Не теряйся

Ненавидит дождь. Он не ищет разъяснений на поставленные им вопросы, что ранее вгрызались в сознание, бороздя зарубцевавшиеся раны раскаленным металлом мимолетных воспоминаний. Он не держится больше за реалии окружающего мира, перемещаясь внутри одного большого вакуума, где понятия времени и жизненных ориентиров попросту обесцениваются. Вокруг — лишенные содержания образы и формы, внутри — странная пустота, приравнивающая Солдата к сосуду, что жаждет универсального наполнителя. Сизое облако пара взмывает ввысь. Ввысь — он тоже туда хочет. Отвесные скалы душевной бездны не оставляют шанса на освобождение, раствориться же в пустоте и апатии до банального страшно: остается лишь погружаться на самое дно топкой трясины, где сплелись воедино эфемерные образы кошмаров и ужасов, будучи накрытым тяжелыми пластами самоконтроля. Дождь отбивает замысловатый ритм на грязном асфальте, расползаясь по нему безобразно-грязными пятнами. Он, кажется, промокнет. Ему иногда хочется взорваться распарывающим внутреннюю тишину криком — острым, болезненным. Разнести мнимые стены, выстроенные подсознанием в целях защиты от непрекращающихся вторжений инородных — посланников ГИДРы — и подвергнуть сознание свое деинсталляции с целью сбить заложенную в нем программу. Машину же, кажется, легко вывести из строя? Скидывает капюшон и садится на скамью, наблюдая за суетой вокруг — подобен осколку, обособившемуся от единого организма общественной жизни. Жизнь — это не для него. Дождь, ограждающий не-Баки проницаемой завесой, стирает опостылевшие краски городского пейзажа, обнажая неприглядность во всей своей суровой действительности. Бирюза небосклона словно стекает на крыши домов и фасады зданий, впитываясь в холодный бетон: купол над головой обтянут глянцем графитных туч, пронизанных тонкими спицами искрящегося солнца. — Ой. Ему сперва кажется, что плоды болезненного воображения воплощаются перед глазами мнимыми образами, и потому тихий возглас воспринимается Зимним как игра воспаленного мозга. Опускает козырек кепки и прикрывает веки, надеясь, что нависшая над ним тень — всего лишь фигура замешкавшегося прохожего. — Вы промокли. Дробь ртутных капель разбавляется нотами голоса, что вдруг врезается в подернутое дымкой сознание осколками звуков, окрашенных в различные оттенки и полутона. Он открывает глаза, впиваясь уставшим взглядом в ярко-желтые балетки на фоне грязно-серого асфальта. Ребенок. — Хотите ко мне под зонтик? Вопрос прорезает кружево звуков и теряется где-то на просторах Вселенной, слившись с симфонией дождя, что продолжает отбивать причудливый ритм на малиновом зонте вторгшейся на его территорию. «Игнорировать» - высечено на мраморе подсознания. «Уйти» - велит чужеродная программа, взявшая власть над всем его разумом. — Нет, — отрезает грубо. Задумывается. — Где твои родители? Сломленные ноты заржавевшего голосового аппарата режут слух как Зимнего, так и ребенка. Не-Баки поднимает голову, ввинчиваясь взглядом в маленького человечка с пурпурным зонтиком в руках, и вздрагивает невольно — она смотрит в упор. Отразившийся вопрос в изумрудной акватории глаз сменяется искренним недоумением — настоящий калейдоскоп с цветными осколками живых эмоций. — Я уже большая. Слова сочатся обидой; во взгляде — по-детски наивная убежденность в истинности слов. И он искренне не понимает, с чем связан ее интерес к настораживающему на вид мужчине. Цель, она преследуется каждым — это он усвоил давно. Осталось определиться только, относится ли данный закон к категории детей. — Ты потерялся, да? Она садится рядом и поднимает руку с зонтом, ограждая незнакомца от внешнего мира ярко-малиновой шляпкой. Вспышки мимолетных улыбок озаряют царящую в его мыслях мглу — дым, терпкий и горький, заполоняющий каждую клетку легких; смог от внутреннего пламени, в губительных