Расскажи мне

- Знаешь, чего я хотел бы? – говорит Берлин. Его глаза, ещё недавно ярко-зелёные, теперь – потускневшие, глядят в синее небо над картой. – Города иногда не исчезают просто так. Они сливаются с другими городами. Их территории, достопримечательности – всё достаётся другому городу, а сами они исчезают. И, как бы это банально ни звучало – хотел бы я исчезнуть, слившись с тобой, Питер… Питер молчит, плотно сжимая свои искусанные губы. Он бы всё отдал, чтобы исполнить желание любимого города, но это было невозможно. *** - Эпидемия косит Европу, - говорил Берлин ещё в начале века. – Города исчезают. Постепенно подвергаются запустению, а я, как видишь, держусь. - Нормально себя чувствуешь? – каждый раз осведомлялся Питер. И каждый раз Берлин махал рукой и отвечал с усмешкой: - Нормально, ещё бы. Я ж не захудалый городишко какой-нибудь. Я и столицей был. Устою. Вот только усмешки его год от года становились всё более горькими. Через пару декад стало ясно: процесс необратим, диагноз поставлен. И когда немецкий город понял это, он разом оборвал связи со всеми. Торговые, политические… Даже транспортные кое-где. А потом Берлин решил уйти в запой на год, на все попытки Питера встретиться отвечая односложным «Дела». Год для городов – срок небольшой, но неладное Санкт-Петербург заподозрил. Или просто прочёл в мыслях. Берлин бы шифровался и дальше, он просто понял, что есть вещи, которые он не в силах выдержать один. И даже это Петербург о нём знал, знал без всяких слов, и на какое-то время Берлин возненавидел этот город, свой любимый город, за то, что ему позволено всё это знать. Но в ненависти не было смысла. Во всяком случае, при встрече. - Полвека. - Я знаю. *** Оставшиеся полвека жизни – срок ещё очень большой, и оба города это понимают. Понимают, что в любой момент он может сократиться. Каждую свободную минуту Питер бросает всё и срывается к Берлину. У Берлина с некоторого времени все минуты свободные. - Мне нечего делать, - нервно усмехается он. – Совершенно нечего делать. Транспорт перегоняю со второго раза на третий, и то непонятно для кого… Никогда в жизни бы не придумал, что можно делать с такой уймой свободного времени. - Я покажу, что можно делать, - говорит ему Петербург, осторожно приобнимая любимый город за угловатые плечи. Они гуляют вдоль Балтийского моря, целуются, обнимаются и смотрят на закаты неделями – просто романтические каникулы какие-то. - О чём ты думаешь? – спрашивает Берлин. Как в тех же самых романтических фильмах и историях. Волны, окрашенные в закатный розовый, накатывают на опустевшие каменные берега снова и снова. Вот только Питер не хочет отвечать. Он спрашивает: - А ты? - Я думаю о том, что будет. – Берлин неожиданно прорывает. Всё равно он думает об этом каждый день, каждый час. Гаснут окна в домах, превращаясь в чёрные дыры, гаснет свет в глазах Берлина. Люди ещё суетятся, покидая город, но скоро транспорт встанет совсем. Навсегда прекратят работать фабрики и заводы. Это что-то вроде внутренней парализованности, Берлин не знает, как это – чувствовать такое, но скоро узнает. Замолчат голоса людей, средств массовой информации. Берлин знает, что с уходом людей медленно уходит и его собственный разум. И ему страшно. - Я забуду всю свою историю, - говорит он, и добавляет каким-то сломанным голосом, - я уже начал забывать четырёхсотые. - Я помню всю твою историю, я её всю выучил, - торопливо шепчет Питер, оборачиваясь к любимому городу, - я буду напоминать тебе. Я всё-всё тебе расскажу. - Да, пожалуйста, - Берлин смотрит на него почти умоляюще. Первый раз за много лет Санкт-Петербург слышит из его уст это слово. И он обнимает любимый город и прижимает к себе как можно крепче. В первые дни и годы Петербургу даже не всегда приходит в голову, что ещё немного – и он потеряет любимый город навсегда, гораздо больше он переживает за то, что