В рамках закона

Сегодняшнее заседание не предвещает ничего особенного: он прекрасно знает, что должен делать, никаких изменений. Подсудимый ему не очень-то нравится, но адвокат — Дантон, а с ним процессы редко бывают скучными. Робеспьер окидывает зал взглядом — слушание публичное, но около половины мест в небольшом зале свободно. Представители сторон, пара полицейских, несколько пикейных жилетов, завсегдатаев подобных заседаний, журналист из заштатной газетенки, — и тут он замечает новое лицо. Прелестное дитя в школьном пиджаке, длинные волосы, бант вместо галстука, в ушах поблескивают сережки — девушка? Но в этом возрасте школьницы уже обычно красятся, нарушая школьные правила. Ладно, стоит надеяться, что дитя будет вести себя тихо, иначе его или ее выведут из зала. Протерев очки специальной тряпочкой, которую он всегда носит с собой — стариковская привычка, Дантон не устает злословить по этому поводу, — Робеспьер снова водружает их на нос, и заседание начинается. Дитя ведет себя тихо, и Робеспьер вовсе забывает о его/ее присутствии: он занят процессом, процесс поглощает его мысли. Но когда заседание заканчивается, и он собирает свои бумаги, чтобы уйти, дитя срывается с места и подходит к нему. Все-таки мальчик — хотя черты лица почти девичьи, прелестный румянец, голубые глаза — синий школьный пиджак только оттеняет их. Он ростом с самого Робеспьера, но бритва вряд ли касалась его щек. — Простите, — говорит дитя, и Робеспьер заинтересованно смотрит на него. — Я бы хотел задать вам несколько вопросов. Это для школьного задания, — тут же добавляет дитя, и Робеспьер невольно фыркает. — Пойдемте наверх, — предлагает он. — Чтобы посидеть в тишине. Здесь сейчас будет следующее заседание. Дантон из-за спины школьника ухмыляется Робеспьеру. Школьник по пути представляется — его зовут Луи Антуан, но лучше звать его Леон, и Робеспьер представляется в ответ — Леон называет его «мсье Робеспьер» и пожимает его руку, и Робеспьер прячет улыбку. В своем кабинете он убирает папку в стол и предлагает Леону сесть: тот послушно садится на стул для посетителей и достает из школьной сумки блокнот. В сумке лежит учебник по литературе и книга — Жене, кажется. Ну ясно, откуда такой интерес к судам — романтические натуры чутко реагируют на события из книг. Впрочем, Робеспьер многого от этой беседы и не ждет — он уже внутренне готов пересказать для этого мальчишки википедию, статья о судебном процессе во Франции. Вряд ли он — сколько ему, шестнадцать, семнадцать? — хорошо понимает, как это всё устроено. Однако Леон его удивляет: он задает вполне осмысленные вопросы, в том числе и по заседанию, на котором он был — похоже, он хорошо потрудился над домашним заданием. Робеспьер хвалит его, и Леон смущенно розовеет — ему это очень идет. Старательно записав в блокнот ответы Робеспьера, Леон встает, и Робеспьер провожает его к выходу — и наблюдает, как Леон надевает куртку и шарф, как он уходит — распущенные волосы шевелит ветер, сумка раскачивается на длинном ремне, руки Леон спрятал в карманы, — и Робеспьер, пожалуй, жалеет, что вряд ли увидит его второй раз. Прелестное, прелестное дитя. Неделя проходит — без происшествий. Визит Леона был в среду, и четверг и пятницу Дантон упражняется в шуточках насчет отношений Робеспьера с детьми — но к понедельнику он забывает об этом. Робеспьер не забывает: он почему-то до сих пор вызывает в памяти образ Леона. Странно скучать по тому, кого ты видел от силы двадцать минут, но Робеспьеру это почему-то удается: ему кажется, что Леон еще напомнит о себе. У него большое будущее, у этого мальчика с голубыми глазами. Неделя проходит, и в среду Робеспьер снова находит Леона в зале заседаний: он сидит на том же месте, с поджатыми губами, сложил руки на коленях, школьная сумка лежит рядом с ним. Увидев Робеспьера, Леон улыбается ему, и Робеспьер улыбается в ответ. Словно камень падает с души — словно недостающее звено цепочки встало на место. Во время заседания Робеспьер не смотрит в его сторону — но после он задерживается в зале, не сбегает, как обычно, в свой кабинет. Леон подходит к нему, сияющий, и Робеспьер борется с желанием потрепать его по волнистым волосам. — Давайте немного прогуляемся, Леон, — предлагает он, и Леон тут же кивает, соглашаясь, даже не дав себе времени подумать. Им, правда, все равно приходится подняться наверх, но после они идут в кофейню неподалеку и устраиваются за столиком. Леон рассказывает о себе: он учится в первом классе — еще год, и он закончит наконец школу. Он хотел бы стать юристом, поэтому и интересуется так правоведением; с классом он не очень ладит, да и оценки у него не то чтобы очень хорошие, но он эрудирован — это заметно сразу. Он любит читать — больше поэзию, — любит живопись и сам рисует. Обычный набор романтичного подростка, но в Леоне есть нечто... нечто большее. Робеспьер сам не может это описать. Они болтают обо всем и ни о чем до конца обеденного перерыва, и им обоим жаль прерывать беседу: Робеспьер записывает в блокноте Леона свой электронный адрес, и Леон обещает, что будет писать. Блокнот он убирает в сумку так, как будто это святые дары. — Можно мне будет