Расправа

Некоторые коридоры царского дворца Асгарда были настолько мрачными, что сошли бы за лабиринты Хельхейма. Через одно из таких тёмных глухих мест каждый день ходила Сиф к себе в комнату, располагавшуюся в самом дальнем крыле, отведённом для прислуги. Она могла в любой момент переселиться туда, где она имела право жить в соответствии с обретённым положением, ближе к царским покоям, к придворной знати, но не хватало времени заняться переездом, всё откладывала на потом. Так и оставалась Сиф там, где родилась и выросла — в маленькой тесной каморке, забитой тряпьём. Её мать всю жизнь натирала до блеска полы и убирала огромные залы после праздничных застолий. Сиф представляла, как мать, будь она жива, гордилась бы тем, что дочь теперь водит дружбу с самыми высокопоставленными вельможами. Абсолютная темнота этого перехода была привычной, Сиф шла уверенно и безошибочно, хоть ничего и не видела. Ноги будто помнили, сколько нужно сделать шагов и когда повернуть. Внезапно показалось, что в черноте шевельнулось нечто, похожее на большой, плотно набитый мешок. Глупости. Детские страхи. Вдруг Сиф почувствовала сильный удар по затылку, голова мгновенно закружилась, подкосились ноги. Затем было ещё несколько одновременных ударов по спине и в живот, её били, пока не повалили. Сиф успела понять лишь то, что нападавших было несколько. — А вот и наша красавица, — раздался знакомый голос — грубый, слегка хмельной. Это был Тор. — Посмотрите, она хвалилась, что может биться наравне с мужчинами, а на деле даже меч не успела достать, как очутилась на полу. Простая безмозглая девка, только зазнавшаяся и хвастливая сверх меры. Кто-то зажёг факел, и Сиф разглядела лица напавших на неё мужчин, впрочем, она и так догадывалась: Вольштагг, Фандрал, Огун, ну и Тор, само собой. Огун открыл ближайшую дверь, и её затащили внутрь. Здесь давно никто не жил, веками не топили и не убирали, отчего комната стала похожа на темницу: сыро, холодно, углы заросли паутиной, пахло плесенью. Пыль, впитавшая скопившуюся влагу, слепилась в чёрно-бурые комки грязи, обклеившей пол и стены. Не теряя времени, все четверо принялись стаскивать с Сиф доспехи и одежду. Она брыкалась и орала, как могла извивалась, пытаясь отбиться, но получив несколько безжалостных ударов по голове и лицу, чуть не потеряла сознание от боли. Когда Сиф осталась абсолютно голой, мужчины встали вокруг, чтобы оценить увиденное: — Тор, смотри, и вправду хороша, — ухмыльнулся Огун, — какое роскошное у неё вымя. Сказав это, он со всей силы сжал груди Сиф, она хотела его оттолкнуть, но получила пинок в низ живота от Вольштагга, с аппетитом жевавшего жареную оленью ногу. — Эй, Фандрал, — крикнул Тор, увидев, что друг уже расстегнул штаны и оголил возбуждённый член, — я первый! — Я и не претендую, — весело пропел Фандрал, — ты будешь первым во влажном ущелье , а я пока попробую её дивный ротик. — Никто из вас не первый, миритесь, — усмехнулся Огун, — Всеотец её уже со всех сторон распробовал. — Ещё бы, — ответил Тор, — иначе, как ещё дочь поломойки стала гвардейцем Асгарда? Чем заслужила? Была в двух походах, и оба раза выставила войско посмешищем: бегала по полю брани туда-сюда, да верещала, как подпалившая зад курица. Враги от души хохтали! — Она издавала боевой клич, хотела устрашить врага жуткими воплями, — пояснил Фандрал, который сев верхом на Сиф, зажал член между её грудями и неторопливо мял их, плавно двигал бёдрами, запрокинув голову от удовольствия. — Нет, всё было не так, — возразил Вольштагг, нехотя отрываясь от трапезы, — она визжала потому, что сын Одина случайно задел Мьёлльниром её новый блестящий доспех и сделал на броне