Орнитология

В Стилуотере, расположенном на краю океана и открытом всем ветрам, зима в этот раз выдалась что надо. Мороз навалился на город в начале декабря и немедля сжал его в крепких, медвежьих объятиях, так что в считанные дни застыла вода у берегов, и покрылись ледяной коркой бетонные волнорезы. Младшеклассники бегали туда кататься, прихватив разноцветные санки, и те, кому строгие родители даже подходить близко к набережной запрещали, бегали все равно, порывшись перед тем всласть на помойке у дома: размочаленная картонка, на которой так весело съезжать вниз, не поцарапав новехонькие штаны, была в те дни предметом зависти у малышни. Все, что могло замерзнуть, застыло, все, что застыло, намертво примерзло к земле, и чайки, не успевшие вовремя улететь в теплые края, крикливо проклинали свою жизнь. Владельцы магазинов одежды переодевали манекенов, поправляя им меховые шапочки, как детям, и повязывая яркие шарфы: в моду после долгого перерыва опять входил лиловый. Старушки кормили нахохлившихся голубей. Бились, несмотря на многочисленные предостережения ди-джеев, машины на перекрестках. Все в городе, словом, было спокойно, все было хорошо, и даже местная шпана, гораздая выяснять, кто кого, сбавила обороты. Лишь однажды, в день февральской оттепели, прибывшая на вызов полицейская бригада собрала урожай жмуриков на углу прачечной, что подле математической школы. К вечеру ртутный столбик термометра снова упал, будто в припадке, кровь вмерзла в снег, и ребятня обоих полов отполировала ее ногами, катаясь по розовой дорожке изо льда туда и обратно. Учительница тригонометрии наблюдала за этим безобразием из окна своего кабинета и впустую строчила кляузы в попечительский совет: гигант «Ультор», взваливший благоустройство города себе на широкие плечи, впал в спячку, и машины с рыжим логотипом компании появлялись на виду так редко, что это впору было приравнять к рождественскому чуду. Никто не убирал снег с улиц и не развешивал праздничных гирлянд, никто не посыпал оледеневшие бульвары песком и солью. Никто не почесался даже тогда, когда Джейн Вальдерамма собственной персоной поскользнулась по дороге в студию, расшибла правую руку и пообещала растрезвонить о позорном бездействии «Ультора» на всю страну. Дальше пустых и громких обещаний, впрочем, дело не зашло. Мудрые люди отсоветовали Джейн будить спящего гиганта, тем более что в его мозгу, судя по всему, происходила напряженная умственная работа. Светились заполночь окна небоскреба, служившего «Ультору» штаб-квартирой, перекидывались деньги со счета на счет, а что до акций компании – те были по дешевке раскуплены какими-то странными лицами, в которых даже дурак, с трудом складывающий два и два, распознал бы подставные. От этого множились слухи, зарождаясь сами собой, как мыши в грязном белье: одни прочили «Ультору» оглушительное банкротство, другие – неслыханный подъем, а третьи и вовсе шептались, что исполнительный директор «Ультора» Дейн Фогель сбежал с миллиардом долларов и длинноногой блондинкой, оставив свой «Титаник» на волю недоброй судьбы, а утопающих – на милость рынка труда, но этих пустозвонов и вовсе никто не принимал всерьез. Всю зиму «Ультор» лихорадило, словно гигант болел и никак не мог определиться с тем светом или этим, но к весне оправился и, стряхнув с себя недомогание, расправил широкие плечи. Заткнулись завистники, примолкли банкиры, и журналисты, приглашенные на встречу за закрытыми дверями, вернулись довольными, как хищники, набившие себе досыта животы. Они переваривали три дня и три ночи, прежде чем выплюнуть кости, и редакции вмиг растащили остатки