приходить на заседания? — спрашивает Леон, когда они выходят из кофейни, и Робеспьер кивает. — Только не в ущерб учебе, Леон, — он улыбается. — Вам нужно сдавать экзамены, вы ведь помните об этом? Но я рад буду увидеть вас на заседаниях. Леон быстро кивает. Он, кажется, готов на все, лишь бы ему не запретили приходить; неплохая мотивация. Они пожимают друг другу руки, и Робеспьер возвращается на работу. К счастью для него, Дантон молчит. ** Леон знает по себе — он испытывает мало трепета перед взрослыми. Страха, впрочем, не испытывает тоже — чего их бояться? Они ему не нравятся, но он их не боится. Учителя пытаются призвать его к порядку, вытащить серьги, постричься, но Леон пропускает их замечания мимо ушей: он прекрасно знает, кто он такой и чего хочет в жизни, и «следовать правилам» явно сюда не входит. Хотя он, в отличие от пары его приятелей, хотя бы ходит в форме и всегда умыт и чисто одет — по меркам шестнадцати лет это большое достижение. За задание по правоведению он берется с энтузиазмом: судебная система его восхищает; хотя Леон трезво оценивает свои возможности. Ему нужно поговорить с прокурором — наверняка прокурор если и согласится ответить на его вопросы, будет обращаться с ним как с пятилетним. Чудесное свойство взрослых — если кто младше их хоть на полгода, то они сразу начинают говорить с ним едва ли не по слогам. Впрочем, в суд Леон приходит вовремя: спрашивает, куда можно пойти, у какого-то мужика с всклокоченными волосами, и тот приглашает его на заседание — он оказывается адвокатом, — фамилию его Леон даже не трудится запоминать. Ему нужен прокурор — и прокурор вскоре заходит в зал. Леон слушает очень внимательно, делает пометки в блокноте: рядом с ним лежит включенный диктофон, но нельзя же всегда надеяться на технику. К тому же — Леон боится, что на записи будет слышно только стук его сердца. Прокурор — ему вряд ли больше тридцати, строго одет, в очках, но все равно щурится, — прокурор покоряет его. Он говорит негромко, но Леон жадно ловит каждое его слово. К вопросам, которые он наметил дома, добавляется еще несколько. После заседания Леон совершенно не по-взрослому подбегает к нему, нервно приглаживает растрепавшиеся волосы — он хочет задать вопросы прямо сейчас, но прокурор — Максимилиан Робеспьер, самое прекрасное имя на свете, — зовет его наверх, в свой кабинет, и Леон тут же соглашается. В кабинете он подтягивает сумку к себе — Леон ужасно нервничает, хотя мсье Робеспьер настроен вполне добродушно, — и дрожащим голосом задает свои вопросы. Ему даже удается блеснуть познаниями, и мсье Робеспьер хвалит его — и Леон уже краснее, чем май шестьдесят восьмого. Ему не хочется уходить — он бы вечность так болтал с мсье Робеспьером, — но нельзя его задерживать, у него ведь есть дела. Кажется, он единственный взрослый, в чью занятость Леон действительно верит. Приходится встать, убрать блокнот, внизу — одеться, под пристальным взглядом мсье Робеспьера намотать шарф, который Леон обычно снимает сразу, как выходит из дома, и уйти в прозрачно-серый февраль. Доклад получает высший балл и похвалу учителя, но Леон пропускает его слова мимо ушей. Он думает о Максимилиане — не называть же его «мсье Робеспьер» и в мыслях. Вот бы увидеть его снова — они ведь не все успели обсудить, они даже и начать-то толком не успели. Неделю Леон грезит наяву — переслушивает запись на диктофоне, закрывает глаза, представляя себе Максимилиана, — и решается. Он сбегает с уроков — снова, как и неделю назад, сказывается больным, — и снова приходит в суд. Все заседание он с трудом сдерживает себя — ему хочется броситься мсье Робеспьеру на шею, испечь ему печенье, сочинить ему стихи, но вместо этого после заседания он подходит, чтобы просто поздороваться. Мсье Робеспьер, кажется, рад ему — он приглашает Леона прогуляться, зовет его на «вы» с той трогательной старомодностью, которую Леон обычно не выносит в людях, — но мсье Робеспьеру Леон готов простить все без исключений. На этот раз их беседа затягивается: они говорят о книгах, о фильмах, Леон рассказывает о своей учебе, и мсье Робеспьер выглядит действительно заинтересованным. Он даже дает Леону свой электронный адрес — сам пишет в его блокноте его ручкой, почерк у него аккуратный, очень красивый, и Леон пишет ему письмо сразу же, как приходит домой. Пишет по всей форме, выверяет по учебнику грамматики и орфографии, проверяет запятые, перечитывает, исправляя сомнительные обороты, и, затаив дыхание, отправляет — выключив ноутбук, он валится на постель и расстегивает школьные брюки. Ему безумно стыдно потом — но Леон прощает себе эту слабость. Мсье Робеспьер вряд ли об этом узнает — даже жаль. ** Постепенно у них устанавливается что-то вроде графика. Они регулярно переписываются и хотя бы пару раз в неделю встречаются — Робеспьер делится с ним расписанием заседаний, и Леон периодически заходит послушать. После они обычно идут в кафе или в кабинет Робеспьера, а иногда гуляют по округе. Февраль заканчивается, и в середине марта Леон приходит на очередную встречу без шарфа. Воротник рубашки у него застегнут, бант завязан, но его шея не дает Робеспьеру покоя — он снимает