Poet and his muse

      Солнечный свет пробивался через окно, тень от лёгких занавесок падала на мольберт, за которым сидел мужчина и, погрузившись в своё дело, продолжал рисовать свою работу ещё с рассвета.       У Джона довольно-таки короткие волосы, пострижены по-военному строго. Переливающиеся на свету, цвета песка. Кончики волос немного вьются, но это только прибавляет им изящности. На вид мягкие. Хочется уткнуться в них, вдыхать запах свежего хлеба, чая и уюта. Правильное и круглое лицо. Смуглая кожа, так и притягивающая взгляд. Тонкие губы и светлая, будто дарящая свою искренность, улыбка. Глаза у него голубоватого оттенка, иногда отливают серым. Добрые и даже поблескивают на свету. Ресницы короткие, еле заметные. Немаленький нос, но с забавно вздёрнутым кончиком. Скулы ничем не выделяются, но иногда грех не провести по ним линию из поцелуев. Когда же расцветает его неловкая улыбка, на щеках появляются небольшие ямочки, а так же становятся заметными скулы. Такие родные морщинки, придающие его мимике всё бОльшую убедительность, когда он злится. Они внешне прибавляют ему пару лет. Подбородок немного вытянут. Длинная и сильная шея. Крепкие руки. Короткие, шершавые и мозолистые пальцы со следами пороха под ногтями. Желаешь прикоснуться к немного выпирающим венкам, провести губами по полоске кожи, которой так и не коснулся афганский загар. Джон — мужчина крепкого телосложения. Мужественный, пусть и не блистающий высоким ростом. На плече красуется шрам от пули. Спина с многочисленными шрамами, которые заметно выделяются своим бледным цветом, подобным тому, что кожа на запястьях мужчины. На сегодняшней картине он по пояс обнажён, но обычно носит коричневые кардиганы, клетчатые рубашки и свитера различной вязки. Грубая ткань джинс скрывает его накаченные ноги и голени, широкие бёдра, под стать плечам, и упругие ягодицы. — Идеален, — срывается с моих уст привычная фраза. — Как же ты прекрасен.       Провожу кистью по очертанию губ, затаив дыхание. Ты так чудесен. Сколько картин написал я с тобой? Десять? Двадцать? Тридцать? Неважно, ведь на всех картинах у тебя разный характер, мимика и роль. Но глаза остаются неизменно искренними, такими ясными, глубоки своим цветом настолько, что хочется тонуть, прятаться. Изнутри сжигает чувство горечи и понимания всей ситуации. Художник никогда не сможет прикоснуться к этой коже со шрамами. Никогда не сможет почувствовать тепло и настойчивость этих губ. Лишь бездушное полотно, на котором красками выжжено нечто изысканное. Воплощение мужества. То, что имеет тёплую улыбку, глаза цвета хмурого неба. Творец никогда не сможет почувствовать, как двигаются эти мышцы у него под ладонью. Никогда не распробует вкус кожи на шее этого мужчины. Иногда он представляет прикосновения к своему затылку, чёрным кудрям. Губы бывают искусаны в кровь при желании отпустить реальность прочь. Может он и сумасшедший, пусть, но его сердце принадлежит его работе, его творению, его Джону. Да, у его персонажа есть имя. Столь подходящее под истинную сущность этого идеала. Ничего не достается им в жизни просто так — за все приходится бороться. Для достижения своих целей они не останавливаются ни перед чем и добиваются своего любой ценой и любыми методами. Их стихия — это воздух, холодный. Не всем открываемый внутренний мир, желание, как импульс к действию. Глубокие чувства. Внутренняя сила не принимать все подряд, без разбора, острый критический ум. Имени настолько подходящего не найти. Он целиком и полностью создан кистью и воображением. Краски быстро кончаются. Стоит начать рисовать, и ты уже не замечаешь шагов или даже силуэта человека рядом. Всё внимание всецело отдано ему, тому единственному. Рука невольно движется к ещё не засохшей картине. — Поэт и его муза. Даже не поспоришь, правда? Это старое сказание, покрытое тайной, пугает, — я уверен, ты меня обязательно услышишь. Я выжидающе жду твою улыбку, но в ответ ничего. Точно так же, как я впервые почувствовал тот восторг от полученного результата. Что же было потом? Ах да, точно, я начал, как слетевший с катушек, писать картины одну за другой, но на каждой был только он. Краски, что были использованы для оттенка его загара, полностью истощили себя, а палитры предательски не позволяли получить нужный цвет. Вероятно, ты последняя. Этот образ навсегда был выжжен на стене моих чертогов и галереи. Я приближаюсь к тебе, а в ответ ты притягиваешь, держишься, как утопающий, за соломинку. Жар дыхания будто бы выбивает кислород из лёгких и заставляет упиваться, затаив надежду. Ты закрываешь глаза и позволяешь соприкоснуться нашим губам. Поцелуй получается размашистым, будто за нами едет на бешеной скорости поезд, и этот поцелуй должен дать понять последние слова сожаления о многом. Дёргаешь мои волосы, и я всхлипываю. Нам нужно остановиться. Мы должны.       Я отстраняюсь и всё ещё не открываю глаза, боясь упасть в пропасть реальности. Ветер из открытых окон обволакивает лёгкие, дарит необходимое спокойствие и гармонию. Разум приходит в норму, и я поднимаю веки на образ передо мной. Снова кусаю губы. На них краска и вкус желания. Знаешь, иногда хочется верить в волшебство и джинов, что исполняют желания. Я непременно загадал бы тебя. Настоящего и такого совершенного. Муза — это моё счастье, та, о чьей красе я пишу стихи. Та, что в своей туманной короне утонула в волнах моего отчаяния. Горечь этих оттенков передаёт и мои чувства. То отчаяние, что я сейчас испытываю, оно заставляет мой голос звучать тише. — Неверно. Это муза и её поэт.

The poet came down to the lake To call out to his dear, When there was no answer, He was overcome with fear. He searched in vain for his treasure lost, And too soon the night would fall, Only his own echo would Wail back at his call. And when he swore to bring back his love By stories he'd create, Nightmares shifted in their sleep In the darkness of the lake And now to see your love set free You will need the witch's cabin key Find the lady of the light, still raving in the night That's how you reshape destiny! In the dead of night she came to him With darkness in her eyes Wearing a mourning gown, Sweet words as her disguise. He took her in without a word For he saw his grave mistake And vowed them both to silence Deep beneath the lake. Now, if it's real or just a dream — One mystery remains, For it is said, on moonless nights They may still haunt this place… (Poets of the Fall — Poet and the muse)