пиршества по первым полосам. «”Ультор” во власти “Святых с Третьей Улицы!”», надрывались желтые газетенки. «Чего добиваются “Святые” этим дерзким шагом?», спрашивала небезызвестная «Стилуотер Таймс». «Вчерашние гангстеры – сегодняшние воротилы бизнеса!», кричал заголовок в свежем выпуске «США сегодня», а прямо под ним красовалась черно-белая фотография Лесли, мать ее, Купер в костюме, на лацкане которого красовалась пышная геральдическая лилия. Так могла бы выглядеть сытая львица, что явилась из прерии прямо на светский раут, перекусив по пути охранниками фейс-контроля. На фоне общей паники лишь «Форбс», как истинный джентльмен, сумел сохранить лицо, а точнее сказать – обложку: мартовский номер украшала фотография мисс Еще-вчера-никто-и-звать-никак в шикарном костюме-тройке, с ниткой жемчужных бус на шее и коленопреклоненным мужчиной между ног. Нынче ее величали мисс Янг, госпожа исполнительный директор «Ультора», будьте добры, и пока завистливые языки обсуждали лиловый жилет на голое тело, злые не преминули заметить, что мальчик, выбранный для фотосъемки, выглядит точь-в-точь как ее предшественник, старина Фогель, со спины. Это назвали тонкой, как перчик чили, шуткой для знатоков; изящным упражнением в остроумии. Единственным, кто мог бы оскорбиться на такую безобидную шалость, был сам мистер Фогель, не единожды уличенный в неумении смеяться над собой, однако бывшего директора не видели с тех самых пор, как «Святые», взяв «Ультор» штурмом, водрузили на шпиле хрустального небоскреба собственный флаг. Глупцы считали Фогеля мертвым; умники предпочитали помалкивать. Когда учительнице тригонометрии подложили пластиковую какашку на стул в честь дня дураков, розовая дорожка у прачечной растаяла без следа, а весна окончательно потеснила зиму, дела в Стилуотере пошли на лад. Ободранные коты объявили сезон охоты на расчирикавшихся помоечных птиц. Шпана взялась за ножички, молодежь достала мопеды, и старушки, мигом растеряв приличествующее их возрасту благочестие, с ругательствами грозили лихачам вслед клюкой. Люди привыкли к мысли о том, что штурвал оказался в крепких руках Лесли Купер, и стали говорить о том, что все, так или иначе, складывается к лучшему в этом лучшем из миров. В один из прекрасных весенних дней, которые хочется удержать в памяти и хранить до самой старости, присыпав нафталином, из подземного гаража компании «Ультор» вырулил огромный внедорожник «Мицубиси» с затененными стеклами. Джип немного помедлил на сложной развязке, а затем водитель – или, точнее, водительница, так как за рулем была Лесли Купер, глава «Святых с Третьей Улицы» и де-факто владелица всех акций «Ультора», – плюнула на правила дорожного движения, пересекла двойную сплошную и покатила на север. Легковушки, завидев ее, уступали дорогу, постовые отводили глаза, и Лесли не отказала себе в удовольствии еще полихачить, свернув направо из крайнего левого ряда. Двух пассажиров на заднем сидении тряхнуло и бросило друг к другу под «Лючию ди Ламмермур» Доницетти. — Ты бы ремни безопасности проверила потом, – заметила Тельма. Один из ремней смял лацкан ее спутника, и Тельма бережно расправила гладкую, серую в полоску ткань дорогого пиджака. — Разболтались, нет? — Нашла о чем думать, — хмыкнула Лесли, не повернув головы. — Скажи лучше, куда за пиццей прошвырнемся, когда назад поедем. У «Донателло» экономят на сыре теперь, ну их в жопу. — В «Иль Шматио» тоже не поедем, у них нет вегетарианской. — Ты вот что, подруга... — Не переставая лавировать в тесном потоке машин, Лесли наклонилась и принялась шарить в бардачке одной рукой. Оттуда вывалился пакет