свой шарф и заставляет Леона встать смирно. — Так никуда не годится, Леон, — говорит он, завязывая свой шарф на его шее. — Вы простынете, и что я тогда буду с вами делать? Леон не возражает: он даже, кажется, не дышит, но Робеспьер, закончив с шарфом, отступает на шаг и касается руки Леона, и тот оживает, сжимает его ладонь и сдавленно благодарит. Он спрашивает, когда сможет вернуть Робеспьеру шарф, и тот только отмахивается. — Оставьте себе, Леон, и смотрите, одевайтесь тепло, — Робеспьер шутливо грозит ему пальцем, и Леон завороженно кивает. На их следующую встречу он приходит в шарфе Робеспьера, и на встречу после этой — тоже. К середине апреля Леон уже по уши влюблен. Робеспьер, честно говоря, не видит в этом своей вины: он сам не делает ровным счетом ничего, чтобы завоевать его любовь; напротив, он берет на себя смелость отчитывать его — и Леон, кажется, начинает больше внимания уделять учебе. Подобная влюбленность, считает Робеспьер, закономерна для этого возраста. Шестнадцать лет, романтическая натура, кто не бывал влюблен в шестнадцать? Вряд ли его чувства имеют под собой серьезную основу — скорее уж простой интерес к наставнику, если Робеспьера уместно так назвать. Леон быстро это перерастет — это не скажется на его дальнейшей судьбе. Это даже ничего не говорит о его ориентации — будь на месте Робеспьера строгая, но лояльная учительница, Леон бы точно так же влюбился в нее. Впрочем, то, что Робеспьер не видит в его влюбленности трагедии — а Леон наверняка в своем воображении придает ей трагический оттенок, — не означает, что Робеспьер это одобряет. Леону стоит больше общаться со сверстниками; вовсе не стоит воротить от них нос, если они не читали Малларме и не учат стихи Жене наизусть — к слову, не самое подходящее чтение для юной души, замечает он и приносит Леону сборник Гюго. Разумеется, Робеспьер не собирается делать никаких ответных шагов. Самое рискованное, что он делает — прогулки за руку, да еще Леон взял моду обнимать его при встрече — но они по-прежнему на «вы», их прогулки далеки от романтических — разве что Робеспьер иногда водит его в музеи, по большей части по выходным, когда они оба свободны. Темы их бесед тоже далеко от романтики — разве что Робеспьер спрашивает его однажды, нет ли у Леона подружки, и искренне удивляется, узнав, что никогда и не было: Леон удивительно хорош собой, неужели никто не предлагал ему?.. Леон бормочет что-то о том, что ему никто особенно не нравился, и замыкается в себе — и Робеспьер больше не поднимает эту тему. Леон, к счастью, не спрашивает, как обстоит с личной жизнью у самого Робеспьера — не очень-то удачно, если честно, попытка серьезных отношений не сложилась — учеба, работа — не до этого было. Чего Робеспьер не говорит даже себе — так это того, что он сам влюбляется в Леона. Это уж и вовсе глупо — Робеспьер старше его на девять лет, Леон — совсем еще ребенок, потрясающий своей взрослостью, конечно, но тем не менее — Робеспьер никакого права не имеет навязывать ему свои чувства. Дистанция, которую он держит, больше защищает Леона от Робеспьера, чем Робеспьера от Леона — странная ситуация. Чрезмерно зоркий Дантон, конечно, всё видит; ему — удивительно — хватает такта молчать об этом при Леоне, но при Демулене, когда тот заходит навестить их, Дантон не стесняется в выражениях. Его приятель, тот еще сухарь, трепетно влюбился в школьника и ходит с ним под ручку — как тут не позлословить. Демулен слушает с интересом и просит их познакомить — и Робеспьеру приходится это сделать. Леон, впрочем, не проявляет к Камилю большого интереса, хотя тот долго восхищается его красотой. Приходит настоящая весна, всё цветет, и выпустить руку Леона становится все сложнее: Робеспьер становится строже к себе, холоднее с Леоном, но тому всё нипочем: он всё еще влюблен. Может, стоит разорвать отношения с ним? Запретить ему приходить — Леон, скорее всего, подчинится. Но Робеспьер задумывается об этом — и отказывается от этой идеи. Он не выдержит. Он — сам — не выдержит, напишет Леону и попросит его о встрече, будет ненавидеть себя за это, но он сам уже слишком привязался к этому ребенку. В своих мыслях Робеспьер старательно избегает темы плотского — строго говоря, Леон уже год как достиг возраста согласия, статья 227-25 на него больше не распространяется — но Робеспьер знает, чувствует, что это запретно — Леон слишком невинно влюблен, слишком невинен сам по себе, вряд ли он вообще думает о чем-то подобном. Тут Робеспьер, пожалуй, врет себе. В шестнадцать уже сложно быть невинной душой, не в век интернета — а книги, которые Леон читает, повествуют об этом без стыда. Но Робеспьер надеется, что между ними эта тема не возникнет — иначе сдерживать собственные желания станет во много раз сложней. ** Леон едва ли не впервые в жизни пытается кому-то понравиться. Он делает всё, что может — пробует завивать волосы, делает все-все домашние задания, завязывает школьный бант по-новому, — но ничего не помогает. Мсье Робеспьер любезен с ним, но он не... не делает ничего, что ему бы стоило сделать: не пробует продлить прикосновение, не пытается сам обнять его — он возмутительно неромантичен, и