Поддержка

Ривай просыпается среди ночи от шороха простыней и хриплого, пропитанного болью дыхания. Травмированная лодыжка уже перестала его беспокоить, так что Ривай знает: болезненные звуки принадлежат не ему. Он поворачивает голову и смотрит на Эрвина. Тот лежит на спине, уставившись в темный потолок. Пузырек настойки опия на прикроватной тумбочке пуст, значит, Эрвин принимал ее ночью, надеясь хоть немного поспать. Но он снова лежит без сна, и какое-то время Ривай просто разглядывает его. Почувствовав движение, Эрвин смотрит на него, и его взгляд ясен, несмотря на лекарство. Немой вопрос в глазах Ривая читается не как: «тебе больно?» – потому что это очевидно – а как: «могу я чем-то помочь?» Проходит несколько секунд, и Эрвин отворачивается, снова упирает взгляд в потолок. Он хмурится, дышит через рот, словно пытаясь выдохнуть из себя боль. При всей его скрытности и стремлении не выдать свои мысли, Ривай все равно знает, о чем он думает. Со стороны это кажется элементарным, интуитивно понятным. И наверняка сильнее всего бьет по гордости. Проблема не в том, что Эрвину необходима настойка опия или поддержка Ривая, а в том, что, при всей его стойкости и силе духа, разум и тело не могут осознать, что правой руки больше нет. Он чувствует боль там, где ее быть не должно. По всему телу разбросаны сотни ран, но сильнейшая боль исходит из конечности, которой попросту нет. – Ты лежишь на ней, – невнятно и будто не своим голосом произносит Эрвин и сжимает зубы. На Ривая он не смотрит. В его словах сквозит затаенное разочарование, а вовсе не смущение. Они оба видели, как двигались другие солдаты, потерявшие руку или ногу, видели, как они пытались дотянуться до чего-нибудь или сделать шаг, а потом вздрагивали и замирали в изумлении, когда ничего не происходило. Это далеко не новость, врачи предупреждали, что такое возможно. Но Эрвин, испытывающий фантомные боли, как любой нормальный человек, – это так же неожиданно, как вывихнутая лодыжка у сильнейшего бойца человечества. – Понятно, – Ривай садится, опираясь на руки. Эрвин не двигается, только закрывает глаза. Со свистом выдыхает и, покачав головой, касается левой рукой лба. Ни один из них не привык тешить себя иллюзиями, и Ривай знает, насколько Эрвину претит становиться жертвой фантазий, видеть мир в розовом цвете или, что хуже всего, сознательно пребывать в неведении. В конце концов, он командующий разведывательным корпусом, искатель правды, какой бы мрачной и жестокой она ни была. Он не может просто проигнорировать потерю правой руки или притвориться, что чувствует ее. И все же в голосе Ривая нет осуждения или снисхождения, когда он спрашивает: – Я все еще на ней? Эрвин слабо смеется: – Не могу ею пошевелить. Ривай опускает взгляд на культю. Ему не сложно дорисовать в воображении руку, откинутую на его половину кровати, где он действительно мог отлежать ее, перекрыв ток крови и тем самым разбудив Эрвина. Ривай проводит ладонью по его правой руке, по воздуху, по пустому месту. Он прекрасно знает ее длину и вес, знает, в каком месте нужно взяться, чтобы приподнять руку за локоть. Не нужно большой фантазии, чтобы провести по ней пальцами, вспоминая изгибы мышц, выпирающие линии вен и старых шрамов. Неясный лунный свет из зашторенного окна миражом ложится в изголовье кровати, и в полумраке глазам проще обмануться. Ривай не будет считать слабостью, если сейчас они с Эрвином позволят себе немного притвориться. Ривай знает, стоит ему поцеловать запястье Эрвина, и тот коснется его щеки. Закрыв глаза, Ривай наклоняет голову, пытаясь прижаться к его руке, и не чувствует знакомого тепла мозолистой ладони. Но он может его вспомнить. Дыхание Эрвина в этот момент практически замирает. Ривай знает, что он тоже все помнит. Он открывает глаза и видит, что Эрвин смотрит на него, а не на свою культю или пустое пространство между ними. Он выглядит истощенным, и это лучше чем тревога или боль в его взгляде. Ривай отводит его руку от своего лица и видит, как оставшаяся часть плеча следует за движением, как если бы рука была целой. Он медленно и осторожно кладет незримую руку Эрвину на живот, ложится рядом и прижимается к его боку. Сейчас глаза Эрвина закрыты, а грудь вздымается спокойно и размеренно. Утром, когда Ривай проснется, его пальцы будут все так же переплетены с бесплотным воздухом.