из «Веснушчатых сучек» с засохшими остатками гамбургера внутри, свеженькая, не распакованная еще пачка вишневых сигарилл и крошечный дамский пистолетик. — Уй, блядское же блядство... Лови! На заднее сиденье полетела книжонка «Стилуотер с одной буквой “л”». Раскрывшись в полете, брошюра шлепнулась соседу Тельмы прямо на колени. Тот вздрогнул, но не мог ни стряхнуть ее, ни высказать свое возмущение: руки у него были перевязаны в запястьях, глаза – закрыты повязкой, а рот заклеен крепким, доказавшим свою пригодность уже не раз строительным скотчем. Тельма подняла справочник, не моргнув и глазом. — У «Мама Джонс» слишком тонкое тесто… – сказала она задумчиво, шелестя страницами. — «Фиеста»? Возможно, нам стоит открыть собственную пиццерию. Через общепит можно прекрасно отмывать деньги. — Кстати! — развеселилась вдруг Лесли. – О пицце. Прихожу я тут к тебе неделю назад, а парень твой на ресепшене — Вилли? Билли? — и говорит: к мадам нельзя, мадам занята, мадам деньги считает, и вообще я вас не знаю, подите отсюда. Да где ты выкопала такого? Я думала, твой прежний был толковым малым. — Нервы у него шалили, — пояснила Тельма. — Уволился в начале марта, запаковал чемоданы и, говорят, дал деру в Европу. Боялся еще, что я его отрабатывать заставлю две недели по договору. — Ну и дурак. — Лесли вдавила тапку в пол и лихо подрезала какого-то хлыща на лакированном и блестящем, как леденец, «Вольво». – Чем ты напугала так пацана? — А помнишь, у меня тогда шли переговоры с «Дженерал электрик»? Видите ли, некто Дейн Фогель задолжал им за прошлый год несколько миллионов… или десятков миллионов, Дейн? Фогель на соседнем сиденье протестующе замычал. — На следующее утро, когда эти горе-кредиторы уехали, Марк — ты не помнишь, но его звали Марк — занес мне кофе и… в общем, ковер от крови вычистить еще не успели. Под конец дня бедолага писал заявление дрожащей рукой и смотрел на меня, как на кентервильское привидение. — Мало того что дурак, — заржала Лесли, — так еще и редкостное ссыкло! — В отличие от Билли, — вступилась за честь своего нового помощника Тельма. Билли был кудряв, пунктуален и, вне всякого сомнения, очень умен. — Ты его не обижала? — Вот еще, младенцев бить! Сказала, что пиццу принесла. С этими, как их, шампиньонами… Машину затрясло, будто на смену гладкому шоссе пришла стиральная доска: это внедорожник со всей дури пролетел по «лежачим полицейским». Их расположили на въезде в город, чтобы лихачи вроде Лесли Купер вдарили по тормозам, но та не снизила бы скорость, даже если бы вместо бетонных копов на дороге лежали живые, настоящие, в фуражках и при значках. — Билли как сообразил, кто ты, так до конца недели ходил нервный, — сказала ей Тельма. — Сахара мне в кофе пересыпал… Отличную пиццу ты тогда притащила, кстати. Лесли, быть может, и ответила что-то, но рев из-под капота заглушил ее слова: джип рванулся вперед, будто почуяв свободу, и стрелка на спидометре прилипла к сотне. Сотня была ровным, красивым числом, и Тельме нравилось слушать, как гудит мотор, выжимая из себя скорость и силу. Дамба, соединявшая Стилуотер с материком, уходила серой полосой в горизонт, и от мельтешения фонарей за окнами рябило в глазах. Солнце, плясавшее на воде, отбрасывало такие резкие, слепящие блики в салон, что Лесли опустила козырек и надела огромные, в пол-лица, авиаторы от Дольче и Габбана. Недолго думая, Тельма наклонилась, задев плечом своего пленника, и опустила боковое стекло. В щель тут же ворвался свежий сквозняк, пахнущий солью, пляжем, морем; он взъерошил Тельме рваную челку и отхлестал Фогеля по щекам. — Тебе дует? — спросила