Леон даже пробует злиться на него, но не выдерживает дольше пятнадцати минут. Леон пытается намекать: спрашивает о статье 227-25, которая формально разрешает им зайти дальше, чем просто прогулки, но мсье Робеспьер остается удивительно глух — он, похоже, считает, что Леон спросил об этом, потому что ему нравится девушка на класс младше — но Леону вовсе не нравятся девушки! Впрочем, он пытается быть любезнее с одноклассниками и даже приглашает Терезу Желе выпить вместе кофе, но в кафе они оба неловко молчат, и ничего у них в итоге не получается. Может быть, мсье Робеспьера смущает разница в возрасте? Но это не мешало Верлену и Рембо, это много кому не мешало. Может быть, ему не нравятся мужчины? Нет, нет, об этом Леон не хочет даже думать. Может быть, Леон не его тип? Но он не может изменить внешность. Общение с одноклассниками выходит Леону боком: его просят принять участие в школьной постановке, и Леону приходится согласиться. Они ставят что-то по мотивам античной мифологии; девочек в классе не хватает, и ему достается роль Флоры. Мсье Робеспьер, услышав об этом, смеется — он тут же дает Леону прозвище «Флорель», и Леон, который не переносит клички, легко соглашается с этим. Ему нравится, как звучит новое прозвище, — ему нравится, как мсье Робеспьер произносит его. Спектакль намечен на первый вторник мая, и Леон приглашает мсье Робеспьера: его родителей там все равно не будет, отец во вторник работает допоздна, и мать остается дома, чтобы встретить его. Мсье Робеспьер легко соглашается — и сам берет Леона за руку. Примерно за неделю до спектакля они переходят на «ты» — почти случайно. Леон, оговорившись, называет мсье Робеспьера по имени и тут же исправляет себя — но мсье Робеспьер только кивает. — У нас не настолько большая разница в возрасте, чтобы... ты, — он словно пробует новое обращение на вкус, — чтобы ты мне выкал. Все в порядке, Флорель, — Максимилиан улыбается ему, и Леон тает — растекается беспомощным желе. Это маленький, но все же шаг вперед, и Леон надеется, что ему удастся немного ускорить события. Он не собирается заканчивать школу, не поцеловав Максимилиана хотя бы раз. ** Разумеется, ему больше нечем заняться в собственный день рождения: он мог бы пойти в бар с Демуленом и Дантоном, но это, откровенно говоря, весьма сомнительное удовольствие — весь вечер за вином или коньяком обсуждать, какой он неудачник. Лучше он посмотрит на Леона в платье — сама мысль кажется ему странной. Наверняка он окажется самой красивой девушкой в классе. Робеспьер приходит в школу Леона заранее, и Леон — еще в форме — проводит его внутрь. После короткой экскурсии — библиотека, столовая, их класс, — Леон знакомит Робеспьера со своим учителем правоведения и сбегает за кулисы. Местный правовед — почтенный старичок, из тех, кто читает лекции по римскому праву, — очевидцы тех событий. Он обращается с Робеспьером как со старшеклассником, все время вставляет «персонально я считаю, что» и норовит рассказать про свою молодость; удивительно, как Леон до сих пор интересуется юриспруденцией. С другой стороны, Робеспьер может поговорить о своей работе с кем-то новым — и они вполне мирно беседуют, пока не возвращается Леон. Он переоделся — белое платье с намеком на античность, открывающее плечи — округлые белые плечи, Робеспьер с трудом заставляет себя оторвать взгляд; сандалии, звенящие браслеты, длинные волосы уложены и закреплены лаком, на голове — венок из искусственных цветов, и без того яркие губы накрашены алой помадой, глаза подведены — никого красивей Робеспьер не видел за свою свою жизнь. — Чудесно выглядишь, — он неловко приобнимает Леона за плечи, и тот довольно улыбается, прижимаясь к нему. — Спасибо, — Леон сам обнимает Робеспьера, и правовед с интересом смотрит на них. — Я рад, — скрипит он, — что у Антуана есть такой достойный пример для подражания. Персонально я считаю, что подросткам в этом возрасте необходим наставник, который будет занят исключительно ими, — он назидательно поднимает палец вверх. Робеспьер тихо фыркает, и Леон тянет его за собой. За кулисами — в узком коридоре раздевалок — темно и тесно, и Робеспьер старается не выпускать руку Леона. — Как он тебе? — спрашивает Леон, и Робеспьер фыркает. — Персонально я считаю, что... — начинает он, передразнивая голос правоведа, и Леон смеется — звонко и заразительно. Робеспьер улыбается и чуть сжимает его руку. — Я буду тут, — Леон указывает ему на открытую дверь «гримерки». — Заходи ко мне после спектакля. Нет, лучше в перерыве, во второй части меня уже не будет, я переоденусь быстренько, и мы вместе в зале посидим, — он не выпускает руку Робеспьера, и Робеспьер делает вид, что не замечает, как Леон гладит его пальцы. Тонкая ткань платья не скрывает контуры тела — необычно плавные для подростка линии. Искусственную грудь ему, видимо, решили не делать — и очень правильно, это бы только разрушило впечатление. В будущем Леон вырастет в очень красивого мужчину — Робеспьеру хочется верить, что он сможет это увидеть. После Леон провожает его обратно в зал и находит для него удобное местечко, и Робеспьер благодарит его. Тема спектакля его, признаться