заметную вмятину. Вот с чего бесилась храбрая дева — ей наряд испортили! — Мерзавцы, отпустите меня, ублюдки! — крикнула Сиф. — Вы пожалеете об этом! — Фу, как гадко, — наигранно сморщился Фандрал, — такие сладкие губы, а слетает с них грязная ругань. Сразу видно, что дева сия не благородного рода, а простолюдинка. — Да, дочь поломойки любит воду, — хрюкнул Вольштагг, проглотив очередной кусок мяса, — однажды видел, как она со стариком Одином в купальне резвилась. Половину воды они расплескали. Увидев, что Фандрал переместился и прикладывает член к губам Сиф, Вольштагг спросил: — Не боишься, что откусит хозяйство? — Нет, не откусит, — улыбнулся Фандрал и зажал Сиф рот и ноздри. Сначала она лежала спокойно, лишь покрасневшие глаза горели ненавистью, но потом начала задыхаться, стала мотать головой, билась и металась всё сильнее, пока Фандрал не убрал руку. Чтобы вдохнуть как можно глубже, Сиф, измученная нехваткой воздуха, широко открыла рот, и тут Фандрал ударил её кулаком в подбородок. Теперь Сиф не могла не то что кусаться, даже слова сказать: вывихнутая челюсть сместилась чуть набок и застряла в таком положении, чем не замедлил воспользоваться Фандрал — быстро протолкнул член в открытый рот и довольно улыбнулся, когда нос Сиф уткнулся в его кудрявые лобковые волосы. Тем временем, Тор приподнял Сиф за бёдра, развёл её ноги и резко вошёл. Огун и Вольштагг ждали своей очереди. Первый был спокоен и слегка улыбался, второй сосредоточенно обгладывал кость. Внезапно Огун насторожился. — Тихо. За дверью кто-то есть. — Да брось, крыса пробежала, — ответил Вольштагг, причмокивая. Однако Огун решил проверить. Он вышел за дверь, а через миг вернулся. И не один. Огун втащил в комнату Локи. — Тор, тут очень большая крыса, однако. — Что? — Тор остановился и, утерев со лба капли пота, посмотрел на Огуна и Локи. — Он как здесь очутился? — Подглядывал, — ответил Огун. — Я не подглядывал, — сказал Локи, — я провожал Сиф, но так, чтобы она не видела, я каждый день её провожаю. То, что вы делаете — гадко. Отпустите её, она не хочет... не хочет с вами. — На последней фразе голос младшего царевича задрожал. — Тор, а малыш-то влюбился! Ой, он сейчас заплачет, — сказал Огун и схватил Локи за шкирку, — выставлю его за дверь, пока штаны не обмочил. — Э-э, нет, — остановил его Тор, — братик хотел смотреть на то, как веселятся взрослые — так пусть смотрит, пусть увидит всё. Огун прищурился и ухмыльнулся, крепко схватив Локи за руки. Тор стал двигать бёдрами с новой силой. Локи видел, как с каждым рывком оголённые ягодицы брата подтягивались, а затем расслаблялись, как от каждого его движения тело Сиф дёргалось, будто под ударами плетей. — Отпустите её, ей больно, — прошептал Локи, — пожалуйста... Первым кончил Фандрал. Сиф хрипло закашляла, затрясла головой, по губам и подбородку медленными вязкими каплями потекло белое семя. Вслед за Фандралом кончил Тор. Сиф лежала на спине, дрожала, на коже виднелись глубокие царапины, почерневшие от налипшей пыли. Огун и Вольштагг переглянулись, решая, кто из них будет следующим. Вольштагг кивнул на кусок мяса, давая понять, что пропускает друга вперёд, а сам пока доест. Огун погладил тонкую чёрную бородку и подошёл к Сиф, пнул её по рёбрам: — Становись на четвереньки. Сиф не реагировала. Тогда Огун схватил её за волосы и дёрнул вверх; таскал, разворачивал, волочил по жёстким каменным плитам, пока не поставил в нужную позу. Вольштагг встал ногами ей на ладони, придавив их к полу. Теперь Сиф бы точно не вырвалась — весил толстобрюхий обжора Вольштагг изрядно. Огун без спешки расшнуровался и приспустил штаны, подошёл сзади, шлёпнул Сиф по свезённым