Тельма. — Извини. — Ну ты милая что пиздец, — хохотнула Лесли с переднего сиденья. — Спроси еще, не жмет ли ему кляп. — Ты иногда заставляешь меня чувствовать себя очень плохим человеком, Лэс. — Привыкай. Мы теперь на вершине этой, как ее — пищевой цепочки. Надо жрать мелюзгу. В кармане Леслиной куртки то и дело трепыхался айфон: это беспокоил Джонни, ответственный за поставку крупной партии оружия. В процессе возникли какие-то недоразумения, и Гэту приходилось повышать голос, перекрикивая полицейские сирены и треск пулеметной пальбы. Названивали наперебой, обрывая линию в желании выслужиться, и неугомонные младшие лейтенанты, но босс рявкнула на них ото всей души, и телефон на время примолк. — Я как мамочка с ними, — криво усмехнулась Лесли. — Пирс, не дергай Шонди за дреды, Шонди, не бей Пирса по яйцам. Сколько можно, блядь... Хотя я, знаешь, думаю иногда, что мисс Торчок потолковей будет. Вон стрелку с картелем Хуареса мне забила. В той детской сказке с подвохом, которую Лесли читал вслух один из мимолетных и невыразительных отчимов, простой солдат, хитростью убив короля, получил корону, все царство да еще руку принцессы впридачу. Реальность была далека от вымысла: никто не спешил протягивать Лесли Купер, убравшей всех конкурентов, ни ключи от города, ни пальмовую ветвь, ни руку. Пока Тельма пыталась отвести беду от «Ультора», поставленного Фогелем на грань банкротства, Лесли выгрызала свое право рулить бизнесом наравне с большими наркодельцами, съевшими на торговле дурью не собаку — целого слона. Тельма кормила Фогеля плоскими персиками, отрезая им замороженные бочки, прихваченные беспощадными стилуотерскими холодами, а Лесли всю зиму резала шеи и ломала шеи, и делала это до тех пор, пока не проняло весь криминальный мир Америки: от Вашингтона до сраного Техаса. Но Лесли и того было мало. — Не хочешь в Мексику прошвырнуться через недельку? — спросила она, будто речь шла о развлекательной поездке в санаторий. — Поговорим по-дружески с местными ребятами. — А по-дружески — это мне сколько обойм понадобится? Много или ни одной? — Какая разница? — удивилась Лесли. — Обоймы на Джонни. Как у тебя со временем, найдется пара деньков? Тельма в задумчивости поправила на носу очки. — А знаешь, с удовольствием. Помнишь, ты тогда меня разбудила с пиццей? Треклятый аудит, я неделю в офисе из-за него ночевала… но теперь можно развеяться. — Что, удачно прошел? — Ага. Машина замедлила ход: это Лесли свернула с шоссе на грунтовую дорогу, ведущую прочь от оживленной магистрали. По обеим сторонам тянулись теперь голые, облезлые поля, желтые от прошлогодней травы. Кое-где в прогалинах еще лежали прогорклые пласты снега, ломкие по краям. Пахло рыхлой землей, талой водой, прелыми листьями, — словом, всем тем, что знаменует неизбежное наступление скорой весны, — и Фогель, вздрогнув вдруг всем телом, подался вбок, насколько позволяли ремни безопасности, и прижался лбом к холодному стеклу, за которым мелькали редкие деревья. Он дышал глубоко и часто, словно надеялся опьянеть от свежего воздуха, и Тельма, помедлив мгновение, положила пальцы на его стянутые запястья. — Какие у тебя руки горячие, — мимоходом заметила она и тут же вернулась к разговору о делах, продолжив тоном не то опытной бизнес-леди, не то профессиональной гангстерши: — Лесли, эти твои мексиканцы грозят нам каким оборотом? Лишние три миллиона в месяц я тебе верну чистыми, конечно, только… лучше не через «Ультор». Дела идут хорошо, но меня и так с пристрастием допрашивала налоговая. Пока рано. — Мелко берешь, подруга. Я намерена выбить пять, и то, блин, не продешевить