честно, интересует мало: Леон может решать перед ним задания по математике, и Робеспьер все равно будет сходить с ума. Это ненормально, конечно — но что поделать, он не может обмануть свое сердце. Разумные доводы на этот глупый орган не действуют — приходится мириться с фактами. Леон оказывается неплохим актером — на фоне одноклассников он блистает, и в антракте Робеспьер спешит к нему: ему нужно увидеть Леона, обнять его — как-то выразить себя. Дверь в гримерку Леона приоткрыта, и через щель пробивается свет — Робеспьер подходит к этой щели и заглядывает внутрь. То, что он видит... поражает его. Леон снимает платье — спускает бретельки с плеч, и ткань с шелестом падает на пол; перешагнув через нее, Леон садится на стул и — Робеспьер не верит своим глазам — касается себя. Он часто дышит, и Робеспьер сам не замечает, что невольно задержал дыхание. Леон в профиль к нему; он никого и ничего не замечает вокруг; Робеспьер знает, что должен отойти от двери, не смотреть, забыть все, что уже увидел, но он не может себя заставить. Господи, Леону ведь всего шестнадцать, почему Робеспьер — теперь уже десять лет разницы, — почему он стоит перед дверью и пялится на него? Леон облизывает испачканную руку — проводит языком по тонким пальцам, пачкается помадой и стирает ее, лезет в свою сумку за влажными салфетками, и Робеспьер наконец отходит, прислоняется к противоположной стене коридора, старается восстановить дыхание. Он закрывает глаза и считает про себя секунды, стараясь немного успокоиться: сколько времени Леон может переодеваться? Как Робеспьеру теперь смотреть ему в глаза? Проходит вечность и еще немного, и Леон наконец выходит — уже в школьной форме, волосы расчесаны, хотя лак придется смывать шампунем, глаза сияют — Робеспьер предпочел бы не знать, почему. Он обнимает Леона, поздравляет его, хвалит, и Леон-Флорель прижимается к нему всем телом. Робеспьер закрывает глаза и треплет его по волосам — он перебирает в памяти самые гадостные вещи, которые ему известны, чтобы не провоцировать Леона, — но Леон быстро отстраняется, и Робеспьер открывает глаза. Рядом с ними стоит красивая девочка, примерно ровесница Леона. — Привет, Тереза, — говорит Леон разочарованно, и Тереза удивленно кивает ему. Она смотрит на Робеспьера с интересом, и Леон представляет их друг другу. Терезе поручено забрать платье, и она исчезает в гримерке; Леон провожает ее взглядом и фыркает. — У меня для тебя есть подарок, — говорит он необычно серьезно. — Закрой глаза. Робеспьер ждет подвоха, но глаза послушно закрывает — и чувствует, как Леон легко касается его волос. На голове у него оказывается веночек из искусственных цветов — тот самый, в котором Леон щеголял на сцене. — На память, — говорит Леон, улыбаясь ему, а после легко обнимает Робеспьера и касается его щеки губами. До конца вечера они не возвращаются к этой сцене. После спектакля Робеспьер провожает Леона до его дома и идет к метро, перебирая в памяти события дня. Эта влюбленность Леона заходит слишком далеко — пора придумать, как это прекратить. Лучше бы он пошел в бар с Дантоном, вот что. ** Его провокация не удается. Леон готов поклясться — он сам видел — Максимилиан стоял за дверью, он не мог не видеть... И вся его реакция — легкое замешательство и разговоры о спектакле. Как он может быть настолько равнодушен? Неужели Леон просчитался с самого начала? Максимилиан пытается увеличить дистанцию между ними. Он теперь не пытается сам взять Леона за руку, реже называет его Флорелем, в письмах он холоднее, и Леон начинает паниковать. Вдруг Максимилиан разочарован в нем? Леон холодеет от одной мысли об этом — и клещом вцепляется в Максимилиана. У него на носу экзамены, и ему нужно сдавать правоведение: на остальное Леону наплевать, но тут он может легально попросить Максимилиана о помощи — это лишний повод писать ему. Максимилиан слишком хорошо воспитан, чтобы отказать ему в помощи, и он не может сбежать, когда Леон приходит на заседания, поэтому Леон продолжает приходить — и продолжает писать. В конце мая они снова решаются заговорить о любви. Они гуляют по Люксембургскому саду и со стороны очень похожи на приличного ребенка и его гувернера; парочки на скамейках бесстыдно целуются, и Леон кривит губы — он сам не может поцеловать Максимилиана, не спугнув его, и чужие чувства его только бесят. Максимилиан, впрочем, поглядывает на пары с молчаливым одобрением. — Прекрасное время года, — говорит он. — Не сердись на них. В твоем возрасте я тоже терпеть не мог парочки на улицах. Леон с интересом смотрит на него, и Максимилиан улыбается. — Я был безответно влюблен, — говорит он. — Мы учились вместе. Демулен все знал и смеялся надо мной. — А потом? — тут же спрашивает Леон. Максимилиан пожимает плечами. — Мы закончили школу, и он уехал в Брюссель. Больше я его не видел. Больше Леон не пытается заговаривать об этом — но один из его страхов уходит. Он сдает экзамены куда лучше, чем ожидал, и прилетает к Максимилиану на работу, сияя от счастья. Максимилиан хвалит его и крепко обнимает — а после собирает сумку. — Я свободен до конца дня, — говорит он, закрывая свой кабинет. — Давай прогуляемся. Может, сходим