Выхода нет (No Way Out)

Все ночи этой недели проходят одинаково. В негустой темноте, чуть раньше первых лучей рассвета, Стайлз бредёт «домой» в какой-нибудь из дешёвых, открытых всю ночь ресторанчиков, где не возражают, если он прикорнёт в одной из их неопрятных кабинок, но только нужно заказать там чашку несвежего, кислого кофе (честное слово, в этой работе под прикрытием труднее всего было отказаться от привычки пить нормальный). Стайлзу даже не нужно пересаживаться, чтобы помыли его стол. Тут, похоже, никогда не убирают. Работа санитарного инспектора в этом городе явно не бей лежачего. В общем, так, баюкая горячую кружку кофе, Стайлз согревается и засыпает. Есть несколько часов, всего лишь несколько, когда всё замирает. Обычные жители уже или всё ещё спят, и вскоре, проснувшись, будут готовиться к новому дню. Проституты ищут прибежища в эти самые холодные часы, раз клиентов всё равно мало. Джоны (1) пытаются хоть пару часиков поспать, прежде чем вернуться к своей убогой фикции, что зовётся у них жизнью, в которой они притворяются нормальными людьми. Даже Дерек уезжает из ресторана, скорее всего, решив вздремнуть. Стайлз следует его примеру. Всё равно вторая работа начинается лишь с обеда, пока простофили на улицах уж слишком заняты собственными жизнями и замечают пропажу вещей только когда становится слишком поздно. Это, естественно, самая любимая часть в этом задании. И, наверное, самая важное. Одно дело – быть сиротой, подрабатывающим на панели. Совсем другое – привлечь внимание Дерека Хейла, стараясь проникнуть в их организацию. Проституция лишь для отвода глаз, лишь чтобы примелькаться, и возможно, только лишь возможно, Хейл выделит его из толпы. Обманется, решив, будто всегда видел его на этой улице. Но это лишь «возможно», и для успеха одного этого может не хватить. Поэтому, как раз прямо перед час-пиком, он усилием воли выныривает из дремоты и пьёт глотками почти остывшего, дрянного кофе. Сдачу, что сталась после заказа, он тратит на разговоры с куратором по телефону-автомату. Кодом сообщает ей последние события, а потом просто болтает, будто она – старый школьный друг, а он – одинокий мальчик в новом для него городе. Притворяться легко, так как это почти правда. Стайлз пользуется дурно пахнущей уборной, моя там лицо и другие части тела если потребуется, выпивает свежий кофе и принимается за работу. Город оживлённый, но с мелкими преступлениями тут не густо, так что красть кошельки проще простого. Особенно, когда у тебя подходящие руки. У Стайлза они подходящие. Аккуратные длинные пальцы, удивительно ловкие, прикасаются – не заметишь. Так однажды ему сказал вор, прикованный наручниками к столу шерифа. Стайлз часто вопреки наказу отца болтал и с подозреваемыми и с потерпевшими. Любил внимание. В детстве добивался его магическими трюками. Ловкостью рук. Просиживал часами в полицейском участке, полируя своё мастерство до блеска, а потом демонстрировал его всякого рода незнакомцам. Мама всегда хвалила его за восприимчивость и творческую непосредственность. Отец всегда бурчал, что уж слишком быстро сын находит с преступниками общий язык. Видел бы он его сейчас. В юности, огорошенный отъездом лучшего друга, да и своими родителями, посвятившими жизнь «лиге справедливости», Стайлз начал увлекаться чем-то более противозаконным, но не настолько, чтобы попасть в переделку – у него была голова на плечах. Уж кто-то, а он-то знал, как пара дурацких ошибок может поломать ребёнку жизнь. Таких детишек он часто встречал на работе у родителей. Так что Стайлз просто «одалживал». В основном, чтобы поддразнить отца. Хотя к концу года ручек у него было просто тьма тьмущая. С тех пор… многое переменилось, но Стайлз не терял ловкости рук. Тогда он ещё не знал, но именно благодаря этому его подростковому бунтарству в купе с юным лицом и находчивостью его задание вообще претворилось в жизнь. Начал Стайлз с пустяков. Разогревал, так сказать, свою ловкость. Вытащил кошелёк из оставленной без присмотра сумочки, висящей на стуле в переполненной покупателями забегаловке. Увёл рюкзак из дорогой детской коляски, когда сама мамочка отвлеклась. Порой тырил