бы. Хотя, впрочем… За прошедший год она навострилась ворочать числами с таким количеством нулей, что раньше не могли ей и в сладком сне присниться. Пока Лесли молчала, высчитывая грядущую прибыль в уме, Тельма нащупала на запястье своего пленника ямку, в которой лихорадочно стучал пульс, и скользнула подушечками пальцев по его ладони. Дорога под колесами становилась все хуже. Джип переваливался со стороны на сторону («Ах, ну блядское же блядство!» — выругалась Лесли, угодив со всей дури в яму), под колесами хлюпала грязь. Под конец машина остановилась, мотор стих. Щелкнули ремни безопасности. Фогель не мог отстегнуть свои, поэтому о нем позаботилась Тельма. — Приехали, — сказала Лесли, распахивая боковую дверь, и в кабине наконец-то стал слышен многоголосый птичий хор. — Вылезай. Фогель не двинулся, — только ссутулил плечи и стал как-то меньше ростом, — и Тельма воспользовалась моментом, чтобы распустить узел на его затылке. Ее шелковый шарфик, закрывавший Дейну глаза, оказался теплым и чуточку влажным. — Оглох, что ли? — сквозь зубы процедила Лесли. — Конечная. Поезд дальше не идет. Она сдернула ослепшего Фогеля с сиденья, как с насеста, и силой повела прочь от машины. Прежде чем выпрыгнуть следом, Тельма поднесла повязку к губам: та была соленой, как любимое Тельмой море; как просроченный соевый соус из лапшичной ее отца; как кровь. — Кляп сними ему, — сказала она Лесли в спину. — Нахуя? — отозвалась подруга. Фогель шел спотыкаясь, как обреченный – на виселицу. Щегольские ботинки скользили по раскисшей весенней земле, и его приходилось то и дело подбадривать тычками. — Песенку он свою спел. — Лэс! Когда Тельма нагнала их, Фогель уже стоял на коленях у молодой сосны. Он плакал, опустив покрасневшие глаза, но тотчас вскинулся, стоило Тельме взять его за подбородок, и ухватился за ее руки, будто те были соломинкой, которая способна чудом выдержать свинцовый вес идущего ко дну человека. — Охота тебе возиться… — буркнула Лесли. Чтобы отодрать прилипший намертво скотч, пришлось изрядно постараться. Фогель морщился, гримасничал, но терпел, и только его пальцы, сжавшие Тельмин рукав, стискивали плотную ткань ветровки все сильнее. Над его головой, не ведая о разыгрывающейся внизу драме, надрывались лесные певуны, уже вернувшиеся из зимней командировки в Южную Америку. Им вторил жаворонок, обладатель громкого голоса и смешных черных рожек на голове. За спиной у Лесли рассыпался звонкой трелью кардинал, и Тельме показалось, что она даже заметила его красное оперение в голых ветках осины. — Тельма, пожалуйста… Я ведь тебе нужен! Я же помогал тебе с «Ультором»! Пожалуйста! — Ну конечно, Дейн, я без тебя ни на что не способна. — Продолжая крепко держать Фогеля за подбородок, другой рукой она заставила его разомкнуть пальцы и выпустить ее ветровку. Если Тельма и была соломинкой, то той самой, под которой ломается наконец-то, не выдержав, крепкая двугорбая спина верблюда. — Это ты у нас выпускник хорошего колледжа с безупречным резюме, а я кто? Так, девочка на подпевках. — Никогда я такого не говорил! Тельма, ты ведь знаешь: я сделаю все, все, что ты захочешь. Мы с тобой могли бы… — Могли бы — что? — переспросила Тельма спокойно. — Я просила Лесли сохранить тебе жизнь под мою ответственность, чтобы ты помог мне разгрести бардак, который сам же и устроил… Понадеялась на твое хваленое благоразумие. Но плести интриги у меня за спиной не было благоразумно. — Я думал, вы меня убьете, — выдохнул Дейн. — Пожалуйста! Я думал, если аудит пройдет хорошо… — Если аудит пройдет хорошо, думал ты, на следующий день «Святые» утопят незадачливого помощника