в кино. Ты отлично потрудился, Леон, и заслужил награду. Они идут в маленький кинотеатр, где крутят повторы всякого старья, и попадают на «Бархатную золотую жилу» — одного Леона бы туда не пустили, но вместе с взрослым он может пройти в зал. Он бы с удовольствием взял билеты на последний ряд, но даже в маленьком зале Максимилиану будет плохо видно, и они садятся ближе. Леон любит этот фильм и удивлен, что Максимилиан его не смотрел; тот со смешком извиняется за свою непросвещенность и сам берет Леона за руку — и не выпускает ее весь сеанс. После они идут в кафе — обсуждают фильм, отстраненно-нейтрально, обсуждают учебу, работу — они не касаются самого важного, и Леона это раздражает. Почему он не нравится Максимилиану? Что в нем не так? Почему Леон не может просто разочароваться в нем, как во всех взрослых до этого? Максимилиан ведь наверняка знает — господи, он взрослый, он наверняка умеет распознавать влюбленных юнцов, — он же знает, что Леон от него без ума, он наверняка видел тогда после спектакля... почему он не может как-то намекнуть ему... дать ответ? Леон, кажется, готов даже смириться с отказом — не каждая влюбленность бывает взаимной, этому масс-культура его все же научила, — но Максимилиан не спешит отказать ему, и сердце Леона расцветает надеждой. Если было бы «нет», Максимилиан сказал бы сразу — но Леон может ждать и надеяться, что когда-нибудь услышит «да». Родители хотят, чтобы он поехал на лето на юг, к родственникам, в небольшой городок — изнывать там от скуки; но Леон отказывается наотрез. Он уже взрослый и обойдется без поездок на природу — напротив, он хочет остаться в Париже. Родители сомневаются — но Леон делает ответный ход. Он находит себе работу — мелкую подработку на лето. Суду, где работает Максимилиан, нужен временный помощник, чтобы возиться с бумагами, и Леон — «мсье Сен-Жюст», пишут они в письме, — их вполне устраивает — плевать, что ему всего шестнадцать. Получив их ответ, Леон танцует в своей комнате, но Максимилиану пока не пишет — пусть будет сюрприз. Подумать только, они будут видеться каждый день — все лето. Стоит надеяться, что до сентября бастион «Робеспьер» наконец-то падет. ** Он почти надеется на школьные каникулы. Возможно, Леон уедет, и Робеспьер сможет хотя бы ненадолго забыть о нем? Перестать постоянно думать об этих невозможно голубых глазах, о его нежной коже, о его звонком голосе — перестать думать о Леоне. Задача почти невозможная — в последнюю их прогулку по парку Леон принес фотоаппарат и потом выслал ему фотографии — они вдвоем, держатся за руки, Леон позирует у клумбы, сам Робеспьер — Леон снял его протирающим очки, сосредоточенным и не таким слепо беспомощным, каким он обычно бывает без очков. У мальчика талант, но он намерен стать юристом — Робеспьер представляет его в суде и со стоном переворачивается на другой бок. Так всегда — стоит вспомнить о Леоне перед сном, и от нереализованных желаний сводит пальцы. Кто угодно бы на его месте уже сорвался бы — нет ничего проще, на одной из прогулок прижать Леона к себе, поцеловать его, привести его к себе в пустую квартиру, — но Робеспьер медлит, изводя себя. Он не хочет навредить Леону — он и себе боится навредить куда меньше. Не ранить Леона — вот его цель, но, кажется, он делает своим промедлением только хуже им обоим. Робеспьер утешает себя тем, что Леон быстро остынет — но они познакомились в феврале, а на дворе уже почти июль; он вспоминает себя в его возрасте, но Леон вовсе не похож на Робеспьера — тем и привлекает. Робеспьер надеется, что любовь Леона вскоре прогорит, но Леон не из тех, кто быстро гаснет. Наоборот, чем больше он тянет... Робеспьер не может ему отказать. «Нет» — одно слово, совсем короткое, даже рот широко открывать не нужно, но Робеспьер не может его произнести, или, вернее, он не хочет, чтобы Леон его слышал. Наедине с собой он говорит «нет» сколько угодно — нет, нельзя брать его за руку; нет, нельзя думать о том, что он видел после спектакля; нет, нельзя мечтать о том, что не сбудется. Но сказать это Леону? Немыслимо. И Робеспьер нарушает запреты: берет руку Леона, вспоминает о том, что видел, думает о том, что будет дальше. Он бы хотел увидеть, как Леон будет расти; как его лицо изменится, когда Леон повзрослеет; как он поступит в университет; как закончит его; как получит лицензию; как он впервые придет на свою первую серьезную работу; как он встретит девушку своей мечты и женится на ней. Робеспьеру хочется знать, как Леон назовет своего ребенка и в какую школу поведет его. Ему хочется, чтобы Леон был счастлив — он стыдится признаться: чтобы Леон был счастлив с ним. Вот уж чего точно не будет: Робеспьер будет только мешать, отвлекать его; если Робеспьер хочет, чтобы Леон был действительно счастлив, он должен отступить — но можно ведь сделать это завтра? А потом потянуть еще неделю, и еще, и месяц, можно он останется рядом с Леоном, пока тот не закончит школу, можно он побудет с ним еще немного, еще немного подержит его руку? Пожалуйста. Можно у них будет еще немного времени? Он надеется на школьные каникулы — Леон говорил, что родители хотят отправить его к родственникам; они