Прощание (О чём умолчали в книге)

На Эвриха накатило отчаяние. После разговора с Ратхаром Буревестником он должен был испытать воодушевление – он сам (без помощи дремучего венна!) сумел устроить сулившее быть безопасным путешествие до того самого острова. Но отчего-то Эврих предчувствовал только грядущую беду. Исчезло желание сразу бежать наверх и упаковывать вещи, чтобы таким образом по-детски приблизить желанный момент отплытия. Не состоится оно, это отплытие. Не бывать ему никогда. Аррант не мог списать тревоги на немочь тела, шерх справился с последствиями излишеств на вчерашней пирушке. Предчувствие беды захватило его, и Эврих сидел, понурив кудрявую голову, полностью погрузившись в себя. Было ли предчувствие просто следствием беседы с Ратхаром? Аррант до сих пор чувствовал досаду – его поймали на лжи, словно он был никчёмным завравшимся несмышлёнышем. Но ощущение неминуемого несчастья было сильнее и глубже мелкой обиды. Если Волкодав отправился разведывать, о чём сообщил Айр-Дон изрядно помятому учёному, то венн сможет «разведать» что-нибудь, что задержит их, и они не попадут на «косатку» Ратхара… Даже если им придётся застрять в Тин-Вилене до самой весны, он тотчас усмотрит в задержке некое благо: вот и вынужденное ничегонеделание, долгожданное время привести в порядок рукописи… Отчего же душа готова была кануть в бездну отчаяния? И разрывалась между желанием немедленно бежать разыскивать Волкодава и более здравыми помыслами, вроде того, чтобы пойти помочь слугам колоть дрова для печи?… А на лавку напротив за стол сел Волкодав. Мыш, уцепившись маленькими коготками, заблестел любопытными глазками, выискивая себе лакомство и одновременно высматривая опасности, которые могут притаиться под этим гостеприимным кровом. Эврих с тоской посмотрел в лицо молчащего венна. Когда-то он был готов был ругаться на всех языках, что только знает, самыми непотребными словами, глядя в это упрямое деревянное лицо, на котором нельзя было увидеть и следа того, что его обладатель чувствует. Сейчас то ли оттого, что его самого терзают предчувствия большой беды, то ли оттого, что Эврих прошёл через многое рядом с этим варваром; аррант смотрел на застывшее лицо Волкодава и понимал (ЗНАЛ), что случилось что-то страшное. Непоправимое. И ему не хотелось знать, что именно. Что-то в выражении лица венна подсказывало Эвриху, что это что-то не понравится и ему. Отчего-то говорливому арранту было сложно спросить. Как будто слова были материальны – огромные шершавые камни, застрявшие в его, Эвриховом, горле. Волкодав сидел чересчур прямо и смотрел только перед собой. – Ты как? Разузнал, что хотел? – с бьющимся сердцем спросил наконец Эврих. Волкодав неторопливо кивнул. К ним подбежала запыхавшаяся служанка, и Волкодав попросил блюдце молока и кусочек хлеба для Мыша. Тот тут же писком присоединился к просьбе. Служанка прыснула и побежала на кухню. Ни венн, ни аррант не улыбнулись. Эврих посмотрел по сторонам, словно впервые замечая люд. Оказывается, и с утра в корчме Айр-Дона было всего несколько свободных столов. Но сейчас все эти люди не имели особого значения. Сейчас было важно, что же произошло, что «разведал» Волкодав. К их столу снова спешила румяная вельхинка с угощением для Мыша. Волкодав кивнул ей, благодаря. А служанка с любопытством покосилась на Мыша – интересно, как он будет есть. Эврих чуть не цыкнул на любопытную девушку, но она уже убежала к другому столу. Аррант всё это видел боковым зрением – он смотрел на Волкодава, не отводя глаз, словно силился прочесть ответ на лице венна. – Надо было мне, наверное, остаться и огород Вароху копать, – проговорил Волкодав неожиданно. – А тебе отправляться сюда одному. Лучше всё получилось бы… Венн редко признавал себя неправым. Эвриха охватило отчаянье напополам со страхом, а с губ сорвалось: - Да что там у тебя? - Ничего, - ровный, ничего не выражающий голос. И покрытые шрамами руки принялись крошить хлеб в блюдечко для Мыша. Эврих прикусил губу, но вместо