до крови ягодицам, отчего она пошатнулась и завалилась на локти. Огун вошёл резко, протолкнул член сразу на всю длину и начал двигаться размашисто и быстро. От его толчков Сиф ёрзала по полу и стёрла до мяса колени и локти. Кисти рук под весом Вольштагга она перестала чувствовать, будто и не было их никогда. Каждый вздох причинял боль — видимо, ей сломали одно или несколько рёбер, а судя по тому, что из горла с хриплым кашлем отхаркивалась кровь, ребро проткнуло лёгкое. После Огуна сзади пристроился Вольштагг. Перед тем, как приступить, он помахал перед Сиф костью и спросил: — Хочешь погрызть? Раздался дружный хохот. — Ненавижу вас! — прошипел Локи. Друзья рассмеялись ещё громче. Вольштагг протолкнул в Сиф свой сальный скользкий член, да со всей силы шлёпнул её тяжёлым жирным брюхом, покрытым рыжими кучерявыми волосами. Внутри неё что-то хлюпнуло. Двигался Вольштагг весьма забавно — не вперёд-назад, а вверх-вниз. Толстяк разошёлся так, что стал неистово подпрыгивать, каждый раз жутко ухая, как одержимый злыми чарами филин. Тор, Фандрал и Огун истошно гоготали, глядя на то, как между согнутыми в коленях, растопыренными ногами Сиф, билась залитая потом, раскрасневшаяся туша их друга. Это было похоже на соитие борова и цапли. Складки на боках Вольштагга и его рыхлые необъятные ягодицы резко вздымались и опускались, словно подкожное сало разбушевалось и подняло бурю. Только Локи не смеялся. Он стоял и ошеломлённо молчал. Когда Вольштагг кончил и вынул член, все увидели, что с головки потянулась дорожка кровянистой слизи. Сиф завалилась на бок, согнулась пополам, схватилась за живот и громко застонала. Спина и лицо покрылись крупными каплями пота, а через несколько мгновений из детородного органа хлынула кровь, и вылезло что-то, похожее на личинку, на очень большую личинку. Мужчины с отвращением смотрели на происходящее. Огун, никогда не отличавшийся брезгливостью, подошёл ближе, чуть наклонился и стал рассматривать исторгнутый из тела кусок окровавленной слизи. Повернувшись к Тору, он спокойно сказал: — Похоже, что наша так называемая валькирия собиралась осчастливить тебя братцем. Или сестрой. Это выкидыш. Самый обычный выкидыш. Тор с омерзением посмотрел на пол, на тёмно-алую лужу, скопившуюся вокруг отторгнутого телом куска плоти. Подошёл ближе и с ненавистью наступил на зародыш, надавил со всей силы. Чавкнув под тяжёлым сапогом, зародыш лопнул, вокруг подошвы потекла мутно-розовая жижа. Затем Тор достал кинжал, подошёл к Сиф и, пнув её с размаху под зад, перевернул на спину, а сам уселся на живот. — Ничего, я отобью у отца желание таскать эту дрянь в купальнях, — сказал Тор, схватив рукой левую грудь Сиф. Он поднёс кинжал к груди и начал резать снизу вверх. Остальные наблюдали за тем, как постепенно всё глубже становился разрез, и сочилась из него кровь, стекая с бока на пол. Медленно, но верно острая сталь, рассекая белую кожу, продиралась сквозь плоть, отрывая то, что было частью тела и его главным достоинством, превращая грудь в бесформенный уродливый ком. Сиф мотала головой и орала от боли. Вскоре на месте груди осталась мясисто-кровящая рана. Локи не мог смотреть на это, упал в обморок, но его подхватил Огун. Разделавшись с одной грудью, Тор принялся отрезать вторую. Стальной клинок входил почти по самую рукоять, и слышалось жадное прерывистое почмокивание, чем-то похожее на сморкание. Вторая грудь, словно плевок, распласталась на полу. На теле Сиф теперь красовались две истекающие кровью, почти ровные округлые раны. Закончив, Тор поднялся и огляделся, соображая, обо что бы вытереть перепачканные руки, но ничего подходящего не нашлось, и он вытерся о