Твои крылья

Женского любопытства в Наташе было ровно столько же, сколько и у остальных представительниц прекрасного пола. Но она прекрасно умела прятать его за безразличием и хитростью, а потом за их счет успешно свое любопытство удовлетворяла. По большому счету, выпытывать секреты и тайны было одним из основ ее профессии. У Бартона была тайна, и он совершенно не хотел ею делиться. Тайна была графического характера и иногда проглядывала на смуглой коже из-под коротких рукавов и воротника. Пробная разведка среди остальных агентов не дала никаких результатов: Клинт был чертовски скрытен, поэтому никто не знал, что же там такое у него изображено. А некоторые и не подозревали, что у него вообще есть что-то подобное. Коулсон на вопросы об отношении к татуировкам в Щ.И.Т.е лишь пожал плечами, заметив, что это не очень хорошо для сохранения инкогнито, и посоветовал спросить у Бартона прямо. Наташа лишь угукнула, надувшись внутри от обиды и неявного принижения своих шпионских способностей. А Бартон не раздевался при ней и не рассказывал ничего, как бы издалека она ни начинала разговоры о нательных рисунках. Даже когда на улице стояла невыносимая жара, а сама Наташа ходила в том, что язык не поворачивался назвать полноценной одеждой и сводила с ума стройными ногами и точеным телом коллег. И на ее резонный вопрос, не жарко ли ему в брюках и наглухо застегнутой рубашке с закатанными по локоть рукавами, он лишь хмыкнул и продолжил обхаживать свой лук. К тому же, его равнодушие к ее откровенному наряду было абсолютно возмутительно. Когда они вдвоем оказались на берегу озера после задания, закопченные, пыльные и вымотанные, он ушел в соседние кусты, чтобы не смущать ее. И, заметив ее любопытный взгляд, плюхнулся в воду спиной вперед, подняв облако брызг. Ее чувство собственного достоинства опять оказалось уязвлено: к тому же, он оказался безразличен к ней, облаченной лишь в намокшую тонкую рубашку, едва прикрывающую бедра. Она чуть не зарычала от возмущения. Это явно был вызов, и она его приняла. Игра в “кошки-мышки” затянулась уже не на один месяц. Бартон стал каким-то наваждением, он сводил Наташу с ума, заставляя полночи ворочаться без сна, в тщетной попытке выбросить из головы видения его рук с длинными ловкими пальцами, серьезного лица с выгоревшими на летнем солнце бровями, пронзительных глаз, так соответствующих его прозвищу, широкой спины, обтянутой формой... Бартон был хорош, и этого же мнения придерживалось большинство женской половины Щ.И.Т.а И эта проклятая спрятанная одеждой татуировка! Она манила, завораживала и заставляла видеть восхитительно непристойные сны, после которых было очень трудно вернуться к реальности. К черту! Она просто хотела затащить его в постель, наплевав на субординацию, правила и весь остальной мир. Если бы Наташа не умела признавать свои слабости (самой себе, естественно, не другим), она бы точно не продержалась в своей профессии так долго. В общем, пришлось признать, что Бартон, будь он проклят, ее мания. И эта мания сказывается на работе не лучшим образом: на последнем задании из-за этого они чуть не провалились. Это была крайняя точка, Наташа поняла, что если не сделать что-то сейчас, то можно сразу уходить в отставку и начинать пить транквилизаторы. Или просто начинать пить. В одну из душных ночей, которых в начале этой осени выдалось достаточно, Наташа беззвучно прокралась, нарушая комендантский час, к комнате Бартона. Недолго провозившись с замком, она мышкой проскользнула внутрь, где ее встретила стрела, направленная в грудь. - Полегче, это я. В тусклом свете ночника Бартон был хмурый, сонный и обнаженный по пояс. Внутри Наташи что-то сладко шевельнулось. - Что ты забыла в моей комнате? - он по-прежнему держал ее на прицеле, то ли еще не проснувшись, то ли посчитав ее опасной. - Бартон, уймись, я без оружия, - она подняла руки, демонстрируя отсутствие опасных предметов, тем самым заставив и без того короткую ночную рубашку ползти в верх. - Я хочу поговорить. - Самое время, - буркнул он, убирая лук. Наташа заметила, как он скользнул взглядом по ее ногам и воспряла духом. Отложив оружие, он настороженно ждал, пока напарница проходила к кровати и усаживалась на нее. Когда он потянулся за футболкой, валяющейся на краю кровати, Наташа перехватила его руку: - Не надо. Я… Можно мне?.. - она нерешительно скользнула пальцем по части рисунка, что виднелась на плече. - Что именно? - к удовольствию Наташи, он не отодвинулся и не убрал ее руку. - Взглянуть. Лучник криво ухмыльнулся: - Зачем? Ты ради этого меня разбудила? - Нет. То есть, не только. Пожалуйста... Улыбка Бартона стала шире, и он повернулся к ней спиной. Наташе пришлось закусить губу, чтобы не застонать в голос от восхищения. По всей спине Бартона раскинулся рисунок двух крыльев. Они начинались чуть ниже плеч, и их кончики доходили до самой поясницы. А то, что иногда было заметно из-под одежды, являлось разлетевшимися вокруг перьями. Наташа забыла, как