Сказка о Поттере, герое славном, и Алхимике, любви не ведающем

Жил-был Гарри Поттер. Всем он был хорош - и умен, и лицом пригож, и удачлив, да вот только счастья личного не дал ему Мерлин. Девы красные сами на шею ему бросались, привлеченные славой и богатством, клялись любить только его, но за мишурой слов их красивых чувствовал Гарри лишь пустоту и алчность. Красавица-Джинни, с детства в Героя влюбленная, напрочь отказывалась видеть в нем просто Гарри. Гарри, который терпеть не мог сок тыквенный, который порой мог закручиниться, напиться зелена вина от тоски смертной. Тонкая Чжоу загадочная, отражение когда-то любимого Седрика в нем видевшая, победителя общего врага, игрока в квиддич умелого, тоже не замечала ни усталости, ни кругов под очами темных, ни сиротливо ссутуленных плеч. Каждый, знавший героя великого, зрел в нем то, что любо ему было. Рон - друга прославленного, аврором стать мечтающего. Гермиона - соратника, который мог силу свою использовать, дабы жизнь к лучшему переменить. Миссис Уизли - зятя. Кингсли - помощника, Малфои - партнера выгодного. А магический мир весь - икону. Дерева кусок размалеванный, позолотою покрытый. Возвращаясь домой с очередного ужина званого, стягивал Гарри мантию шелковую, зашвыривал в угол ботинки начищенные и доставал из бара бутылку пузатую, на ворчание домовика старого внимания не обращая. - Никто во мне меня не видит, - тоскливо сообщал Гарри тьме за окном. - Неужели и буду я всю жизнь лишь красивой оболочкой для несовершенного содержимого? И вот в один день прекрасный Гарри, авроров академии курсанта, Кингсли вызвал пред очи свои ясные. - Гарри, - молвил он, взгляд отводя, - дело тут такое... Важности государственной. Никто, окромя тебя, не скумекает, как беде пособить. "Ну да, - Поттер думает, - разве есть в мире в магическом еще хоть кто-нибудь, окромя меня, окаянного?" А вслух речет: - Внемлю я тебе, Кингсли, начальник мой справедливый. - В неприступных горах, так далеко на севере, что за три раза не аппарировать, живет Черный Человек дара магического невероятного. Говорят, алхимик он знатный, да такой нелюдимый, что не подпускает к себе никого ближе, чем на два полета Авады. Гарри внимал словам его с удивлением, не разумея, зачем Министру потребовался отшельник сей злобный. - Ведомо тебе, друг мой верный, что супруг мой любимый хвори подвержен. Ни один колдомедик всемудрый не может от напасти лютой избавить его. Одна надежда на Черного Алхимика, что в горах живет. Вспомнил Гарри лицо Драко бледное, которого за Кингсли отец насильно отдал, пригрозив от рода отлучением, и жалко ему стало, ежели тот умрет. У них с Министром только-только все на лад пошло, а раньше скандалы знатные были. Кто из зависти бывшему Малфою супруга оговаривал, кто из желания поближе к власти быть, пытался заманить красивого молодого супруга в сети свои лживые, чтобы потом шантажом да угрозами своего добиться. Только тверд был Драко, честь свою блюдя, да никого, окромя супруга законного, и слушать не хотел. Вот и проклял его кто-то от сердца черного, из зависти со свету сжить возжелав. - Указуй направление верное. Чем смогу - пособлю тебе. Для Драко зелье животворящее добуду. - Век тебе благодарен буду, - от сердца пообещал Министр, а сам на пергаменте желтом несколько длиннохвостых цифирек вывел. - Что в дорогу тебе надобно - обо всем говори, ничего не пожалею для дела правого. - Да мне бы метлу быструю, по последней разработке Отдела Тайн сделанную, сумку бездонную, что напрямую с кладовой соединить можно, фляжку с Огденским, да отпуск в академии на месяц-другой. А больше ничего и не надобно. - Все, как есть, исполню, - молвил Кингсли, - к завтрему готов будь в путь-дорогу отправиться, подвиг великий совершить. Кивнул Гарри, да