Апрельская мелодия

      Иногда Чернобыль сходит с ума. Приступы одиночества всё сильнее плавят мозг, как плавит раскаленный графит уже не столь прочный железобетон. Но особенно сильно на нем отыгрываются в апреле. Двадцать шестого апреля, в день, когда его никчемная жизнь окончательно закончилась.       Стрелки часов замирают на отметке 1:23, и это значит, что впереди ещё сутки абсолютного сумасшествия.       В дверь стучатся, и Чернобыль уже знает, кто это. Он лишь плотнее задергивает шторы, продолжая монотонно вырезать очередную деревянную фигурку. Он убежден, что в этот раз сможет держать себя в руках.       Нехитрый замок, наконец, поддается, и в квартиру, аккуратно придерживая дверь, входит девчонка лет шестнадцати. Всё так же осторожно пробираясь по коридору, она останавливается в метрах пяти от Чернобыля, молчит, скромно улыбаясь, а после негромко спрашивает:   — Вы по-прежнему живете в моей квартире?       Каждый раз всё повторяется. Из года в год они оба играют по одному и тому же сценарию.   — Это больше не твоя квартира.       Чернобыль не отрывается от работы, не поднимает глаза, он и так прекрасно знает, что рядом с ним стоит видение, которое привело за собой совершенное безумие.   — Тогда скажите, где же мне жить?       Она неуверенно топчется на месте и смотрит пронзительно ясно, но голос отчужденца не дрогнул.   — Нигде.       Он делает паузу и словно бы добивает.   — Ты давно умерла.       Часы на стене непривычно громко начинают идти. Раньше они не работали целые сутки, а теперь почему-то пошли спустя полчаса. Чернобыль отмечает, что это не к добру, но не удивляется. Его вообще сложно удивить.       Девушка стоит уже у самого стола, и остекленевшие глаза смотрят прямиком на Чернобыля, но тот знает эту игру и не поддастся на ее уловки.   — Почему вы говорите, что я умерла? — ее голос куда тише боя часов, и Чернобылю приходится напрягать слух. А темп ударов медленно нарастает. Или так кажется отчужденцу. — А как же они? Как же все эти люди?       Девушка резким движением распахивает шторы, и с улицы слившиеся в унисон голоса ударяют Чернобыля единым потоком криков и стонов, словно бы за окном самый настоящий Ад.   — Они тоже умерли?!       С улицы доносятся радостный визг детей, строгие окрики матерей, лай собак, пение птиц, шум моторов и гудки кораблей с причала, но Чернобыль слышит лишь мольбы, дикий плач и проклятья, что какофонией бьют по мозгам. Девушка ещё что-то кричит, но он не слышит ее, схватившись за голову, а бой часов всё набирает скорость, и вот уже к нему присоединяться треск давно сломанного дозиметра. И вся эта мелодия медленной смерти заполняет собой пространство вне и внутри, сливаясь в единое слово: Убийца.   — Довольно!       Идеально заточенный нож пролетает через всю комнату, разрезая эту музыку, и остается в стене.   — Хватит! — Чернобыль исподлобья косится на пустую комнату, которая для него сейчас как раз совсем не пустая. Казалось бы, что весь шум должен стихнуть, но он продолжает нарастать и постепенно заглушает голос отчужденца.   — Ты умерла! Умерла ещё в 87-м! И они тоже! Все вы сдохли двадцать лет назад! Да только я-то тут причем?! Идите, веселились, радуйтесь загробной жизни или мстите работникам станции. Но меня не трогайте. Я на эту проклятую станцию не дышал даже. Прочь! Проваливайте!       Чернобыль не выдерживает и встает из-за стола в надежде забрать нож и разбить им чертовы часы. Но как только он выдергивает его, всё мгновенно стихает. Вакуумная тишина разом обрушивается на отчужденца, будто кто-то вылил ее из ведра. Чернобыль не удивляется. Он лишь придирчиво осматривает нож и замечает капли крови на лезвии.       А потом оборачивается.       И видит ту самую надоедливую девушку, всё это время бывшую за его спиной.       А ещё двадцать восемь пар глаз мертвецов.       Чернобыль всё же удивляется — раньше они не переходили порог его квартиры.       Но вновь нарастает шум.       Настольная лампа гаснет.