Агнозия

В тот вечер я нашел что-то притягательное в пейзаже за окном. Свинцовые облака, надвигаясь, душили последние лучи солнца. Резкие порывы ветра раскачивали деревья. Сухие ветви постукивали в окно, заставляя вздрагивать каждый раз. Воздух стал душен и тяжел. Когда на небе не осталось ни щелочки для золотистых лучей, которые хоть как-то оживляли такой хмурый пейзаж, все облеклось в какой-то зловещий и темный свет. Природа притихла, словно ожидая чего-то. До меня донесся тихий шум шагов и скрип двери, но что-то заставило меня сохранять безразличие. Шаги стали увереннее. По телу пробежала мелкая дрожь. Мое тело будто больше вовсе мне не принадлежало. Не знаю, почему инстинкт самосохранения подвел меня тогда. Последнее, что помню — сильный удар по затылку и темноту перед глазами... Обнаружил себя в больничной палате под капельницей и с забинтованной головой. Происходящее казалось очередным кошмаром. Я наивно полагал, что, если поморгать, потереть глаза или ущипнуть себя, проснусь в своей постели. Я отчаянно пытался распутать клубок мыслей, когда ко мне подошел высокий и грузный мужчина в белом халате. — Вы еще легко отделались, — ободряюще, но с толикой усмешки произнес он. Теперь я знаю, что тогда он жестоко ошибся, выписав меня через пару дней и сказав, что никаких последствий не было. Неудивительно, что я не сразу заметил эти серьезные странности в самом себе. А, может, и заметил, но изначально не придал им значение, решив, что после травмы головы это абсолютно нормально. Первые серьезные подозрения у меня возникли, когда выходя из больницы, я не узнал отражение в окне. Второй раз я убедился, что некие странности имели место, когда не узнал человека, который, увидев меня, выходящего из больницы, бросился навстречу. Он молча обнял меня. Вероятно, он ожидал от меня ответной реакции, но я был жутко смущен, потому что не знал его. Когда он отпустил меня и начал длительную тираду, то обвиняя меня в рассеянности, то извиняясь за свою безответственность, я узнал в нем Майка. Узнал его взъерошенные светлые волосы, сильные руки, которые поминутно заключали меня в крепкие объятия, запах одеколона, певучий голос, узнал нелепый свитер, который я подарил ему на Рождество. Он так искренне извинялся, словно и впрямь решил, что ограбление — его вина. Меня ничуть не заботило то, что, как мне сказали, из дома вынесли почти все ценные вещи, меня ужасно пугало то, что со мной творилось. Майк решил остаться на ночь у меня. Не уверен, хотел ли он в действительности меня защитить, считая, что мне все еще может грозить опасность, или же хотел избавиться от беспочвенного чувства вины. Он был сбит с толку моей отчужденностью. Наверное, он решил, что я на него в обиде, но, на самом деле, я просто не мог поверить, что не признал его с пары метров. Может, стоит зрение проверить?.. Окончательно я осознал, что я совсем не в порядке, на следующее утро. Я не узнавал человека в зеркале. Остолбенев, несколько минут таращился на отражение, ноги подкосились, и я повалился на холодный кафельный пол. Не выдержав, поняв, что это совсем не сон, хотя и находится где-то за гранью реальности, дрожащими руками настучал что-то в поисковую строку в надежде получить ответы и найти недостающие части пазла под названием «съехал с катушек». И я их получил. Тот человек не просто вынес все ценные вещи из моего дома, он сломал мне жизнь. Утрата способности воспринимать лица или же жутковатое слово прозопагнозия. Я до безумия боялся потерять Майка. Смирившись с болезнью, но никому о ней не рассказав, я стал искать обходные пути. Походка, запах, одежда, привычки — я выучил в нем все. Я знал, что он что-то заподозрил. Каждый раз, когда он наклонялся к моим губам, я невольно вздрагивал, прикасался к нему, пытаясь увериться, что это он. После каждого "Билли, что с тобой?" я успокаивался, узнавая его голос. Чувствовал себя беспомощным, слепым. На первый взгляд кажется, что даже не узнавая лица, можно на уровне инстинктов почувствовать, что перед тобой человек, с которым ты провел большую часть сознательной жизни, но трудности возникали буквально на каждом шагу. Я выучил каждую чертову футболку и рубашку в его гардеробе — вещи, которым никогда не придавал особого значения. Он не понимал, почему я выхожу из себя каждый раз, когда на встречу он приходил в новой футболке и кепке, надвинутой на глаза. Первые несколько секунд я чувствовал себя идиотом, пытаясь понять, кто из толпы - он. Но светлые, выбивающиеся из-под кепки пряди, и манера переминаться с ноги на ногу выдавали в незнакомой фигуре дорогого мне человека. Я выучил каждый его жест, каждую ноту его тела, словно музыку по нотам. 

Никогда прежде не замечал все его странные привычки. Не замечал, что он постоянно поправляет волосы, чешет нос и забавно хихикает над моими глупыми шутками. Еще он хлюпает чаем, что доводит меня до бешенства, хотя теперь, кажется, мне и это нравится. Тем более он говорил мне, что я жутко громко чавкаю, так что, думаю, мы были вынуждены терпеть недостатки друг друга.

 Я многому научился за те несколько месяцев моей новой жизни, но все равно упорно продолжал избегать зеркал и любых отражающих поверхностей, все еще не привыкнув к собственному, но такому чужому отражению. 

Мне пришлось рассказать все Майку, когда он перекрасил и подстриг волосы. Я не смог изобрести оправдания тому, что промчался мимо него на улице, а затем держал на пороге, пока он не накричал на меня. Я был готов к очередной новой футболке или даже огромной шляпе, но не к новой прическе.

 Я не мог определить, был шокирован ли он или же едва сдержал слезы, когда я ему рассказал. В его голосе я ничего не услышал. Наверное, он просто привык быть холодным и спокойным. Я всю жизнь ждал такого человека. Он сумел потушить безумный пожар в моей голове, научив мыслить трезво, не разделять мир на черное и белое, плохое и хорошее. Он был реалистом. И как настоящий реалист он не стал устраивать истерику, а, приняв случившееся и поняв, что выхода уже нет, он пообещал не менять прическу каждые пару месяцев или в крайнем случае предупреждать меня. 

Я уже не видел смысла в самобичевании, хотя и чувствовал себя лишним. Майк всячески пытался избавить меня от этого чувства. Забавно, сейчас я замечаю и вижу больше, чем тогда, когда мог видеть радость, грусть, боль и разочарование на лице человека. Сейчас это не более, чем слова, пустые звуки, лишенные всякого смысла. Они, как и лица, которые я вижу, но не узнаю — я их произношу, но совершенно не понимаю. Зато я прекрасно вижу всю сущность человека в изгибах его фигуры, манере одеваться и даже запахе одеколона.

 Вскоре Майк стал тем единственным, кого я мог узнать в безликой толпе.