привычной злости на варвара были только страх и отчаянье. И, стараясь прогнать их, аррант заговорил. Волнуясь и утрачивая всегдашнюю связность речи, он поведал Волкодаву про всё: и про отплытие послезавтра с рассветом, и про обещание, которое Ратхар вынудил его дать. – Хорошо, – сказал Волкодав. И всё. Эврих удивлённо всмотрелся в безучастное лицо венна. Тот не мог не выругать арранта за самонадеянность… Разве только случилось нечто такое, что заставило его взирать на окружающее с тем же безразличием, что и Эвриха – на любимые «Дополнения»… Аррант собрался с духом и спросил прямо: – Ты что-то узнал о наставнике воинского искусства, объявившемся в Тин-Вилене? – Да, – сказал Волкодав, – это Мать Кендарат. Её заманили в крепость обманом. И заставляют учить воинов для Богов-Близнецов. Она отказывалась, но ей пригрозили убивать каждый день по человеку. Сжигать живьём у неё на глазах. Всё это венн произнёс без малейшего выражения, и смутное предчувствие неприятностей, мучившее Эвриха, превратилось в ощущение непоправимой беды. Аррант застонал, спрятав лицо в ладонях. Всё, что бы они не сделали, оборачивалось против них. Каждое решение и каждый шаг, что привели их в Тин-Вилену. – Тут есть ещё один человек, который нас с тобой знает, - сказал Волкодав, – брат Хономер. Так что ты до отплытия сиди-ка лучше у Айр-Донна и поменьше высовывайся. Эврих чуть не закричал: а как же ты-то?… – но вместо этого самым глупым образом спросил: – Трудно, наверное, было столько проведать? Волкодав неожиданно усмехнулся. – Что ж трудного… Дожидаешься подходящего человека из крепости, потом до бесчувствия напиваешься с ним в ближайшем кабаке… Эврих растерянно смотрел на него. Он ни разу не видел Волкодава сколько-нибудь хмельным и только тут учуял, что от его спутника вправду разило, как от бочки с дешёвым вином. - Что ты собираешься делать? – шёпотом спросил Эврих. Горло словно сдавила невидимая рука. Венн взял за хрустящий хвостик жареную рыбёшку и ответил, как о решённом: – Я пойду вызволять госпожу. Аррант так и представил Волкодава с ножом в зубах, среди ночи штурмующего храм Близнецов. Он нисколько не сомневался, что венн легко может преодолеть любую преграду на своём пути. Но отчего-то было всё же боязно. В какой-то момент Эврих вспомнил Волкодава, бездыханного, лежащего у камня, когда тот чудом поймал израненную виллу. А потом сама собой перед глазами встала исполосованная кнутом спина и собственные руки, эти раны целившие. - Там же… Венн кивнул: - Там много воинов, и все они глаз с госпожи не спускают. - И думать не смей! – вдруг осмелев, прошипел Эврих, – а как же Тилорн и его корабль? Сколько лет он его искал! А как же я? Волкодав вскинул голову. Сейчас его лицо было отнюдь не деревянным, лицо венна пылало бешенством. Медленно и молча, не сводя горящих гневом глаз с Эвриха, Волкодав встал из-за стола. Одним плавным движением он повернулся и пошёл наверх, в комнату. Тут учёного арранта захлестнуло тёмное бешенство, которое в нём, как он прежде наивно считал, было давно побеждено светом разума и больше не могло смутить его чувств. Захотелось швырнуть об стену блюдо с салакой, перевернуть стол и броситься за Волкодавом с кулаками. Что он и сделал – отправился вслед за дремучим, упрямым, невозможным венном. Нагнал Эврих Волкодава уже на пороге комнаты. Венн словно учуял его своим невероятным чутьём, остановился и резко развернулся. Эврих, изрядно уступавший Волкодаву в реакции, впечатался в твёрдую грудь. Аррант покачнулся и ухватился за крепкие плечи перед собой. Из груди венна вырвался сдавленный рык. - Волкодав, - голос отчего-то был сдавленным и тряским. Волкодав молча смотрел на него. Грудь его ходила ходуном. Перед глазами было странное марево. Отчего слова Эвриха так задели его? Ужели так больно отозвалась память о Тилорне? Нет, Волкодав помнил свой долг. Он знал, что учёный понял бы и одобрил решение вызволить мать Кендарат. Нет, дело не в обещании Тилорну. Дело в этом последнем: «А как же я?». Вот, что