В плену разума

Солнечные лучи искрятся в его волосах. Легкий ветерок, наполненный запахом весенних цветов, окутывает нас, словно собирается уберечь от всех невзгод. Вот только мне не нужно никакой другой защиты, кроме поддержки и объятий мужа. Не могу сдержать улыбки, когда чувствую едва заметный толчок. Рука тут же тянется к животу, что не укрывается от внимательного взгляда Пита. На его губах появляется улыбка - светлая и теплая, похожая на ещё один солнечный луч, неизвестно как и зачем сорвавшийся с небес. Он откладывает в сторону карандаш и блокнот, прежде чем встать. Прикрываю глаза, уже зная, что меня ожидает. Всего несколько секунд, и я слышу шелест сминаемой травы, а его рука накрывает мою. Ещё один толчок. Ребенок, словно почувствовав близость отца, отозвался на бережное прикосновение. Открываю глаза, переводя взгляд на Пита. Его лицо в паре сантиметров от меня, и я ощущаю его дыхание на своих губах. Оно обжигает, распаляя желание. Желание почувствовать поцелуй, разливающийся нежностью и страстью по венам. Пит наклоняется ещё ближе, так и не убирая руки с моего живота. Вспоминаю страх, когда-то преследующий меня, подобно ночным кошмарам. Страх о том, что не сумею дать ребенку того, чего была лишена сама - безопасность и спокойствие, не смогу сделать его жизнь достойной и счастливой... Но при взгляде в голубые, хрустально-чистые глаза, буквально излучающие спокойствие и уверенность, эти опасения кажутся эфемерными. Пит отогнал от меня кошмары, согревая своим теплом, даря нежность и любовь. Он будто бы скала, нерушимая и сильная. И вместе с ним мы сумеем справиться с чем угодно. Мгновение, и удар сердца. Я растворяюсь в поцелуе, чувствуя, что рядом только самые близкие мне люди - муж и наш с ним ребенок. А затем все исчезает - внезапно, словно рассыпающаяся искрами голограмма или же сдутый порывом ветра пух с одуванчика. И я остаюсь одна.

***

Судорожный, прерывистый вдох. Дыхание тяжелое, горло будто бы сжимают невидимые и не ведающие жалости руки, которые исчезают, лишь когда я окончательно просыпаюсь. Оглядываю комнату со светлыми стенами и распахнутым настежь окном, мир за которым скрыт железной решеткой. Мысли, ещё не пришедшие в порядок после резкого окончания прекрасного сна, путаются в голове, не позволяя ухватиться ни за одну из них. Пит. Он должен быть где-то здесь, рядом. Ведь он всегда рядом. Рука непроизвольно тянется вниз, желая почувствовать едва заметный толчок, ощутить присутствие ребенка. Моя жизнь обрывается так же, как сон. Его нет. Перевожу взгляд, сдерживая наворачивающиеся на глаза слезы, неверяще смотря на свой плоский живот, скрываемый больничной пижамой. Крик вырывается из моей груди, а несколько секунд спустя дверь в комнату распахивается. Вошедшая женщина в голубом халате что-то произносит, но я не слышу ничего. Где он? Напрягаю память, пытаясь вспомнить, понять, но ничего не выходит. Все рассыпается, а я же помню лишь тот сон - теплый и пропитанный любовью... Я уже родила? Операция пошла не так, и поэтому память будто бы решето, удерживающее лишь клочки воспоминаний?! А что, если... Одергиваю себя, не позволяя даже думать о таком. Мой ребенок не может быть мертв: достаточно нам с Питом боли, достаточно страданий, мы не сумеем пережить ещё одну потерю... Врач. Вскакиваю с кровати, сделав несколько шагов и оказываясь рядом с лепечущей что-то женщиной, хватаю её за плечи: - Мой ребенок, где он?! - срываюсь на крик, замечая, как изменяется её лицо. Она отводит глаза, пытаясь сделать шаг назад, но я не позволяю, снова встряхиваю её. Он - мертв?! Мысль заставляет задрожать от отчаяния, давя жалкие всхлипы, вырывающиеся из меня. Сон превращается в реальность, разрушая всю мою жизнь, стирая идиллию и не оставляя взамен ничего. Лишь пустоту. Отталкиваю женщину, начавшую бормотать что-то о том, что она всего лишь медсестра. Она обещает позвать врача, который всё объяснит, но он мне не нужен. Я уже сама всё поняла. И сейчас мне нужен только муж. - Где Пит? - спрашиваю я вслух. - Где мой муж? Медсестра торопливо кивает, обещая его позвать. Из-за пелены слёз почти ничего не вижу, но несколько секунд спустя раздается едва слышный скрип, сообщающий о том, что женщина вышла. Звук проворачивающегося в замке ключа. Дверь закрывается, отрезая меня от внешнего мира, и я больше не сдерживаю своих рыданий, опускаясь на холодный пол.

***

- Доктор... Пит оборачивается на голос, встречаясь взглядом с только что вошедшей в палату подчиненной. Полы его белоснежного халата распахнуты, а галстук небрежно повязан. Заведующему, поглощенному работой, иногда просто некогда следить за внешним видом. - Что случилось, Мэган? - спрашивает врач, поправляя очки. Из голоса исчезает беззаботность, с которой он только что разговаривал с идущим на поправку пациентом. - Она зовет вас, - торопливо объясняет медсестра. Ни секунды не мешкая, Пит срывается с места. Медсестра семенит за ним, еле поспевая за широким шагом своего начальника, покидающего палату. Яркие солнечные лучи, встречающие их в коридоре, контрастируют с приглушенным светом палаты. На несколько мгновений доктор останавливается, и взгляд Мэган задерживается на его глазах. В их лазури боль - глубокая, неприкрытая, но в то же время в них теплится надежда. А ещё они хрустально-чистые, словно весеннее небо. Пит замечает внимательный взгляд, прикованный к себе. - Можешь идти, я сам, - произносит он, благодарно кивая, а уже секунду спустя направляется в сторону широкой лестницы. Он спешит в палату жены, чтобы снова слушать выдуманные истории о деспотичном государстве Панем, о Голодных Играх, о революции и их общей победе. Как и много дней подряд Китнисс расскажет о их счастливой жизни в Деревне Победителей. Той, в которой она не заперта в больничной камере. Больно разрушать её светлые иллюзии, но он рядом и держит Китнисс за руку, обещая, что никогда её не покинет. Она смотрит ему в глаза и улыбается, на секунду забывая об оконной решётке и душном воздухе запертой палаты. Тогда он проглатывает ком в горле и говорит правду, в которую верит с трудом. И каждый день это повторяется. Ему приходиться убеждать её в том, что её сны - всего лишь фантазии, Панема не существует, а никому и в голову не придёт устраивать жестокие и бесчеловечные игры на выживание. Больнее всего говорить о том, что их ребёнок мертв. И эта жизнь, настоящая, от которой он сам сходит с ума. Хуже чем Игры, хуже, чем революция.