Берлину придётся вытерпеть. Постепенную потерю сил, памяти, разума. Но Питер же сделает всё возможное, он будет рядом. *** В следующий раз, когда Петербург, снова бросив все дела, сломя голову мчится на карту Европы, он застаёт её уже не картой, а огромной больницей. Он в растерянности обозревает палаты, пока не слышит: - Эй… ну иди сюда, ну. На койке перед ним лежит Берлин. Под его глазами залегли тёмные круги цвета пустых окон, скулы ещё острее выдаются на лице, худая рука поверх простыни. Город уже не считают нужным обеспечивать каким-либо снабжением. Питер садится рядом с кроватью, берёт руку любимого города в свою и целует каждый палец, уже замечая на побледневшей коже маленькие ранки трещин в фасадах. - Я уже не встану, - говорит Берлин, и это звучит как приговор им обоим. - Транспорта нет, и заводы не функционируют, ну и, в общем… - А люди? – спрашивает Санкт-Петербург. После тяжёлой паузы Берлин вздыхает. - Люди ещё есть. И добавляет: - Но думают они медленно. Чертовски медленно… Как… теперь… и я. Берлин хочет посмотреть в лицо любимому городу, но, сам того не желая, вместо этого смотрит сквозь него, мучительно концентрируясь непонятно на чём, желая попросить что-то и не в силах это сделать. Петербург знает, что в такие моменты в Берлине просто останавливается на время человеческое движение и речь. Но потом они возвращаются. Пока. - Питер, - наконец произносит Берлин и подаётся вперёд, и Санкт-Петербург торопливо целует любимый город, бережно приподнимая его голову – целует страстно, отчаянно, будто желая насытиться и зная, что это, конечно же, невозможно. Надолго Берлина не хватает. Он откидывается обратно на подушку, тяжело переводя дыхание. - Ты обещал… Так расскажи мне, - просит он затем. – Мою историю. *** Он просит об этом всегда, и Санкт-Петербург всегда выполняет его просьбы. - Я стал… подзабывать, - говорит Берлин, так болезненно медленно выговаривая слова, с каждым разом дающиеся всё труднее. – Я помню только то, что ты рассказываешь мне… наверное. Что… если они покидают меня не зря? Что, если я… плохой город? - Ты – замечательный город, - Петербург наклоняется к самому его уху и торопливо, лихорадочно шепчет, - замечательный. – И сердце сжимается. Потому что Берлин уже почти не город, и скоро перестанет им быть. - Ты замечательный, - повторяет Питер, - я расскажу тебе, какой ты замечательный. И он садится ещё ближе к постели любимого города и рассказывает, рассказывает, до тех пор, пока от нехватки сил Берлин не проваливается в глубокий сон. *** Однажды он просыпается, и понимает, что рядом нет никого, а внутри тоже никого нет. Берлин обводит глазами небо-потолок, двери в соседние палаты – кажется, там были соотечественники… кто они? – своё одеяло и собственные руки, ставшие такими холодными теперь. Берлин полностью парализован то ли отсутствием людей, то ли самой мыслью об их отсутствии, и он не делает ничего – просто молча глядит в небо, затягивающееся тучами, подставляя тело надвигающемуся ливню, от которого не становится легче, но, может быть, становится чище. А потом приходит Питер. Берлин поворачивает голову и заглядывает в его серые глаза, чтобы уже не отводить взгляда. Они куда лучше тяжёлого неба. - Берлин, - Питер бросается к нему, подхватывает за руку и целует её – кажется, он делает так всегда. И Берлин благодарен ему за это – кто знает, может, иначе он бы уже забыл своё имя. - Питер, - слабо отвечает Берлин. Голос как заржавевший от неупотребления – он же не разговаривал с его предыдущего прихода. Он хочет сказать, что этот день особенный, но не помнит, чем именно. Ах, да, точно. - Питер, они ушли. Все люди ушли. Питер садится на стул рядом и наклоняется над ним. - Они ушли… А я… даже не помню, почему. Питер нащупывает его руку сквозь тоненькое одеяло и сжимает крепко-крепко, и она такая тёплая, что Берлин на мгновение прошибает