будут переписываться, но реже и реже, и к сентябрю, возможно, прекратят совсем; так будет лучше, не так больно, как одномоментный разрыв. Робеспьер верит в этот сценарий — но в первый понедельник каникул Леон работает в суде. Впереди два месяца пытки — Робеспьер или выдержит, или свихнется. — Я хотел сделать тебе сюрприз, — Леон просто сияет, когда в первый же обеденный перерыв они запираются в кабинете Робеспьера, чтобы попить чай — чтобы не пришел Дантон. Робеспьер может только кивнуть. — Для тебя это будет полезным опытом, — наконец выдавливает он. Как удержаться? Они же будут видеть друг друга каждый день. Даже Дантон удерживается от шуток: Дантон, который способен глумиться над чем угодно. Робеспьер загоняет себя в угол, в тупую бессмысленную рутину, а Леон — у него нет постоянной должности, он заменяет всех приболевших секретарш и помогает по мелочам всем остальным, — Леон солнечно улыбается и по несколько раз на дню без причины заглядывает в его кабинет. У Робеспьера рука не поднимается закрыться — приходится улыбаться Леону в ответ. — Трахни его, — говорит Дантон в баре, куда их двоих затащил Демулен. — Разложи его на столе и трахни хорошенько. Он же только об этом и мечтает, эй. Робеспьер только поводит плечами. Мечтает? Да ну. Глупая юношеская влюбленность. Само пройдет, говорит он, и Дантон хохочет. — Не пройдет, — он хлопает Робеспьера по плечу. — Трахни его. Даже если ты облажаешься, он разочаруется и разлюбит тебя. А так вы оба только дразните друг друга. Он ужасно, отвратительно, кошмарно прав: чем больше Робеспьер запрещает себе, тем больше ему хочется. Он ведь не будет заходить далеко — он просто хочет узнать, какие на вкус эти губы. Может быть, они как кофе, который Леон варит для него? Может быть, они как спелая вишня? Но губ ему будет мало — ему нужен весь Леон, нужно видеть его улыбку, его серьезность, его печаль — хотя Робеспьер вовсе не хочет, чтобы у Леона был повод печалиться. Робеспьер хочет снова увидеть его белые плечи и изящные ступни, хочет сам узнать, боится ли Леон щекотки и какие прикосновения он любит больше всего. Как это выразить? Как найти способ забыть об этих желаниях? ** Леон судорожно ищет варианты. Почти два месяца — и ничего, Максимилиан словно не замечает его — они видятся каждый день, а Максимилиан упорно смотрит сквозь него. Что же делать — Леон перебирает в памяти все, что между ними было. Он смог выжать из Максимилиана реакцию, когда для спектакля переоделся в платье, — может, стоит повторить этот фокус? Время у него на исходе — он официально работает до конца августа, осталось полторы недели — но, к счастью, он дома один, родители уезжают вместе с сестрами в Ниццу, так что Леон предоставлен сам себе. Приходится ограбить мамин шкаф и перерыть интернет — но результатом Леон доволен. Строгий костюм с юбкой, блузка, чужой бюстгальтер с искусственной грудью, яркий, но не чрезмерно, макияж — трогать плойку Леон не решается, так что приходится взять бигуди. В пятницу он приходит в суд... обновленным. Вместо колготок Леон надевает чулки, чтобы было удобнее, и берет мамины туфли — у них примерно один размер ноги, так что остается только привыкнуть к каблукам. Дантон — шумный, вечно растрепанный, — оборачивается на звук незнакомых туфель и едва не роняет чашку с кофе. — Нет, ну ты посмотри на эту нимфетку! — с непонятным Леону восхищением говорит он. Максимилиан поднимает взгляд — и Леон улыбается ему. В глазах Максимилиана — удивление и, пожалуй, восхищение — Леону хочется думать, что это восхищение, иначе для чего он так старался? — Мадемуазель, — Максимилиан берет его руку и легко целует, и Леону сложно удержаться на ногах — коленки дрожат. — Сегодня я буду вашим секретарем, — говорит Леон, стараясь придать своему голосу женские — ну, хотя бы женственные, — интонации. Максимилиан кивает и приглашает его в свой кабинет. Весь день они продолжают игру: Максимилиан обращается к нему «мадемуазель», придерживает Леону дверь, помогает ему с тяжестями, которые поднял бы и трехлетний ребенок, поддерживает его под локоть, когда они спускаются по лестнице. Леон, в свою очередь, опускает глаза, когда Максимилиан обращается к нему, и приносит ему кофе; на заседании он держит спину прямо и старается сесть так, чтобы не торчала резинка чулок. После работы Максимилиан настаивает на том, чтобы проводить Леона до дома, и Леон не сопротивляется — наоборот; когда они подходят к подъезду, Леон предлагает Максимилиану подняться. Он долго обдумывал это предложение, и Максимилиан легко соглашается — даже слишком легко. Они вместе готовят ужин — пару раз Леон случайно задевает его бедром и краснеет ярче, чем стоило бы краснеть в шестнадцать лет. Максимилиан словно не замечает этого — он совершенно спокоен, и Леон где-то глубоко внутри снова начинает надеяться. Когда всё уже почти готово, Максимилиан отправляет его переодеться и умыться, и Леон послушно уходит — внизу живота сладко тянет, и ему приходится задержаться в ванной. Они ужинают в тишине: Максимилиан сегодня наговорился на заседании, а Леон просто не знает, что сказать; но после ужина он уносит посуду и просит Максимилиана остаться. Ему