(Historia morbi)

Больше всего я ненавижу людей, яркий свет и книги. Светлые книги с хорошим концом. Именно от этого меня огородили здесь. В этой белой комнате с малюсеньким окошком (из него совершенно не исходит никакого света, это приятно), железной кроватью, застеленной голубым бельем, и столиком, сидя за которым я пишу небольшие песенки. Людей я боюсь, потому что от них никогда не получишь теплоты, в которой я всегда так нуждался. Все люди злые и жестокие. Кроме, разве что, мистера Джонсона, который приносит мне новую бумагу и карандаши. А еще, здесь очень вкусно кормят. Вкуснее, чем дома. Люди часто гибнут. Но чаще люди убивают. Однажды, мне случилось увидеть, как одного парня (на самом деле, я знал его, он учился в параллельном классе) избивают за школой. Было одиннадцать часов вечера, и я просто шел домой, слушая The Fray в наушниках. Хотя музыка и помогла мне не слышать его крики, я знал, что он кричит. Из его носа текла кровь, а одежда была грязная и мокрая (шел дождь). Я остановился на месте и просто смотрел на это. Я не мог ничего сделать. Вообще, я знаю много случаев, когда люди оставались живы после таких драк, но именно эта (после которой я больше не видел этого парня) стала причиной моей болезни. В общем, еще раньше Гарри со мной случилось что-то. Я просто ушел, чтобы не видеть этой драки, но страх ушел вместе со мной и остался во мне, кажется, навсегда. Тогда я, конечно, не мог ничего сделать, но если бы я оказался там сейчас, я бы смело подошел к ним и злобно крикнул: — Эй, вы, отпустите его немедленно! Никогда, слышите, никогда не смейте трогать его! Хотя бы по этому вы можете видеть, что теперь я не трус. Может, раньше, полгода назад, когда случилась эта драка, я был маленьким трусливым мальчиком, но сейчас я изменился, ладно? Я уже не боюсь смерти. Я застрелился бы сам, если бы только мне дали ружье. Меня никуда не выпускают из этой комнаты (только под присмотром мистера Джонсона), так что это почти невозможно. Но я надеюсь, что этот скоро случится. Я сделаю это, чтобы больше не видеть и не слышать Гарри. И я даже не могу думать о том, что могут прийти другие люди… Это отвратно. Именно потому, что меня никуда не выпускают, я целыми днями лежу на этой холодной кровати, сочиняя песни. Это, вообще-то, ужасно скучно. Я знал несколько людей, которые хотели весь день валяться на диване и ничего не делать. И я думал так же, пялясь в телевизор все свободное время. Сейчас мне очень жаль потерянное зря время. Я вздрагиваю, когда слышу голоса и шаги людей. Еще мне становится страшно, когда солнце становится слишком ярким, и в комнату через окно проникают солнечные лучи, освещая всю комнату. Это слишком ярко. Вечерами становится легче. Я могу спокойно встать, походить по комнате, попеть немножечко. Но не делаю этого. Обычно, я сажусь за стол и опускаю голову и руки на него, дожидаясь той минуты, когда в голове вспыхнут ненужные мысли. - Энн, мать Гарри, со слезами на глазах умоляла меня найти кудрявого парня. Он, конечно, был моим лучшим другом, но я не мог ничего сделать, вообще-то. Я не знал, куда он уехал, я знал только то, что это случилось из-за меня, так что я поклялся ей, что найду его живым и привезу домой. Потом я очень пожалел об этом. Я взял на себя ответственность за человека, хотя не должен был делать этого. И да, те парни, убившие того паренька за школой, я согласен с тем, что я сам виноват в своей болезни. Я просто мог выбрать другой путь, пойти домой через парк, допустим. Но я был слишком ленивым парнем для того, чтобы пойти по длинному пути. По тому, где всегда много народа и никто никого не убивает. Но Гарри здесь ни при чем. Ему восемнадцать лет. Я уехал из Манчестера, потому что знал, что Гарри точно не в этом городе. Здесь воняет дерьмом и грязной ложью. В этом городе трудно дышать. И никогда не станет легче, с каждым новым признанием это становится только труднее. Я нашел Гарри в Чешире. Он открыл мне дверь своего дома (она была немного покарябана в некоторых местах, а еще я видел на ней следы порезов от ножа, но я не придал этому никакого значения; только потом я понял, что это был знак чего-то плохого, того, во что я отказывался верить), и я громко крикнул: — Гарри! Хазз, боже мой, никогда не смей уезжать больше! Он вздрогнул и быстро заморгал. Он не хотел пускать меня в дом. Он прокашлялся, оттянул вниз белую футболку с нарисованной бабочкой на животе, поправил воротник бордовой рубашки и сказал хриплым голосом: — Лу… Я еще не закончил кое-что. Просто стой здесь, хорошо? Я должен сделать что-то… Я не могу оставить все так. Я так и не узнал, что именно он хотел доделать (хотя догадывался), потому что Гарри свалился на пол, ударившись головой об крючок для одежды. Но я не помню, что было дальше. Помню лишь то, что я громко кричал, моя футболка и руки были в крови. Потом кто-то из прохожих вызвал «Скорую», которая совершенно не помогла. Гарри умер по дороге в больницу от потери крови. Вообще, врачи сказали мне, что перед смертью он наглотался таблеток, из-за которых и упал в обморок. Я знал, почему он сделал это. Он боялся. Похоронили мы его скромно. Было только человек десять — некоторые его родственники и моя семья. Гарри лежал с венком из маленьких оранжевых роз на голове. Его сделал я, потому что я всегда делал ему венки, которые он с радостью надевал на свою голову. - Я привык ко всему. Я привык к бесконечно белым стенам, голубому пастельному белью, к своему свитеру, в котором я практически живу. Но я никогда не привыкну к этому. В первый раз это случилось в №57, он вышел из стены. С красными от крови волосами и пустыми зелеными глазами. На его голове был венок — это означало, что он мертв. Он посмотрел мне в глаза, прокашлялся, поправил дурацкую футболку с бабочкой и прохрипел: — Я не могу оставить все так. С тех пор это происходит постоянно. Почти каждую ночь. Он просто выходит из стены и хрипит: — Я не могу оставить все так. После первого раза вся клиника сразу же узнала об этом. Не нужно было так громко кричать. Мне выписали какие-то новые таблетки на следующее утро. - Ладно, вот ночь. Я уже час сижу за столом, а его до сих пор нет. Было, правда, один раз этой ночью, когда я увидел его. Я уснул, и во сне мне приснился большой концертный зал. Я стоял в толпе людей, которые громко кричали. Я увидел на сцене Гарри (я еще подумал тогда, значит ли это, что его мечта стать певцом исполнилась?). На нем не было дурацкой футболки с бабочкой и венка из роз на голове — это означало, что он жив. Гарри посмотрел на меня и тепло улыбнулся. Он поднес микрофон к губам и начал петь какую-то песню. Я узнал ее. Это была моя песня, я сочинил ее в тот день, когда он сбежал в Чешир. Когда он закончил эту песню, он вновь посмотрел на меня и нежно сказал: — Лу, малыш, эта песня была для тебя. И после концерта я кое-что покажу тебе, ладно? Все посмотрели на меня, словно они знали, что Лу — это я. Я улыбнулся и закивал. Улыбка Гарри стала еще шире. Он продолжил петь другие песни. И не было такого, чтобы он проходил сквозь стены или на его голове появлялась кровь. Все было в порядке. - Когда я проснулся, все исчезло. Не было ни большого концертного зала, ни громко кричащих людей, ни цветных прожекторов. Зато был Гарри в венке. Он сказал мне свою фразу, которую, казалось, поклялся говорить мне вечно. Тогда мне надоело все это, и я сказал ему: — Что же ты, Гарри? Мы же были друзьями. Почему ты до сих пор преследуешь меня? Ты хочешь услышать это? Ладно, хорошо, я люблю тебя. И я беру на себя всю вину. Ты ни в чем не виноват, ладно? Прости меня. Гарри промолчал, но не ушел. Тогда мне безумно сильно хотелось плакать. Я хотел обнять его. Он протянул ко мне свою белую руку, и я вложил в нее свою. После этого я громко закричал, и он ушел. Видимо, я спугнул его своим криком. Вся клиника опять проснулась. Ко мне в комнату забежала миссис Грант. Потом разбудили мистера Джонсона. Они связали меня полотном, из рук вырвали стекло, забинтовали. После этого меня перевели в №22. А после снадобья я стал засыпал. И я слышал, как миссис Грант говорила в коридоре: — Безнадежен. Она была правда. У меня нет надежды. И, наверно, напрасно я снова и снова жду тот сон — огромный концертный зал, яркие зеленые глаза и кудрявые волосы без венка на голове. Ничего этого нет, и никогда не будет. Я могу ждать только пустые глаза, футболку с бабочкой и: — Я не могу оставить все так. Безнадежен.