в ближайшем пруду. За ненадобностью. Так? И тебе показалось, что достаточно внести в отчетность «Ультора» небольшой беспорядок… сделать свою персону жизненно необходимой… и тогда беспомощная милая Тельма оставит тебя чирикать в клетке, как любимую канарейку. Фогель сглотнул. Он зимовал в подвале, баюкая сломанную руку и объясняя Тельме, что к чему в зыбком мире финансовых мегакорпораций, и все это время та спускалась к пленнику в дорогих рубашках, цокая каблучками и благоухая ароматом из последних французских коллекций. За три месяца он свыкся с этой дамочкой, заигрывал с ней и даже возомнил, что может обвести ее вокруг пальца, но в растрепанной азиатке с железной хваткой и следа не было от лощеной и всегда вежливой мисс Янг. — А я ведь обещала, что мы тебя не тронем. Жаль, ты такого низкого мнения обо мне и моих обещаниях. — Тельма, я… — Глупый, — сказала Тельма с жалостью, поправляя рукава старенькой ветровки, — маленький Дейн. Хотя бы сейчас веди себя как мужчина: есть у тебя хребет или нет? Даже больно не будет. Обещаю. — Тельма, прошу тебя! Тельма, я не хочу… «Я не хочу умирать» — хотел сказать Фогель, но последнее слово костью встало у него в горле, — ни туда, ни обратно, — и он задохнулся от жалости к себе. Слезы жгли его щеки, страх – сердце, и невыносимо было помыслить о том, что этот весенний день с пением птиц, ясным безоблачным небом и беззащитными, только что проклюнувшимися почками станет для него последним, потому что так решила сумасшедшая девица без тормозов, но с пушкой. — Ты закончила? — хмуро поинтересовалась Лесли за его спиной, взводя курок. От сухого щелчка Фогель вздрогнул и бросил на Тельму очередной взгляд, полный отчаяния, мольбы и муки. — Сейчас. Когда Дейну, любимчику учителей и девчонок, было всего десять, он на спор целовал недотрогу Смит, самую красивую и скромную ученицу класса, спрятавшись в тени гаражей за школой. Припекало вечернее солнце, пахло пылью и грозой, наползавшей с юга, а в светлых волосах Вирджинии запутался огромный майский жук, перепугав бедняжку до слез. Среди одноклассников он ходил потом кум-королем, но счастье продлилось недолго: тем же вечером Ник отобрал у тощей уличной кошки раненого, но живого еще воробья, и вся ватага дворовых мальчишек единогласно решила, что птица в руках лучше, чем какой-то там поцелуй. С тех пор прошло двадцать лет, но Дейн, отчаянно пытавшийся уцепиться хоть за какую-то деталь своей жизни, чтобы удержаться на плаву и не потонуть с концами, вспоминал только шиповник за школой и дурацкого воробья. Его губы, искусанные в кровь и онемевшие от кляпа, казались сухими и неловкими, будто он целовался первый раз в жизни, а вовсе даже не в последний. Тельмины пальцы размазывали влагу по его щекам, и под конец их подушечки покалывало от едкой, хуже уксуса, соли. Что же стало с тем воробьем, когда Ник, устав возиться с ним, поклялся отдать его первому, кто попросит? — Я закончила, — сказала Тельма. Выстрел потряс мир до основания, расколол на две части: «до» и «после». Притихли певуны в ветвях каштана, замолк жаворонок; кардинал с отчаянным криком метнулся прочь, только его и видели, но больше всех перепугался Дейн Фогель, согнувшийся у Тельминых ног. Сам не свой от страха, бессловесный как камень и взмокший до последней нитки, он не слышал, что Тельма раз за разом повторяет его имя, — Фогель, Фогель, — как детскую, потерявшую всякий смысл считалку. Жив, думал он, и кроме этого ничто не имело значения. Жив. Жив! — Посмотри на меня. Давай. Ну же, Дейн! — Фогель замешкался, и Тельма снова стиснула его подбородок, заставляя вздернуть голову вверх. — Из-за