не нравится ночевать одному, завтра выходной, у них есть гостевая спальня, почему бы Максимилиану не остаться на ночь? Они могут посмотреть какой-нибудь фильм — Леон подозревает, что он звучит слишком умоляюще, но Максимилиан соглашается, и у Леона начинает кружиться голова. Все идет слишком хорошо: они включают фильм — что-то из современного французского кино, Леон просто выбирает первый попавшийся диск, и Максимилиан соглашается, даже не прочитав название, — и устраиваются на диване. Леон касается бедром бедра Максимилиана и даже через два слоя ткани чувствует тепло его тела; Максимилиан кладет ладонь на его плечо — ладонь перемещается на талию Леона, и тот задерживает дыхание. Максимилиан сам хочет этого? Он делает шаг навстречу, и Леон сам совершенно теряется. Что он должен сделать? Может быть, поцеловать его? Но Максимилиан, кажется, увлечен фильмом, он вовсе и не смотрит на Леона. Прижаться к нему? Это можно — Леон осторожно кладет голову на плечо Максимилиана, и тот чуть крепче обнимает его. Леон боится спугнуть его и боится, что его бездействие оттолкнет Максимилиана; может, стоит коснуться его бедра ладонью? А если Максимилиан будет против? Правильно говорят, бойтесь своих желаний — Леон хотел, чтобы Максимилиан дал ему намек, и теперь он совершенно потерян. До конца фильма Леон боится шевельнуться — он таращится на экран, не понимая, что видит, и только на титрах решается сесть прямо и поднять голову. Максимилиан наблюдает за ним с улыбкой; Леон, заметив его взгляд, краснеет. Сейчас или никогда — он должен решиться — если он струсит, что Максимилиан подумает о нем? Леон подается вперед, ближе, — и Максимилиан кладет ладонь на его щеку и сам целует Леона. Мир перестает существовать. ** Этого стоило ожидать — Леону надоело ходить вокруг да около, да и самому Робеспьеру надоело тоже. Они знакомы полгода, если за полгода Леон еще не разочаровался — им стоит рискнуть. Утром пятницы, впрочем, Робеспьер еще сомневается: может быть, им не стоит так торопиться? Но Леон приходит в одежде своей матери — и когда Робеспьер видит резинку его чулок под строгой юбкой, он принимает решение. Будь что будет. Всё, что он собирается сделать, законно. Робеспьер не его учитель, не его опекун, он даже, строго говоря, не его начальник. Позже, когда они уже сидят у Леона дома, Робеспьер снова взвешивает «за» и «против» — но «против» так и не находятся; Леон сидит рядом с ним, и Робеспьер легко касается его тела через тонкую футболку. Леон сам отчаянно хочет — это видно невооруженным глазом. Леон, можно сказать, из штанов уже выпрыгивает — и Робеспьер не видит больше смысла сопротивляться, хотя и ждет до конца фильма — надо же его досмотреть. Он знает, что хочет сделать с Леоном; он просто выбирает момент. Трогательная неопытность Леона опьяняет его, и Робеспьер легко залезает ладонями под его футболку, гладит Леона через тонкие домашние шорты — но не заходит слишком далеко. Леон дрожит от желания, но Робеспьер знает, где нужно остановиться. У них еще много времени — им нет смысла торопиться. Гостевая спальня забыта; они проводят ночь в постели Леона, лениво целуются, касаются друг друга, шепотом переговариваются — Леон много читал, долго готовился, но у него нет практики, и Робеспьер готов ее ему обеспечить. Выходные пролетают незаметно. Они проводят вместе два дня и три ночи и не надоедают друг другу — напротив, они находят новые способы провести вместе время. Робеспьер проверяет выдержку Леона: просит его читать вслух и встает перед ним на колени, легко целуя его бедра, касаясь его члена языком, — голос Леона дрожит, он путается в словах, и ему приходится читать строчку с начала — по два, по три, по четыре раза. Утром в понедельник Робеспьер просыпается рядом с Леоном и тянется к будильнику — и Леон ловит его руку, целует пальцы. — Привет, — сонно говорит он, обнимая Робеспьера, и Робеспьер легко щекочет его бок. — С днем рождения, — шепчет он, и Леон улыбается. Он уже почти взрослый — ему семнадцать; еще год, и он станет совершеннолетним. Сейчас Робеспьеру самому странно думать, что он мог ждать до его восемнадцати — он бы не выдержал. Он сам сдался уже через полгода — капитулировал, выбросил белый флаг. — Нам пора на работу, — говорит Леон, и начинается обычная суета будничного дня: они готовят завтрак вместе, умываются, одеваются, Леон запирает дверь и проверяет замки. На работу они приходят порознь, но Дантон — чрезмерно зоркий Дантон — видит все, что он не должен видеть; он поздравляет Леона, но удивлен, узнав, что у того сегодня день рождения, — конечно, он ведь поздравляет его вовсе не с этим. Леон смущенно краснеет и сжимает руку Робеспьера, и Робеспьер легко гладит его по волосам. Они договорились об этом еще дома: никто не должен знать; так будет лучше — может, потом они смогут рассказать, но не сейчас. Робеспьер хочет сохранить это только для них двоих — но он знает, что Леон весь день будет ощущать засос на своем бедре. Нельзя сказать, что Робеспьер не понимает его чувства; он сам весь день будет думать о Леоне. Пожалуй, стоит найти им фильм на этот вечер — что-нибудь, что они все равно не станут смотреть.