Ars longa, vita brevis

Он снился мне счастливым и безгневным, Цвела улыбка на лице его, С неуловимой музыкой родство Сквозило в нем, простом и повседневном, – Я, потрясенный голосом напевным, Следил, как всё растет из ничего: Посредственность, пройдя сквозь волшебство, Преображалась чудом задушевным. Но миг прошел, захлопнулись врата: Я плакал, я ловил обрывки слов – Бесценные фантазии и были. Лорд Альфред Дуглас.

Мы знали только, что в тюрьме кирпичный свод гниет. А вместе с тем, с горьким и тяжелым осознанием самого сильного предательства в своей жизни, Оскар пытался погубить в себе те воспоминания, что были словно розы, дурманя своим ароматом разум, даря наслаждение, эстетическое, и раня руки, сердце, разум своими острыми шипами. Тогда, в суде, подобно жертвеннику, и не веруя ни в Бога, ни в Христа, он собственными руками надел на себя венок, не терновый, а из роз, прекрасных роз, ранящих не меньше ветвей терновника. Пытаясь найти себя, быть собой, он много лгал себе, жене, детям. Но все-таки больше себе, обманывая себя раз за разом, оправдывая этого невозможно красивого юношу, красота которого сравнима с Аполлоном, зефиром иль амуром. Как он не разглядел шипов в этом прекрасном, благоухающем цветке? Оскар не знал ответов на эти вопросы, ощущая, как ссохлась его душа во время пребывания на каторге. Как изнемогло тело от постоянных трудов. Он был болен не только телом, но и душой, своим гениальным разумом. В обмен на силу духа Уайльд получал силу разума, крепость своих мотивов. Он вновь видел собственное будущее, в котором уже не было месту Ему. Когда верная Констанс должна была приехать за ним, ныне свободным и от своей любви к самому прекрасному цветку, свободному от заточения под гниющим кирпичным сводом, он с удовольствием вдыхал запах воли, вновь ощутив облегчение, накрывшее его тогда с головой, немного пьянящее. Однако, выйдя из заточения, он вновь оказался в нем, но уже в другом, в заточении собственного горя. Принеся цветы на могилу жены и осознавая то, что не только потерял одного из самых преданных ему друзей, ведь Констанс была не только его женой, но и верным другом, но и то, что детей он более не увидит, ведь общество, полное рассудков, собственных страхов, погрязшее в скудоумии, невежестве, не позволит ему увидеть его мальчиков. За свои ошибки Уайльд платил сполна, лишившись почти всего, что у него когда-либо было. Единственным утешением на тот момент стал Роберт Росс, его… первый мальчик. Спустя несколько месяцев, Оскар все больше и больше осознавал, что вновь солгал себе, решив, что его чувства сгнили в заключении. Встреча с Бози была неизбежна, о чем он нередко говорил своим друзьям, оставшихся тогда с ним. На почве разговоров об Альфреде Дугласе он сильно поссорился с Робби, но решения своего не отменил и все же поехал в Неаполь, дабы найти ту свою единственную розу. Он его нашел. Его зефира, его амура, его Аполлона, его прекрасный цветок, его наваждение, его страсть, объект его вечной любви, его греческий Бог, его прекрасный соблазнитель, все такой же прекрасный Бози, с его невозможной, восхитительной улыбкой, с его горящим и наглым взглядом. Он ждал его, пристально смотря из-за угла, вновь попадая в плен этих золотистых волос, переливающих миллионом оттенков на солнце. Он вновь был поражен в сердце этими смеющимися глазами. Он вновь не увидел на этой прекрасной розе шипов, околдованный красотой ее лепестков. Солнце клонилось к горизонту. Сколько раз он вспоминал этот день? Сколько раз прокручивал его в голове, снова и снова осознавая свои ошибки, проклиная свою отвратительную глупость, свое тщеславие и самовлюбленность? О, эти мысли посещали юного лорда каждый вечер, стоило ему уединиться в гостиной, наткнуться взглядом на пару томов, стоящих на книжной полке, провести подушечками пальцев по рельефной поверхности серебряные часов на тонкой цепочке - подарок. Подарок человека, которого Бози так вероломно подставил, принес в жертву своим амбициям, поставил на кон его жизнь, отказался от человека, который так чисто и преданно любил его. Человека, которого Бози не был достоин. Да, теперь он понимал это четко и ясно. Он не был достоин этой невозможной искренности, этого ласкового взгляда и бесчисленного множества теплых писем, которые Оскар писал ему, стоило им расстаться больше, чем на неделю, и которые Альфред перечитывал сейчас раз за разом. Он понял, что потерял только недавно. Понял, что как бы не старался переубедить себя, ясно осознавал одно - это была любовь. Любовь эгоистичная, резкая и ревнивая до злых слез и громких криков. Любовь юноши ко взрослому мужчине. Любовь обычного человека к Гению. Лорд Альфред Дуглас был