твоих неуклюжих происков я могу после этого аудита сесть в тюрьму. Чего ты хотел — этого? Чтобы мы лишились «Ультора»? Поздравляю. Почти получилось. Ты меня слышишь вообще, Дейн? — Да, — выдохнул, наконец, Фогель, прикладываясь губами к сухому девичьему запястью. — Я… Спасибо. Да. — «Спасибо»? — переспросила Тельма недружелюбно и так холодно, что Дейна вмиг пробрало до костей. — А где мое «Прости, Тельма, я виноват»? — Я очень виноват, Тельма. Правда, я… Я подделал бумаги, я виноват, но мы будем работать вместе, мы все исправим, и дела «Ультора»… — Мне не нужно это «мы». — От ее жестких пальцев на подбородке Дейна остались красные пятна. — Мне нужно, чтобы ты сказал мне, куда смотреть и что искать. И если ты ненароком забудешь упомянуть какую-нибудь мелочь, я постараюсь сделать твои дни в тюрьме — а ты обязательно сядешь в тюрьму за свои махинации — как можно более неприятными. Веришь? Дейн поспешно кивнул. Тельма не была вооружена, а руки ее, маленькие, ухоженные руки были пусты, но Фогель был уверен, что, стоит ему поднять голову, он посмотрит не в глаза Тельме, а прямо в страшное черное дуло пистолета. Простое и бесхитростное, как инстинкт одноклеточного, желание владело в тот момент всем его существом. Он хотел жить, пусть в нищете и позоре, пусть в темноте и грязи, но жить; жить, даже если луч солнца, падающий на тюремную койку, будет единственным, что у него останется. — Лесли предпочла бы пустить тебе пулю в затылок прямо в подвале. У меня более сдержанный характер. — Я предпочла бы пустить в него пулю прямо сейчас, — бросила Лесли, убирая пистолет. — Ты злая, — легко ответила Тельма, — потому что голодная. Знаешь что? К черту пиццу, я сделаю дома буррито — будет даже вкуснее, чем в этой вашей Мексике. Но сначала наш друг Дейн Фогель — одолжи мне айфон, Лэс, он звук пишет лучше, — наш друг расскажет о том, как он довел «Ультор» до банкротства.

~ ~ ~

— Без пяти минут дохлый он, — небрежно сказал Том, пиная со скуки придорожный камень. — Сам подумай! Нафига кому сдался дохлый воробей? — Не хочешь — не бери, — буркнул Ник. Виновник происшествия, изрядно потрепанный в мальчишеских играх, сидел рядом, съежившись в пернатый комок. Он и рад был смыться — но Ник, опытный охотник, первым делом привязал воробью на лапу шнурок, выдернутый из кроссовки. — Что, отпускать? — Отдай, — вклинился Дейн, — нашей кошке. Кис-кис! А ну, иди сюда! Та переминалась за гаражами, но выходить не спешила: в отличие от собак, которых просто умаслить ласковым словом и брошенной костью, кошки злопамятны и осторожны, и не прощают тех, кто пытался подпалить им усы. Мимо проехала банда старшеклассников на роликах, пересыпая речь смехом и матом, и кошка вовсе юркнула в тень: только ее и видели. Том ушел, пиная выуженную из кустов жестянку «Кока-колы». Вечернее солнце склонилось над ржавыми крышами домов, и Дейн, прищурившись, вспомнил о том, что завтра обещали тест по алгебре, а он не готов, ну ни капельки. — Пошли, — сказал он, — что ли, домой. — Ща. Воробей, давно смирившийся со своей участью, все сидел на одном месте, прикрыв глаза полупрозрачной пленкой. Не сразу сообразив, что никто больше не удерживает его в плену, он запоздало встрепенулся и после неудачной попытки взлететь поскакал в сторону гаражей, подволакивая увечное крыло. За ним тянулся разноцветный шнурок. Ник, не удержавшись, занес ногу, чтобы пригвоздить его к месту — и вдруг передумал, провожая птицу взглядом. — Пусть валит, куда хочет, — пояснил он. — От меня убудет, что ли. Пойдем? За их спинами кошка, осмелев, скользнула по пыльной земле. FIN февраль 2014 — апрель 2014