злость, обида, зависть. У Питера есть люди и ещё долго будут, а у Берлина нет и не будет никогда. Но это же Питер… - Расскажи мне, - просит Берлин. – Они ушли… и у меня ничего нет…как будто и не было никогда… Скажи, я был плохим городом? - Ты был замечательным городом, - Питер наклоняется над ним и целует в холодный лоб. – Замечательным, самым прекрасным и любимым на свете. - Расскажи мне, - от усталости Берлин закрывает глаза, - расскажи мне, каким прекрасным городом… я… был. И Питер рассказывает, рассказывает, покусывая губы и вдруг замечает, как плечи Берлина начинают трястись. Торопливо обнимает его. - Что такое? А Берлину хочется плакать, может быть, даже, хочется рыдать, но где взять слёзы? И получается только шептать, вздрагивая, куда-то в подушку: - Если я был таким прекрасным городом… Почему… почему они все ушли и оставили меня умирать… Почему… - Я буду рядом, - растерянно шепчет Питер в ответ, прижимая Берлин к себе. – Я буду рядом... Всё время… - он не знает, что сказать, просто глядит на любимый город своими огромными грустными серыми глазами. И Берлин смотрит в эти действительно прекрасные глаза, чтобы больше никогда никуда не смотреть, чтобы раствориться в них, чтобы они и только они стали его небом, потому что другого неба Берлину не нужно. - Я не хочу… туда, где тебя нет, - выдыхает он. – Но… что поделать, Питер. Ты мой любимый город, ты великая культурная столица, и я люблю тебя. Очень сильно. Берлин говорит это, пока ещё помнит. - Я тоже тебя люблю, - Питер поглаживает его руку и чувствует, как Берлин слабо, но сжимает его ладонь в своей руке. – Я всегда буду любить тебя. - Питер, - Берлин приподнимает голову, на какое-то время Питеру даже кажется, что в его глазах снова загорелся огонёк, - брось. Что за радость – любить давно сдохший город? Ты жить должен… Ты ещё всему оставшемуся миру… Покажешь… - а затем он в изнеможении откидывается обратно на подушку. Я выгляжу заброшенным, думает он. Весь осунулся, кожа сереет от городской пыли, в глазах темно, как в выбитых окнах, а по коже и фасадам уже давно бегут вполне ощутимые царапины-трещины. Питер молча продолжает гладить его руку. - Прости, - выдыхает Берлин, - люблю. - Засыпай, - отвечает Питер и целует Берлин в лоб снова. Он проклинает себя за то, что вынужден каждый раз покидать Берлин и уходить к себе на карту, где у него всё равно всё валится из рук. Берлин понимающе кивает: - Хорошо… Санкт-Петербург. Это ведь… это ведь твоё полное имя, да? *** Каждый день к умирающему Берлину приходит какой-то город. Его зовут Питер и как-то ещё, очень длинно. У него потрясающе красивые глаза. Он любит его; во всяком случае, он так говорит. Почему-то Берлину кажется, что он не может соврать. А ещё он знает о нём всё, а сам Берлин не знает о себе ничего. Но Питер всё рассказывает. Иногда он целует его в висок, щёку или лоб. Берлину немного неловко от такой близости с незнакомым городом, но он старается не отстраняться. Во-первых, у него нет сил, а во-вторых, он не хочет сделать Питеру больно. Ведь у него такие красивые глаза. А ещё Берлин знает, что скоро умрёт, и Питер – единственный, кто будет при этом. Что-то подсказывает, что это даже… хорошо? - Когда наступает смерть? – спрашивает Берлин. Он давно заброшен. Пусть исчезают мысли, чувства-то остаются, и страх гниения заживо сжимает виски до боли. Но Питер знает. - С момента официального объявления. - Тогда осталось недолго… - Да, я спрашивал врачей. – Врачи, уцелевшие города, им и определять момент смерти. - Питер, - что-то невозможное происходит с Санкт-Петербургом, когда он слышит своё имя из уст Берлина. Когда понимает, что это – единственное, что отложилось в его голове о нём. Но оно отложилось. - Питер… ты сам-то как? Петербург только вымученно усмехается. - Нормально…новую ветку метро вот строю. - Молодец, - Берлин теребит худыми пальцами край