кружку горячего, восхитительного кофе из модных кофеен, что нынче усеивают улицы. Иммунитет к… Нет, скорее, приказ вести себя дурно радовал лишь первые дни. Трудно было предположить, что это так сложно. Однажды Стайлз, замешкавшись, увидел, как девушка, чей кошелёк он только что украл, обнаружила пропажу. И не испугалась, не стала возмущаться и требовать, чтобы кто-нибудь что-нибудь сделал, она просто… Села и зарыдала. Искушение «найти» кошелёк и вернуть хозяйке чуть ли не кололо его иголками. Но он отмёл все сомнения. Сочувствие было ахиллесовой пятой всех работающих под прикрытием агентов, и это Стайлз прекрасно понимал. Её кошелёк – маленькая жертва на пути к свержению Хейлов. Какой бы не была организованной преступная группа, всё хоть как возведено на крови и страхе. На разрушении. Стайлз забирает наличность и специально выбрасывает кошелёк подальше. Решительно топчет в себе всю жалость, окончательно лишив ту молодую женщину последнего шанса. Да, Стайлз испортил ей, скорее всего, замечательный день… Но тяжесть на душе пропадает, когда он возвращается на промозглую улицу и встаёт рядом с мальчиком, чья жизнь полна незамечательных дней. После этого шутки заканчиваются. Совесть глохнет благодаря тому, что теперь он выбирает жертв пожёстче. Перестаёт возиться с мелкими кражами. Договаривается с одной эмигранткой-лоточницей: к своим китайским подделкам добавляет кое-что из украденного Стайлзом и продаёт всё по дешёвке. По такой, на которую сбегаются туристы и местные жители, не знающие законов улицы. Толпа – отличное прикрытие для его нескончаемых улыбок и «о-о-й!», и «простите меня!», то есть классические приёмы всех карманников. На третий день ему становится скучно и приходится бросить вызов самому себе, воруя у туристов только что купленные ими с лотка товары. Потом он делится с лоточницей частью добытого и их пути расходятся. Пастись на одном и том же поле очень долго – это, как ни крути, верный путь к голоду. Но по большему счёту он собой доволен. Раз его не загребли патрульные или постовые (у тех и других непробиваемое чувство чести), из него, наверное, получился приличный преступник. Hа обратном пути Стайлз крадёт почти полную пачку сигарет, чтобы поделиться (точнее, отдать) с Базом. Потому что всё-таки каждую ночь он возвращается к нему на угол. Ждёт и наблюдает. Болтает, обнявшись для сугреву со своим новым лучшим другом. Вместе уминают недожаренную картошку и бургеры, гадая, что же подают в ресторане для Хейлов, обмениваются страшилками и историями из жизни, что, в принципе, одно и то же. Его собственная история жизни не такая уж и собственная. Винегрет из крошечных правд, услышанных от бесчисленных мальчиков и девочек, которым помогали его родители. От мальчиков и девочек, которых он встречал сам, работая добровольцем в разных приютах в родном городе. Эту историю он повторял раз за разом, пока она не вросла в его нутро. Пока это не стало частью глубоко засевших причин уничтожить Хейлов. Он привыкает к острым иглам холода. Начинает любить все эти невероятные достоинства кружки горячего, ужасного кофе после долгой, промозглой ночи. Учится тому слэнгу, которому в полицейской академии не научат. Знакомится с людьми, которых никто не замечает. Знакомится с местами, куда никто не хочет попасть. Смотрит, как мимо проезжает Дерек Хейл. Базз берёт себе всех, кто подъезжает на машинах. Стайлз не против. Так его минуют подробности новой работы, в которые не хочется вникать, да и новый друг теперь уже не так подозрителен. Всё выходит, хотя если Базз не потерял бы слишком много мозговых клеток из-за травмы и из-за наркотиков, наверняка задался бы вопросом, почему его сосед, даже когда клиентов хоть отбавляй, вечно держится позади. Но до этого так и не доходит. Однажды ночью, когда Базз, выйдя вперёд, наклоняется к окну очередной машины, у Стайлза появляется плохое предчувствие. Очень плохое. Из тех, к которым его полицейский отец всегда велел прислушиваться, и неважно каким глупцом ты будешь выглядеть, если оно не оправдается. Интересно, было ли тогда у отца предчувствие… Баз отстраняется от машины и изо всех сил машет Стайлзу. Тот подходит