восвояси отправился. С друзьями проститься, Критчеру последние наставления дать да выспаться хорошенько. Спозаранку, когда солнце красное еще не показалось из мглы утренней, аппарировал Гарри к крыльцу министровому. Тот, не долго думая, вынес ему метлу сверхбыструю, дал суму бездонную да фляжку непустеющую. - Воротишься с зельем - чего хочешь у меня проси, - сказал напоследок. Гарри пожал его ладонь широкую, оседлал метлу сверхбыструю, оттолкнулся ногами от землицы родимой, и взмыл вверх, как сокол ясный. Только его и видели. Летит он день, летит другой, лишь на краткий отдых прерываясь - спешит снадобье добыть. Лишь сомкнет на несколько часов очи свои ясные, и снова ввысь взмывает - чует сердце его доброе, что недолго Драко осталось. Долго ли, коротко ли, быстро ли, медленно ли, а принесла его метла к горам запретным, где отшельник обретался. Обнесена была его пещера темная такими заклинаниями могучими, что и взводу авроров с ними не сладить было. Ни ближе не подойти, ни назад вернуться. Попал Гарри в их сети, как комар в паутину крепкую. Сел он на камень выстывший и принялся ждать, пока явится хозяин неласковый. Оно, конечно, можно бы и порвать паутину, злое колдовство разрушить, да вот только невежливо это. Не по-людски. За помощью ведь он пришел, милости просить. Негоже сразу заклятиями бросаться, все вокруг испепеляя. Добром надо. Добром да ласкою. Ласку оно все живое любит, даже зверь лютый на нее откликается, чего уж человеку на нее не отозваться? Сколько времени так минуло - неведомо, да вот только смеркаться начало, так загремели громы громкие, затряслась земля, раскололась, и предстал перед ним Черный Человек, что славен был своими знаниями темными, своими зельями чудодейственными да нравом премерзким. - Кто это посмел во владения мои явиться незваным? - вопросил Алхимик голосом грозным. - Вот достану сейчас свой посох витой, да так заколдую, что вовек тебе облик человеческий не вернуть будет! - Это, милый человек, - поклонился гость незваный, - я, Гарри, сын Поттеров, пожаловал. Нужда великая меня к тебе пригнала, законы вежества нарушить заставила. Не со зла я твои заклятия потревожил. Не хотел я твое уединение нарушать. - Это я-то милый?! - рассмеялся Алхимик смехом диавольским. - Да ты никак в шуты записался, молодец? Я шуток не люблю. Говори, за чем пожаловал, да убирайся восвояси. - Супруга друга моего близкого хворь одолела неведомая. Сохнет на глазах, света белого не видит. Говорят, виновато во всем проклятие темное, от которого лекарства нет на свете. - Раз снадобья и нет, то зачем сюда ты пожаловал? - голос хозяина стал будто мед столетний - сладок да вкрадчив. - Говорят, нет никого на свете белом, кто в искусстве древнем зелий изготовления с тобою сравниться бы мог, - поклонился Гарри. - К мудрости и милосердию твоему взываю, добрый человек. - Заладил, - проворчал Алхимик, подходя ближе к гостю незваному, - добрый да добрый. А я вот другого мнения по вопросу этому. Что злее меня в свете не сыскать. Что сердцем мне камень служит. Что скажешь, добрый молодец? - Что лгут люди, - ответил Гарри. - Что не может сердце камнем быть. Что горячее оно, для любви созданное. Да не каждому случается ее встретить, любовь эту. - А ты что же, встретил? - спросил Алхимик, подходя так близко, что смог рассмотреть Гарри в сумерках сгущающихся глаза его черные, адовы, да губы тонкие, надменные, лицо бледное, да нос крючком. - Нет, добрый человек, - отозвался Гарри. - Не дал Мерлин мне счастья такого. Все мимо меня проходит. Задумался Алхимик крепко, в глаза ему глядя, да так жарко от взгляда этого Гарри сделалось, что почудилось ему, будто в груди кто костер разложил. - А что, ежели я с тебя за зелье цену затребую немыслимую? - спросил Алхимик темный. - Ежели