отложил пергамент в сторону и убрал письменный прибор на место. Все было сделано и теперь ему оставалось лишь принять смерть, как подобает Императору. Его страна гибла, его мечты обратились в прах. А ту, что любила его всем сердцем, он убил своими руками.       Ему больше незачем было жить. Он совершил ошибку. Когда на чашах весов его выбора оказались любовь и власть, он выбрал власть. Он был недальновиден, стремился лишь к сиюминутной выгоде, не заглядывая и на три дня вперед. Лихау была лучше него во всем. Теперь Минь-Тьен это видел. Жаль, что слишком поздно. Она была мудрой, помнила прошлое, ясно видела настоящее и предсказывала будущее. За последние часы Император бессчетное количество раз задумывался над тем, почему она не удержала его от ошибки, почему не подсказала верное решение? И всегда находил один и тот же ответ: она слишком любила его, труса и глупца с каменным сердцем. И она умерла ради того, чтобы он был счастлив. И осознание этого мучило, словно медленная пытка.       Ворота Тайхэдяня раскололись под ударом тарана, и внутрь ворвалась четыре десятка воинственно настроенных дикарей. Варвары носили одежды, которые ни один китаец не одел бы даже перед ликом смерти: штаны из лохматой, засаленной шкуры каких-то зверей и грязные кожаные рубахи. На грубо сработанных поясах висели широкие клинки. Головы бойцов венчали шлемы, представлявшие собой железные каркасы, обтянутые толстой, черной кожей. Их щиты из заскорузлых шкур выглядели нелепо, даже слегка гротескно.       Минь-Тьен встал на ноги и простер руку в сторону нападавших, то ли желая поприветствовать их, то ли угрожая своей колдовской силой, наличие которой ему приписывали. Варвары были суеверны, а потому он не успел даже завершить своей по-королевски отработанный жест, как в его грудь вонзилось с десяток стрел.       Тело Императора пронзила дикая, звериная боль и он рухнул к подножью пьедестала, соскользнув по ступенькам в потоках льющейся из ран крови. Наверное, Минь-Тьен нашел бы это «падение» символичным, если бы ему не было так больно. Несколько минут он просто лежал и глядел в потолок. Его глаза застилала пелена, он погружался в черные, дурманящие волны болевого шока, беспомощно наблюдая за тем, как его собственная кровь била из ран на груди, растекаясь по плечам. Кровь была такой теплой… прямо как хорошая горячая ванна. Так хотелось спать. Закрыть глаза и уснуть, умереть, забыться и больше не быть никогда…       Варвары приблизились и обступили его. Они что-то говорили, возможно – надсмехались над ним, но Минь-Тьен больше не слышал их. Мир уплывал прочь в головокружительно-темном водовороте, затягивавшим его под бурлящие потоки забвения. Он почти поддался накатывающимся волнам беспамятства, как вдруг…       …увидел ее. Она стояла над ним, сотканная из ночи, лунных лучей и тумана предсмертных видений.       — Лихау… – ее имя кровавыми сгустками стыло на его губах, которые едва заметно шевелились.       — Я здесь. Я пришла, чтобы забрать тебя, – ее голос звенящий и сладкий, заполнил все его существо.       — Куда? – воздух выходил из пробитых легких Императора, с хрипом и свистом. Он уже не мог говорить.       — В Небесное Царство, – с улыбкой ответила Лихау, плавно опускаясь на колени подле него.       «Грешники не могут отыскать дорогу в Небесное Царство», – подумал Минь-Тьен, балансируя на грани черной бездны, распахивавшей перед ним свою голодную пасть, пытаясь сосредоточиться на ее лице и голосе.       — Действительно. Не могут. Если кто-то не отведет их туда за руку. Именно за этим я и пришла, – она протянула руку, сиявшую лунным светом, и коснулась его лица. Ласковое прикосновение уносило боль, дарило чувство покоя. И Минь-Тьен чувствовал, как по его щекам катятся слезы запоздалого раскаяния.       «Лихау… прости меня…» – девушка улыбнулась, и он увидел, что по ее щекам тоже катятся слезы.       — Я хочу, чтобы ты знал. Ты прощен. Всегда. Всецело. Ты прошен мной, – прошептала она, вновь касаясь его лица в попытке стереть катившиеся слезы. – И я всегда буду с тобой, потому что люблю тебя.       Минь-Тьен попытался сосредоточить взгляд на фигуре склонившейся над ним девушки, но не смог даже этого. Образ ее таял, становясь почти прозрачным, наконец, он стал слышать только свое медленное сердцебиение. Мир покачнулся и он почувствовал, что проваливается под землю. Разум сжался и расширился одновременно, неудержимо затягивая его вниз, в черную дыру небытия. Минь-Тьен ощущал, что его боль и смятение уплывают прочь, постепенно сменяясь теплом и покоем. Он был не один. Лихау осталась с ним.       Закрыв глаза, он едва заметно улыбнулся. Они были вместе. На этой мысли мир померк для Минь-Тьена.