больно ударило по живому. Ещё живому. Волкодав почувствовал, что ему не совладать с собой, с этим живым, чего в себе не знал и не подозревал. Он смотрел на перепуганного арранта, который крепко вцепился в его, Волкодава, руки. Эврих давно обрёл равновесие, но Волкодава отпускать не торопился. Стоял, заглядывал в лицо своими тревожными большими глазами и крепко сжимал пальцы. Как будто не хотел отпускать. «Ну, давай, ещё разок назови меня варваром. Я не обижусь. Посмотри на свои руки! Разожми пальцы, отступи назад… Ну, давай, съязви, скажи какую-нибудь пакость… Чтобы я знал, что я тебя неправильно понял!» Волкодав смотрел на Эвриха, словно тот был последним, что венн видел в своей жизни и хотел запомнить на всю оставшуюся жизнь. - Волкодав, - сдавленно прошептал Эврих. В его голосе были отчаянье, просьба и страх. У венна не было сил на человеческую речь. Вместо ответа он поднял тяжёлые, кажущиеся непослушными руки и крепко прижал Эвриха к себе. Когда Эврих, всхлипнув, прижался к нему всем телом, ткнулся губами куда-то рядом со шрамами от ошейника, Волкодав замер, пытаясь совладать с незнакомыми, пугающе сильными чувствами, и зажмурился. Эврих замер, горячо и влажно дыша в шею. У венна в самом центре живота закрутился тугой горячий узел. Эврих расцепил пальцы, судорожно сжимавшие плечи Волкодава, почти невесомо проводя по рукам, оглаживая бока. Венн со свистом выдохнул через зубы кажущийся твёрдым воздух, распахнул глаза и встретился взглядом с ищущим шальным взглядом арранта. Когда их глаза встретились, Волкодав понял и решил всё за них обоих. Не разжимая рук, он шагнул вперёд, ведя перед собой Эвриха, чтобы закрыть дверь и отделить всё то, что будет, от остальной корчмы. *** Твердыня Близнецов как бы венчала собою крутой каменистый холм, вырастая из неприступной скалы и возносясь к небу башнями и зубчатыми стенами. Измерив их взглядом, молодой аррант затосковал ещё больше. Думать о скрытном проникновении в подобное место было поистине самонадеянно… Пустынная дорога между тем подобралась к последнему повороту. Зоркие глаза сторожей, смотревших со стен, наверняка уже ощупывали двоих путников, шедших из города. С этого расстояния, впрочем, ещё нельзя было различить лиц, и Волкодав остановился: – Всё, хватит меня провожать… Эврих стоял молча и только кусал губы, но, видно, на лице у него было написано столько всего разом, что Волкодав вдруг виновато развёл руками: – Ты меня прости… Ну не могу я её бросить. Учёный аррант быстро шагнул к нему и обнял что было силы, уткнувшись лицом в плечо. Перед внутренним взором проплыла улыбка Сигины, он вспомнил Засечный кряж и свой тогдашний страх потерять Волкодава. И почему мы пристальнее вглядываемся в ближних и начинаем по-настоящему ценить их только когда судьба готовится разлучить нас навеки?… Почему только у последнего края вспоминаем всё недосказанное, спохватываемся о доброте и участии, которых не проявили, пока времени было в достатке?… А если несчастья всё-таки не происходит, почему мы тут же забываем собственные горячечные обеты и начинаем вести себя совершенно по-прежнему?… Мысль о том, что вот сейчас они расстанутся и, очень возможно, не увидятся более никогда, оказалась невыносимой. Эврих снова притянул к себе спутника и с трудом протолкнул пересохшим горлом слова: – Прости меня, Волкодав… – За что? – удивился тот. – Это ты на меня не сердись… я тебя всю дорогу, по-моему, обижал… а теперь вот бросаю. Лицо у венна выразительностью не отличалось, но Эврих посмотрел ему в глаза и увидел в них всё то же, о чём только что думал сам. Впрочем, длилось это недолго. Волкодав оглянулся на крепость и убрал руки с плеч Эвриха: – Рассмотрят ещё… Ты иди… Цепляться друг за дружку и оттягивать расставание – это не для мужчин. Эвриху понадобилось немалое напряжение воли, чтобы повернуться к Волкодаву спиной и начать идти назад по дороге. Правду сказать, он мало что видел перед собой, дыхание сипело в груди, и слева за рёбрами глухо давила какая-то тяжесть.