Похорони меня за плинтусом

      До ужаса правильные стены голубого цвета. Старая штукатурка рассыпалась по заплесневелому полу. Паркет завален упаковками от лекарств, гомеопатией, порошком Звягинцевой. Коричневые доски плинтуса неумело заколочены женской рукой. Маминой рукой. Она выполнила мою последнюю просьбу.       Наблюдаю за мамой. Она ходит по квартире, собирает теперь никому не нужные лекарства и выглядит такой... потухшей. Другой, отстранённой, но такой же любимой, родной, моей Чумочкой. Из груди вырываются сотни тысяч рук, они рвутся к ней, обнимают её, но чувствуют какой-то странный, невольный холод и дрожь сердца.       Когда я умер от воспаления легких, дедушка продал квартиру и переехал в однушку. С мамой после моей смерти он больше не общался. Она собрала все мои вещи, игрушки, даже мою коробочку с мелочами и положила в коробку. Плотно упаковав, она убрала её на чердак и больше я никогда её не видел. Мама часто говорила Толе, что это бабушка меня забрала вслед за собой. «Знала я, что ничем хорошим это не кончится» - плакала мама. - «Нужно было сразу ей отдавать Сашу... Во всем я виновата, так бы он еще жил!» После этих слов, Толя всегда обнимал маму и говорил, что она ни в чём не виновата. «В чем тут твоя вина, Оль? Это судьба, так могло с каждым случиться... Саша был очень больным мальчиком, тут нет нашей вины». Мама отталкивала Толю, кричала, что я для него вообще ничего не значил, и, плача, уходила в другую комнату. Мне хотелось успокоить маму, подойти к ней, обнять, сказать, что я её очень сильно люблю. Но мой мир и мир Чумочки ограждала хоть и маленькая, но очень значимая щель. И поэтому я мог только наблюдать за ее жизнью издалека. Из-под плинтуса.       Внизу, в подвале, среди канализационных труб было очень холодно, сыро и мерзко. Я был слишком малого роста и, чтобы увидеть маму, мне нужно было вставать на толстую и старую, визжащую от веса трубу. С потолка падали капли, спустя какое-то время они превращались в зелёную вонючую плесень. В общем, «жить» за плинтусом было очень мерзко. Но это было ничем, ведь «живу» я не на кладбище, а всё еще в маминой квартире, наблюдая за самым родным мне человеком.

* * *

      Вдруг я увидел, как мама нашла мой стеклянный шарик. Она внимательно на него посмотрела и вздохнула. «Эх, кисёныш, я так скучаю без тебя... Зачем ты ушел? Я думала, что мы с тобой много чего сделаем: съездим в санаторий, в Сочи к Толе, пойдём в парк... Саш, тебе хорошо там? Ты встретил бабушку? Как она?.. Передай ей, что я очень сильно сожалею о...» - мама посмотрела в сторону моей щели красными распухшими глазами. - «... том, что случилось. Как ты там, за плинтусом? Всё хорошо? Представляешь, я всем вру, что похоронила тебя на кладбище. Даже Толе. Ну никто же не поверит, что у меня в доме чьё-то мертвое тело...». Мама вытерла подступившие слезы и снова посмотрела на шарик. «Ладно, прости меня... Ты же всё равно ничего не слышишь». С этими словами она отправила стекляшку в коробку и снова заплакала. Я хотел уж закричать маме, сказать ей, что я здесь, я наблюдаю за ней и до сих пор её люблю, как вдруг почувствовал под ногами ледяную воду. Но откуда ей тут взяться? Канализацию затопило? Соскальзываю со стонущей трубы и проваливаюсь в водяную бездну. Холод покалывающим спазмом пробегает по спине, сцепляет руки. Конечности немеют. Моё тело всасывает в песчаное дно, я оборачиваюсь, смотрю на гаснущий мамин силуэт в щели. Я зову Чумочку в надежде того, что она спасет меня. Но она, плача, смотрит сквозь меня своим грустным взглядом.

* * *

      Разрываю бордовые облака, падаю в грязь. Сырая земля облепляет лицо, забирается за уши, в рот и засоряет глаза. Слышу, как кто-то чавкает ногами. Поднимаю голову, пытаюсь разглядеть хоть что-то, но чёрная мерзость въелась в глаза. Я временно слеп. Какие-то верёвки затягивают мои ноги и резко поднимают тело вверх. Голова начинает кружиться, ком рвоты подступает к горлу. «Что, скотина, сгнил всё-таки?! А я ведь говорила, что ты с этой мразью подохнешь!» - узнаю бабушку. В моём сознании сразу вспыхивает тот холодный вечер, капанье часов и слёз, белая стена, птицы, вода и черный осьминог, который крутил свечу в своих жирных щупальцах. В тело пробирается колючий страх и забирает дар речи. «Что молчишь, а?! Что ты молчишь?! А, боишься... Правильно, бойся!» - брызжет слюной осьминог, говоря бабушкиным голосом. - «Твоя мамаша со своим карликом всё-таки сгубила нас! Скоро и дедушку к нам отправят, мерзавцы! Ты слышишь, неблагодарная сволочь?! Теперь ты будешь гнить вместе со мной!» - Нет, мама не такая, - плачу я. - Мама меня любит! И я люблю её! - Ах, значит любит?! Мерзкая, противная, неблагодарная сволочь! Будь ты проклят, гнида! Чтоб ты вечно жил и гнил! Ну ничего... Я тебя и с этого света сожгу! - осьминог швыряет меня обратно в грязь. Земля забивает мне рот, я тону в чёрных зыбучих песках, проваливаясь в пустоту. Мне уже кажется, что это конец, как вдруг чьи-то тёплые руки нежно поднимают меня в раскалённый воздух. Они гладят меня по глазам, и я снова начинаю видеть. Они надавливают на живот, и грязь исчезает из внутренностей. Это мама. Мама пришла за мной! Осьминог взвывает, тянет щупальца вверх, но синеватый силуэт Чумочки быстро поднимает меня на поверхность. Запах гнили. Толчок.

* * *

      Я снова оказываюсь за плинтусом. За сырой, холодной оградой от настоящего мира. Мама всхлипывает, вытирает слезы и берет ключи. Открывая дверь, она даже не подозревает, что спасла меня. Своим силуэтом, улыбкой, движением руки она заставляет меня всё ещё верить в жизнь.</center>

- Мама! - испуганно прижался я. - Пообещай мне одну вещь. Пообещай, что, если я вдруг умру, ты похоронишь меня за плинтусом. - Что? - Похорони меня за плинтусом в своей комнате. Я хочу всегда тебя видеть. Я боюсь кладбища! Ты обещаешь? Но мама не отвечала и только, прижимая меня к себе, плакала.

      Сквозь щёлчки отопления слышу скрип закрывающейся двери. Каждый день я умираю за плинтусом, зная, что мама даст мне право на новую жизнь.

За окном шёл снег.

26. 04. 14.