дышать, разглядывая эту красоту. - Ты там окаменела от ужаса или от восхищения?.. - пришла его очередь замирать, когда она коснулась его спины. Едва проснувшийся, Бартон был теплый, почти горячий, тогда как ее пальцы уже успели замерзнуть, и этот контраст, видимо, понравился обоим. - Это было больно? - она провела пальцами по внешнему краю крыла, ближе к плечу и правому боку. - Я уже не помню, мне было семнадцать, кажется. Или восемнадцать. Возможно, тогда это казалось болезненным. Наташа чувствовала, как быстро начинает биться сердце и как призывно начинает тянуть внизу живота. Наплевав на самообладание и гордость, она прикоснулась губами к его коже, очерчивая рисунок с другой стороны, ощущая запах его кожи и геля для душа. На мгновение ей показалось, что Бартон перестал дышать, но потом его плечи задвигались, обозначая медленные, глубокие вдохи и выдохи. Заметив его напряжение, она добавила к губам еще и язык, чувствуя как он окаменел. Полностью обрисовав его татуировку, она легко прикусила место, где на рисунке начиналось крыло, и мысленно возликовала, услышав, как он сдавлено выдохнул сквозь зубы. Бартон выгнулся, когда наташины коготки прошлись по его коже от плеч до поясницы. Обратно она прошлась раскрытыми ладонями, очерчивая большими пальцами линию позвоночника. Он не двигался, позволяя ей делать все, что захочется. Наташа скользнула руками по его шее, запустила пальцы в волосы, чуть потянув. Поразмыслив несколько минут, обвила его стройными ногами, случайно задев то самое место, которое весьма красноречиво демонстрировало все отношение Бартона к происходящему. Она прижалась к нему, ощущая как затвердели от возбуждения соски. Температура его тела даже сквозь ткань казалась выше. Видимо, для Бартона это было последней каплей: глухо рыкнув, он резко перетащил ее вперед, бесстыдно задрал ночную рубашку и впился губами в грудь. Наташа ухватилась за плечи Клинта, пытаясь прижаться как можно теснее к нему. Самодовольно ухмыльнувшись, тот опрокинул ее на спину, закрутив руки с тонкими запястьями наташиной же одеждой, провел рукой по нежной коже от шей до последнего оставшегося на ней кружева. Бесцеремонно сжав ладонь на несчастной тонкой тряпице, он почувствовал, насколько она влажная и горячая, и зашевелил ловкими пальцами, заставляя Наташу двигать бедрами навстречу. Долго играть с ней он не стал: последняя деталь ее гардероба оказалась отброшенной в сторону. Бартон пристроился между ее ног, и Наташа чуть не застонала от одного ощущения его горячей плоти так близко. Он немного помедлил, приноравливаясь, а затем вошел быстро и полностью, не давая ей опомниться и привыкнуть к этому восхитительному ощущению наполненности. Она выгнулась всем телом и сильнее стиснула ноги на его талии, пока одна его рука удерживала ее запястья, а другая гладила тонкую шею, терзала ее грудь и медленно спускалась по вздымающимся ребрам и животу. Когда он добрался до небольшого бугорка клитора и сжал его, продолжая равномерно быстрыми движения вдавливать ее в постель, под закрытыми веками Наташи вспыхнули разноцветные фейерверки, и она готова была поклясться, что если откроет глаза, то из них брызнут искры. Бартон глухо стонал ей в губы, грубо исследовал ее рот своим языкам, прикусывал нижнюю губу. Затем совершил какой-то невероятный кульбит, - и ее ноги оказались у него на плечах, а он вошел так глубоко, что заставил Наташу тихо заскулить от удовольствия. Ее сердце, и без того безумно стучащие, кажется, пропустило один удар на полном ходу. Она высвободила руки, впилась ногтями в его ягодицы, стараясь приблизиться сильнее, позволить ему проникнуть еще глубже. Потом заскользила ногтями по разрисованной спине, прижала его голову к своим ключицам, кожу которых он прихватывал губами, стараясь не сбиться с выбранного ритма. Тугой сладкий комок внутри Наташи, зародившийся в момента появления в комнате Бартона, начал достигать своей критической массы, заставляя ее стонать. Для него это было словно красной тряпкой или сигналом к открытию второго дыхания: он начал двигаться с удвоенным рвением, продолжая истязать ее грудь и уделяя особое внимание напряженным соскам. Комок внутри взорвался маленькой Хиросимой. Она бы закричала, если бы Бартон не заткнул ее поцелуем, навалившись на извивающееся тело всей своей массой. Не дав Наташе отдышаться и успокоиться, он сделал несколько резких коротких движений и тоже протяжно застонал ей в губы, на последнем дыхании выговорив: - Нат… - Клинт… - она выдохнула имя в его ухо, все еще чуть подрагивая всем телом, отвечая на прерывистую пульсацию внутри. Клинт спал на животе, почти полностью подмяв под себя подушку. Кровать была узкой, рассчитанной всего на одного, поэтому Наташе приходилось теснее прижиматься к Бартону, но она была только рада этому. Подушка оказалась всего одна, но лежать на его плече, прижиматься щекой к его коже и рисунку на ней, было даже приятно. - Спи спокойно, - тихо прошептала Наташа, нежно целуя его, - я сохраню твои крылья.