в Неаполе уже достаточно долго. Достаточно долго он скучал, каялся и вновь и вновь не переставал мечтать о том, что когда-нибудь, возможно, они с Уайльдом встретятся вновь. Встретятся, и Оскар простит его. Оскар, этот невозможные, невообразимый человек с ангельским терпением, которого хватало на то, что бы выносить истерики и крики своего юного друга. Только теперь лорд понимал, насколько был глуп. Да и понимал ли он в полной мере? Об этом Бози думал, двигаясь сейчас по одной из оживленных улиц города, почти не изменившись за два года. Тоска по Оскару отнюдь не сделала его менее развязным и развратным. Он все так же навещал мальчиков, которые охотно отдавались в его руки за пару футов, и старался забыть обо всем, но в последнее время это помогало все меньше и меньше. Душа Бози рвалась наружу, требовала света, добра, великого чувства. Требовала Уайльда. И именно это, наверное, заставило Бози повернуться. Повернуться, и увидев за углом до боли знакомое лицо, не поверить своим глазам. -Оскар...-прошептали беззвучно губы, а зеленые глаза смотрели неверяще. Боже, это он. Это точно он! -Оскар!- послышалось громче, и юноша сорвался с места, заключал мужчину в объятья прежде, чем он успел что-либо осознать. Он вернулся. О, эти нежные уста, что шептали его имя. О, это прекрасное лицо, отражение истинной красоты, идеала. О, этот прекраснейший цветок, все столь же благоухающий, все столь же желанный, какой же он прекрасный… Те два года, где гниющая душа пеленала себя во мрак, скрывалась в черни безмолвных будней, полных тяжких трудов, да во имя чего? Этой безумной любви? Этой любви, толкающей на риск, предающей, жгучей, сладкой словно патока, невыносимой человеческому сердцу… О, как же болит душа, как трепещет сердце, как гибнут сорняки ненависти. Этот эгоистичный цветок. Он забрал всю влагу, он все забрал себе, и все остальное завяло. Завяли и сорняки, тернии, прораставшие в душе, любящие мрак и сырость тюрьмы. О Боги, он все еще любил его, он снова лгал о своей ненависти. Себе, людям. Мог ли он поступить иначе? Нет, ни в коем случае, ибо судьба дала испытание, оно выпало неизменной частью этой короткой человеческой жизни, и оно было пройдено. Гнил свод, гнило тело, но любовь… Всепобеждающая, сильная, крепкая. Любовь, которой не было ни конца, ни краю, непрекращающейся уже столько времени. Она была жива и утомленное сердце вновь позволяло окутать себя этой вуалью, помутнить здравый смысл. Да какой, к черту, здравы смысл, когда это совершенное тело вновь так близко? Когда так крепко прижимается к тебе самому, когда под своими пальцами ты ощущаешь дорогую ткань одежд, и тепло… Столь знакомое тепло, запах золотистых, словно пшеница, волос. Бози был его любимым мальчиком, и теперь об этом действительно знали все. Но было ли это их делом? Общество во все эпохи, времена было способно только осуждать. Оно корило им неведанное, выдумывало правила, заставляло идти против своей природы. Да только к чему все эти маски, да шутовские костюмы? Неужели то, чего жаждешь ты сам, может быть неправильным? Существовало ли оно тогда бы, ежели это было против природы, веры или чего-нибудь еще? Неужели существовали бы плоды, ежели бы они были запретными? Человечество диктует свое начала от Адама и Евы, вкусивших этот запретный плод и давших начало всем живущим людям в этом огромном и обширном мире. Ежели любовь породила человека и человечество, отчего она, в любом своем проявлении, может казаться противной Богу и природе? Оскар не верил в Бога, однако же он знал, что коли Бог действительно существовал бы, то не был бы он против того, что создал Он сам, что подарил Он этому миру. Сколько нужно человеку сил и храбрости, дабы просто быть самим собой? Пела душа, пела песнь свою громко, кричала о любви! А губы… Губы целовали этот гладкий и прекрасный лоб, а глаза… Смотрели в эти прекрасные очи, покорялись снова их власти, наполнялся рассудок сладких дурманом. О, как же прекрасно было вновь прижимать к себе это стройное тело, пускай и неловко. Меж ними было столько пропасти и боли, и столько ждало еще впереди, однако, Уайльд был не из тех, кто просто сдавался на поруку злосчастным ветрам судьбы. - Бози, мой мальчик, я так скучал по твоему прекрасному лику, по твоим очам, что прекрасней звезд на небесах, - с простотой и легкостью говорил это Оскар, непринужденно, лишь констатируя действительный факт. Говорят, что правду говорить сложнее всего. Так ли это? Может быть, однако, ежели ты в силах быть самим собой, то и правда будет ложиться на твои уста с той же легкостью, с которой были и эти счастливые, целомудренные поцелуи, в коих не было порока, лишь нескончаемая нежность. О, Бози…