попрошу чего-то такого, что ты дать мне не захочешь? - Все, что в силах моих - сделаю, - пообещал Гарри. - Чего хочешь проси, хоть жизнь мою бестолковую. Только зелье доставить болезному позволь. - Что ж, входи. Сняв заклятия свои могучие, взмахнув полами одеяния своего темного, прошел Алхимик в пещеру, что домом его звалась, да и гостя за собой поманил. Усадил его на ковры персидские, заморские, среди подушек шелковых, накормил яствами невиданными, да и молвит ласково: - Точно ли ты все сделаешь, что я потребую, молодец добрый? Точно ли вытерпишь от меня и муку лютую, и ласку неспешную? Забилось в груди у Гарри, сына Поттерова, сердце пичугою пойманной, и ответил он севшим голосом: - В полной твоей власти я, хозяин ласковый. Что хочешь делай со мною, но зелье свари чудодейственное. - Будет тебе зелье, молодец, - сказал Алхимик голосом шелковым, а очи его черные заблестели, будто агаты самородные. Темный, недобрый огонь зажегся в них, и стало Гарри страшно и сладко единовременно, да сердце все из груди выпрыгнуть норовило. Погасил хозяин светильники масляные, устроил гостя удобнее и приказал: - Спи. Утро вечера всяк мудренее. А я пойду зелье чудодейственное готовить. Да смотри - помни, что обещал ты мне, молодец. Гарри поворочался с боку на бок, гадая, какую такую цену немыслимую хозяин места сего странного назначит, да так и заснул. Сморил сон тело его молодое, уснул - будто в пропасть ухнул. Пробудился Гарри от того, что кто-то смотрит на него очами черными, недоброе что-то замышляя. Попробовал подняться - ни рукой, ни ногой шевельнуть не может, будто сковало его оковами невидимыми. - Зелье готово твое. Все, как хотел ты, молодец, - сказал Алхимик Темный. - Пришел и мой черед тешиться. Хотел Гарри уверить, что готов он ответ держать, да вот только слова непослушные будто в горле застряли - не вымолвить. Алхимик же вперил в него взор яростный, будто коршун какой, за куропаткой наблюдающий, и говорит: - Боишься ли ты меня, добрый молодец? Гарри только головою едва заметно покачал. Не боюсь, мол. И не таких в жизни своей красавцев видывал. Алхимик лишь бровь изогнул соболиную и склонился ниже, дыханием своим уст его касаясь. - Знаешь ли, что дальше будет, молодец? Гарри кивнул едва заметно - знамо, мол, что между двумя мужиками ночью происходить может. - И все еще не боишься, - изогнулись тонкие губы в улыбке диавольской, - глупый какой. Хоть и красен ты, молодец, а глуп. Отучу я тебя первому встречному на слово верить. Со словами этими впился он Гарри в уста сахарные, язык свой скользкий бесстыдно промеж зубов протолкнуть стараясь. Застонать Гарри вознамерился, да не смог и звука издать, лишь уста разомкнул, наглого захватчика привечая. Персты умелые Алхимика коварного расстегнули одежку нехитрую, тело белое скрывающую, сжали сосцы розовые, будто дразня неистово, сбросил тогда Гарри заклятие сильное, обнял в ответ своего мучителя, не давая тому и слова вымолвить. Любились они день, и ночь, и еще день, пока силы их не иссякли совсем, пока не легли они обнявшись, друг другом насытившись. - Зелье-то дать место срамное врачевать? - Алхимик спросил довольный. - Али так заживет? - Не нужно мне зелий твоих, Северус, - Гарри отвечал, - час мне в сторонку свою возвращаться, пока Драко от болезни лютой совсем не извелся. Люб ты мне, да долг обязывает. Слово другу данное. - Что ж, изволь, - Алхимик отвечал, - вот из этого пузырька пусть выпьет, а то, что в этом плещется, в воду добавит, да искупается в полнолуние, после любви отведает того, кто люб ему. Ежели же нет любви в сердце его, то сгинет смертию лютою, несмотря на все мои снадобья. Взял Гарри пузырьки заветные, отыскал свою одежку нехитрую, да в путь-дорогу обратную засобирался. - Ворочусь я к тебе до