одеяла, и молчит какое-то время, а потом говорит: - Я уже давно не вижу снов. Петербург знает, что он думает «Смерть – это просто сон без снов? Только навсегда?». И он ждёт, что Берлин спросит это, и не знает, что отвечать, но Берлин неожиданно спрашивает совсем другое: - Ты целовался со мной? - Д-да, - почти выдыхает Питер, еле слышно. - Покажи… как. Санкт-Петербург закрывает глаза и осторожно приникает губами к его губам. *** Сегодня Берлин впервые просит Петербург: - Расскажи мне о нас. Он слушает и неотрывно смотрит в питерские глаза, такие серые, светлые и прекрасные, в которых хочется растаять, раствориться, исчезнуть. Он слушает – и ему просто не верится, но он знает, что всё это правда. Впервые за много лет на губах Берлина появляется какое-то подобие улыбки. - Так это… Это значит, что я прожил… Счастливую жизнь? Да? Петербург кивает и улыбается в ответ. - Как тебя зовут? – и Питер на мгновение замирает так, словно все трамваи и троллейбусы разом отказали, но Берлин уточняет: - Я про полное имя… - Ты никогда меня им не называл, - говорит Питер, укладывая свою ладонь Берлину на лоб. - А сейчас назову… Так как? - Санкт-Петербург. - Санкт-Петербург. Оба молчат некоторое время. В голове Петербурга проносится рой мыслей. Он знает, что сегодня вечером он вернётся на свою карту – и ему будет уже незачем с неё уходить. Он знает, что через месяц – первая с двухтысячных белая ночь, которую он проведёт один. И никто не знает, когда - последняя. - Питер, - зовёт его Берлин, и он торопливо наклоняется над постелью. – Я, кажется… Петербург кивает, он всё знает и чувствует. - Обними меня, - просит Берлин, и Санкт-Петербург прижимает его к своей груди. Казалось, что они оба готовили себя к этому моменту и представляли, что делать, но на деле – чёрт знает, как сказал бы Берлин, что им там казалось… Только казалось, как сказал бы Питер. Ну что ж, думает Санкт-Петербург, которому вот-вот предстоит собственными руками половину своей души навсегда опустить под землю, неужели это так страшно. - Что ж, - еле слышно произносит Берлин, - это не так уж и страшно. – И добавляет: - С тобой… Питер тянется к нему, он желает поцеловать его со всей возможной, так сильно нахлынувшей в этот момент любовью и нежностью, но сейчас Берлин такой хрупкий, что Санкт-Петербург волей-неволей отстраняется. Но Берлин сам подаётся к нему из последних сил: - Ну, давай же, - шепчет он, - это…будет… красиво… - они уже почти соприкасаются губами, и Питер видит, как взгляд Берлина становится сосредоточенным и спокойным, и чувствует, как холодны его губы. - Если... там что-то есть, - с трудом выдыхает он, - я... тебя... подожду. Не... торопись. - Хорошо, - и Санкт-Петербург прижимается своими губами к его. Они ощущаются такими обжигающе горячими, что на мгновение Берлину кажется, что где-то внутри него снова разгорается какое-то подобие жизни. Но это так, всего лишь мгновенная предсмертная вспышка. Он уже снова чувствует подступающую темноту и подаётся вперёд, из последних сил приподнимая руку, зарываясь ею в мягкие волосы Санкт-Петербурга и притягивая того к себе, чтобы до последнего остатками сознания чувствовать себя любимым, любимым так сильно, как только Питер может любить его. *** По развалинам Берлина гуляет ветер, и иногда в этом ветре Санкт-Петербургу слышится его голос. Он каждый год даёт себе клятву больше не приходить сюда. И каждый год нарушает её. Смотреть на руины того, что до сих пор любишь больше всего на свете, невыносимо, и Петербург ходит там с закрытыми глазами. У него все ещё полно невысказанных вопросов, на которые некому дать ответа. - Всё ли я сделал правильно тогда? Всё ли я делаю правильно? - Не дрейфь, - слышится в ветре, - всё в порядке, - и Питер закрывает руками уши. Он ещё не сошёл с ума, чтобы везде слышать этот голос. Но он приходит сюда лишь затем, чтобы его услышать.