ближе, бросая на друга вопросительный взгляд. – Хочешь составить нам компанию? Уж очнеь он одинокий чувак, – спрашивает Базз, по-дружески приобнимая его за талию. Автомобиль – простая, старая, слегка затасканная, правда, не совсем уж неухоженная. Мужчина внутри тоже простой и слегка затасканный. Правда, не совсем уж неухоженный. Естественно, взгляд его, которым он скользит по телу Стйлза, словно у хищника. Мерзкий, как и все взгляды парней до него. Но в этот раз есть что-то ещё. Что-то такое, от чего Стайлз тут же отшатывается от машины. – Обойдусь, – говорит он и затем, повернувшись к Баззу, решительно: – И ты тоже. Мальчик смотрит на Стайлза, будто на идиота. – Плачу вдвойне, – говорит мужчина приятным голосом. Выражение глаз всё такое же. И от этого плохое предчувствие Стайлза лишь усиливается. – Засунь себе! – рявкает он. – Нам не интересно. Базз смотрит на него, будто… Будто он на полном серьёзе решил, что Стайлз собрался его наебать. И правда, все так делают, разве он особенный? – Ничего, если ты будешь один, – говорит мужчина Базу, который корчит рожу Стайлзу и бросается к машине, открывая дверь пассажирского сиденья. – Да брось, чувак, – Стайлз хватает его за руку, пытаясь вернуть его под их скромный кров в дверном проёме. – Отвали, – Базз раздражённо ведёт плечом. – Ну правда, сделай перекур, – Стайлз дёргает сильнее. Базз отталкивает, отбивается, пока, в конце концов, не заезжает с размаху ему по щеке. Стайлз летит на растрескавшийся тротуар. Базз, даже не оглянувшись, говорит: «Увидимся, чувак», и мигом садится в автомобиль. Когда они отъезжают, Стайлз приподымается, отпираясь на руку, проводит тыльной стороной ладони по разбитой губе. За ними, ожидая, когда они вольются в поток, притормаживает чёрный седан. Стайлз смотрит на затонированные окна и проклинает сам себя за то, как упрямо сторонился этого «джона», вызывая подозрения. Он, поднимаясь, втягивает голову в плечи, и возвращается обратно в затенённый дверной проём. Смотрит, как они растворяются в ночи. И ещё долго после того, как их уже не видно. Базз так и не возвращается, когда Стайлз уходит на рассвете. На утреннем сеансе связи об этом узнаёт куратор. Базз не возвращается на следующую ночь. И на следующую. На третью Стайлз перестаёт надеяться. Он всё прекрасно понимает. Видел такое не раз. Хотя он не садится ни в одну из тех машин, что подкрадываются к нему на медленном ходу (прячется в тени дверного проёма, пока они не отправятся искать добычу полегче), но теперь кое на что соглашается. Он слишком долго трудился, нельзя сейчас раскрывать себя из-за какой-то грёбаной ерунды. Узнай его начальник, головы не сносить, но Стайлз всё равно отводит джонов в тёмный переулок, притворяясь испуганным мальчиком, который, отчаявшись, сбежал из дома, и теперь слишком взволнован, чтобы согласиться на что-то кроме «работы руками». Джоны, похоже, не против. Им кажется, это мило. Болтают о том, что вернутся на следующий день, уговорят его раскрепоститься. Станут для него первыми. Так что на колени, в грязь. Стайлз работает руками старательно, подкрепляя себя мыслями о тех мальчиках и девочках, которым приходится этим зарабатывать на жизнь. О тех, которых, в отличие от него, не ждёт настоящий дом. О тех, о которых не печётся куратор. Стайлзу не стыдно признаться, после первого раза он плакал, долго, очень долго отмывал руки в уборной. Не спал. Баюкал в руках кружку обжигающего кофе, вспоминая о том мальчике, чья очередь сегодня не настала. О том мальчике, чьё место занял, пускай даже и ненадолго. О мальчике с ещё не до конца оформившимся телом, умом, который не знает, что в сексе можно получать удовольствие, за плечами которого нет никакого опыта в сексе по взаимному согласию, который помог бы ему справиться с этой работой. О мальчике, чей приговор Стайлз хотел оттянуть. В следующий раз уже легче. Заработанные деньги Стайлз жертвует сиротскому приюту. Он делает это для них. Он делает это для Базза. И ждёт, привыкнув к острым иглам холода. Смотрит, как мимо проезжает Дерек Хейл. --------------------------------- (1) – так в Америке называют пожил. гомосексуалистов, снимающих мальчиков