исхода седмицы, - вымолвил, любуясь телом белым друга сердешного. - Слово в том тебе даю, ненаглядный мой. - Мне слова твои без надобности, - Алхимик отвечал, - побаловали и будет. У меня и без тебя забот полон рот. Не воротишься - с тоски не сгину. - А ворочуся - примешь? Раскроешь объятия нежные? Прижмешь к груди своей головушку мою буйную? - Ну и думы у вас, добрый молодец, - говорил Алхимик, а яд с языка его так и капал. - Сдалась мне ваша головушка буйная, как нога пятая мерину сивому. - Ты прости меня, друг сердешный, коли провинился я в чем пред тобою, - Гарри вымолвил, руку его белую к сердцу своему прижимая. - Да только люб ты мне так, как никто на свете всем белом, нет мне жизни без глаз твоих адовых, без языка ядовитого, без тела твоего нежного, под черными одеждами сокрытого. А что места срамные болят - не беда это. Сладко мне ложе с тобой делить, сердце ты мое забрал, да в сундуке резном укрыл. Бери, Северус, сердце мое. Совсем отдаю, не печалюся. В надежных руках оно будет. Взглянул на него Алхимик взглядом недобрым, до нутра до самого пробрал. - Путь не близкий, - молвил, - пора и честь знать. - Ворочуся я, слово геройское даю. С тобою тут, в пещерке заветной, буду век коротать. Ты дождись меня, не хоронись в горах неведомых, оставь мне ниточку путеводную, чтобы сыскать я тебя мог и во тьме кромешной. - Захочешь - сам сыщешь. А нет - не опечалюся, - так Алхимик ему отвечал. Оседлал Гарри метлу свою верную, да полетел в Англию далекую, гадая, как найдет он места запретные, где Северус проживает. Да понадеялся, что сердце его горячее, в резном сундуке у колдуна оставшееся, верный путь укажет почище звезды путеводной. Долго ли, коротко ли, а добрался Гарри Поттер до Англии, зелье чудодейственное Кингсли вручил и в путь обратный засобирался. Воспротивились вдруг маги и магички английские, попытались героя удержать, в доме на Гриммо закрыть, чтобы не смог он сдержать слова данного, чтобы не увидел друга сердешного. И усыпить пыталися, те, что друзьями звались верными, в оковы невидимые его заковать, удержать обманом да силою. Только Гарри обман их раскрыл, вытребовал у Кингсли отпуск бессрочный, Критчеру доложил, где обретаться изволит, оседлал метлу свою верную, да под мантией невидимкою, под покровом ночи, дабы не прознали враги лютые, в дальнюю сторонку отправился. Чуяло сердце его неладное - седмица обещанная на исходе, уж заря дня восьмого занимается, а Гарри все еще в пути. Меж скал заплутал, закружил, не в силах отыскать пещеру заветную. До вечера плутал, ан глядь - теплится огонек в ухоронке глубокой, едва заметный, но видимый глазу. Ринулся туда Гарри, заклятия страшные зазвенев, расступилися, да понял он, что опоздал. Лежал его Северус бездыханный среди подушек шелковых, а в ладонях его белых крошечный пузырек был зажат. - Ты на кого покинул меня, друг сердешный, хозяин ласковый. Опоздал я, каюсь. Ты очнись, открой очи черные, чего хочешь проси - все исполню, да только Мерлину душу отдавать погоди! Поцеловал он его в уста холодные, надеясь яду лютого и для себя добыть, приговаривая: - Полюбил я тебя любовию трепетной, ты очнись, молви слово ласковое. Дрогнули тут уста тонкие, приоткрылись да на поцелуй ответили. - Зачаровал я зелье древнее, чтобы лишь тот, кто любит по-настоящему, мог скинуть чары эти. Да вот тебе удалось... Гарри. Люб я тебе, значит. - Как есть люб. Не стращай меня больше, Северус. Давай лучше делами стыдными, сладкими займемся. Седмицу не знал я ласк твоих искусных, затосковал по ним - не пересказать как. Поцеловал его Северус крепко, уложил среди подушек шелковых, сорвал с него одежку немудреную, и жили они долго и счастливо, каждый день друг с другом тешились, горя не знали. Тут и сказочке конец, а Мегуми - молодец.