"Давай уйдём на заре"

— Давай уйдем на заре… Когда я нахожусь среди людей, мне кажется, что я смотрю в бездну. Миллионы слов, восклицаний и разговоров, женщин, мужчин и детей, газеты, журналы, повести, рассказы, учебники и фильмы, а главное — люди. Чьи-то дружеские беседы, не задерживающиеся в памяти, вопли в пространство: кому-то так хочется поведать соседям о том, как ему плохо, чужая радость, тщательно расцвеченная словами, потоки эмоций... Все они оседают в пространстве вокруг меня ледяным наоконным узором на радость мне, недоделанному голему, погружающемуся с головой в этот океан чужих эмоций, пробующему на вкус чужое настроение, пытающемуся понять, каково это – быть человеком. Это так... захватывающе, интересно и легко. Только иногда становится немного противно. Не от персонажей, вернее, не только от людей. От себя самого. — На восход, на закат – все равно… Глаза у Ким – как снежинки: большие, круглые, серебристо-манящие. Да она и сама как снежинка, росшая в одиночестве при полной семье. И вот она кружит, падает вниз, как некая снежная бабочка, правда-правда… кажется, что повисла в воздухе. Только ради этого и стоило бы создавать снег. — Я устал седеть и стареть, я устал обращать жизнь в вино… Люди говорят на разных языках. Они сленгуют и вопят, зовут друзей на Вы, придают словам свои оттенки. У них есть слова-понятия, слова-цитаты. Они говорят "Привет. Как дела?" для того, чтоб пообщаться с другими. Они именуют девушек "леди", а юношей "сэр". Они ругаются матом или принципиально этого не делают. Они считают хорошее образование необходимым… или не оценивают человека по образованию. Они ненавидят толпу или считают себя ее частью. Они ненавидят, когда другие жуют или чавкают за столом так, что еда летит у них изо рта во все стороны. Они презирают гуманитарное образование или выгоняют своих детей из дома, если те не поступили в гуманитарный вуз. Они... Они разные. И всем им нужно общение. Они ищут себе подобных. И собираются в группы. На улице, в классах, дома или на крикете. Мне кажется, они способны свести с ума. — Давай умрем на войне, защищая последний приют… Мне бы очень хотелось верить, что Ким тоже мечтает об этом, как я. Хотелось бы, верить, хотелось… да знаю я, что это не так, и что воевать она не хочет – да ей и не пойдёт, и что это всего лишь песня, а не её мысли… Но, мне кажется, что любое мыслящее существо – не важно, человек ли это, или урод, как я, — имеют право на мечту. Я хотел бы в это верить. — Гордо стоя спина к спине, мы погибнем в неравном бою. Ну, я-то, может быть, и погибну, да вот только ей это сделать не позволю. Никогда. Говорят, что настоящие тайны сами себя хранят. Мне кажется, что у каждой души есть некая тайна, которую нельзя выразить словами, и, если ты рассказываешь всему миру о своих чувствах, открываешь кому-то свои мысли и переживания — поймут, скорее всего, мысли и чувства, но не тебя. Понимание — такая странная штука, почти как любовь. Я считаю, что это одно и то же, по крайней мере в моем случае: я тебя понимаю – я тебя принимаю – я тебя люблю. Так ли это? — …я шепну: "А давай мы уйдем на заре"? Я вздрагиваю: Ким обнимает меня и гладит по волосам. Мне безумно хочется ответить ей тем же, но – руки, руки, я же обрежу её, если посмею это сделать… Она смотрит на меня серьёзно: что, неужели это было предложение?... Я смотрю ей в ответ и неуверенно, медленно, но всё же киваю. В её глазах засверкали снежинки радости: и все мои страхи, подозрения, вся моя неуверенность тут же было засыпано сугробом радости. Единственное, что хотелось бы – чтобы миссис Боггс не сильно скучала по дочери: все-таки она хорошая женщина, миссис Боггс. Не её вина, что не уберегла дочь от любви.