объятиях которого сгорают памятные события прошлого. Внутри — пепелище, на глазах — тугая повязка, вынуждающая узнавать мир заново, на ощупь. Он опирается рукой на край скамьи (она вздрагивает при шелесте металлических пластин на бионической руке) и переводит дыхание, прежде чем сменить положение: сложно, оказывается, без техобслуживания. — Я не в настроении заводить знакомства. Зимний опрокидывает на маленькую собеседницу ковш раздраженности и напускного равнодушия с целью отрезвить, однако в ответ получает лишь короткий смешок и многозначительный взгляд, пущенный стрелой в самый центр ледяной брони. Девочка — лет семи, не больше — походит на маленькое облако шелка, сплетенное из глупо-нелепых ленточек и кружева; золотой же ореол волос, переливающихся медовым оттенком, придает образу большую необычность. И необычность эта проявляется еще более на фоне обросшего многонедельной щетиной мужчины в потертой куртке глинистого цвета. — Я устала, подержи. Он не до конца понимает, почему вдруг выполняет беспрекословно озвученный малышкой приказ — привычка? Рукоять зонта оказывается у него, а сама хозяйка, удобно устроившись подле, свешивает ноги со скамьи и продолжает оборванный Солдатом диалог, проигнорировав выстрелы довольно грубых фраз с его стороны: — Мама говорит, что можно легко заболеть, если сидеть под дождем. Я не хочу, чтобы ты заболел. Почему ты не дома? — А ты почему? — сорвавшийся с уст вопрос, упорхнув в холодные объятия города, заставляет девочку нахмуриться. — Я первая спросила. — Маленьким детям не следует общаться с незнакомцами, — говорит он после длительного осмысливания слова «дом» и вновь вонзается взглядом в ярко-розовый купол над головой. Ему кажется до противного неправильным продолжать беседу с существом вне его мира. Малышка тяжело вздыхает и тянется к рюкзачку за спиной, придвинув руку Зимнего чуть ближе: пурпурный купол слишком мал, чтобы вместить обоих. И прикосновение это, вроде бы мимолетное, до того непривычно, что вздрагивает он, испугавшись столь острой реакции всего его слаженного механизма на касание теплой ладошки к мертвому металлу. А она — она продолжает рыться в кармане рюкзака, попутно разбавляя атмосферу безмолвия, плеснули куда чернила замешательства и неловкости. — Нашла! — голос ее взрывается брызгами смешинок и лучиков счастья, оседая на полотне сознания Зимнего причудливыми пятнами и замысловатыми узорами. Впервые — цветными. Девочка вынимает из кармана аквамариновый шарф и демонстрирует находку Солдату, ожидая столь же бурной реакции. А он молчит. Он привык молчать. — Иди сюда, — фыркает она по-детски обиженно: отсутствие ответной подачи словно оскорбление. Но злиться не может, определенно, потому как следует исключительно порывам своего сердца и едва успевает за безумным вихрем эмоций и впечатлений, сменяющихся настоящим калейдоскопом. Всполохи внутренней ее мощи накрывают волной чувств и окружающих — энергетика будто осязаема. И когда сталкиваются два потока диаметрально разных энергий, тогда запускается вдруг процесс саморазрушения Зимнего Солдата. Разрушения тех самых мнимых оград и непреодолимых стен. Паутина трещин, расчерчивающих иллюзорную оболочку самозащиты, начинает растягиваться по всему периметру внутреннего блока. А малышка, накинув на него шарф, смотрит открыто и изрекает многозначительно: — Больше не сиди под дождем. Молча забирает зонт и, задумавшись, добавляет: — И не теряйся. Встав со скамьи, машет ему на прощание, упрямо игнорируя недоуменный взгляд и попытку его вставить хоть слово. Оборачивается в сторону и улыбается, прежде чем сорваться с места и побежать навстречу женщине, стоящей поодаль. Он провожает задумчивым взглядом удаляющуюся фигуру, окруженную медным ореолом волос, сжимая в руках оставленный ею шарф. Ему еще долго привыкать к статусу человека, однозначно.