волосы Сиф. — Ну вот, — произнёс Тор, показывая друзьям результат своих трудов, — теперь, когда отец увидит, что у Сиф под доспехами пусто, больше не захочет развлекаться с ней. — А с ним что делать? — спросил Огун, у которого на руках висел бесчувственный Локи. — Оставим здесь, пусть побудет с дамой сердца, — усмехнулся Тор, — пошли, нам пора к отцу. Огун перетащил Локи в угол и усадил его, прислонив спиной к стене. — Он нас не выдаст? — спросил Фандрал с лёгким беспокойством. — Пусть только попробует, — успокоил Тор. Очнувшись, первые несколько мгновений Локи не мог сообразить, что произошло, казалось, ему приснился ужасный сон, настоящий мерзкий кошмар. Но нет, когда сознание вернулось полностью, он понял, что все жуткие, жестокие гадости творились наяву. Пошатываясь от волнения и страха, он подошёл к Сиф. Она лежала без сознания, дышала с трудом, вздрагивала. Оглядев изуродованное тело, залитое кровью, покрытое синяками и ссадинами, Локи совсем растерялся. Хотел сотворить заклинание, чтобы Сиф не было больно, но слова путались, он не мог сосредоточиться. От возмущения и ненависти к Тору и его дружкам, надругавшимся над красивой и смелой женщиной, которую он любил. На глаза вновь навернулись слёзы. Локи чувствовал себя ничтожеством, презирал себя за то, что бессилен помочь ей. Он снял плащ и накрыл еле живое тело, осторожно погладил Сиф по волосам. — Я позову на помощь. Прости, что ничего не сделал... Стараясь сдерживать слёзы, Локи вышел из комнаты и пошёл искать лекаря. *** Солнце клонилось к горизонту, по небу расходилось алое зарево догоравшего дня. Взглянув в окно, царь Асгарда залюбовался наступающими сумерками и с минуту сидел неподвижно. Затем отложил в сторону длинный свиток — отчёт из казны, и вышел из Тронного Зала. Хватит на сегодня забот и дум о государстве, время после заката предназначено для отдыха и наслаждений. Один приказал слугам наполнить купальни горячей водой и не жалеть дорогих ванахеймских благовоний, после чего послал стражника за леди Сиф. Ожидая деву на мягком ложе, Один пил сладкое вино, а прикасаясь губами к сочной тёмно-красной вишне, с упоением предвкушал, как совсем скоро будет ласкать упругую грудь своей молодой прелестницы. Но бутылка вина кончилась, слуги подготовили купальню и, откланявшись, удалились, а Сиф так и не появилась. Один начал хмуриться — он не любил, когда к нему приходили позже назначенного срока. Наконец послышался стук в дверь. — Заходи, открыто, — сказал Один. Однако вместо Сиф в покои вошёл посланный к ней стражник. — Мой царь, я не смог увидеть леди Сиф и передать ей вашу просьбу. Меня не пустила Эйр. — Эйр?! Откуда там Эйр? Зачем?! — удивился Один. — Не знаю, мой царь. Целительница была там не одна, ей помогали другие лекари. На мои вопросы никто не отвечал, я сказал, что пришёл с поручением от тебя, но Эйр была непреклонна. — Хорошо. Ступай. Стражник вышел. Одину эта весть не понравилась. Эйр, главная асгардская целительница, славилась упрямым нравом, не удивительно, что прогнала молодого воина, если однажды она не пустила Тора к брату, когда Локи упал с коня и сильно расшибся, и только удар Гунгниром по хребту заставил старую склочницу одуматься. Ну что ж, уступит и на этот раз. Один встал и направился к Сиф, чтобы выяснить, почему она посмела не явиться. Дверь в каморку Сиф была открыта. Внутри не было ни Эйр, ни других лекарей. Сама она лежала в постели, укутавшись с головой покрывалом, в мерцающем неярком свете факела-ночника виднелась копна смоляных волос на белой подушке. Один решил, что Сиф вздумала играть с ним, устроила представление с Эйр, лекарями, хочет, чтобы царь Асгарда, как влюблённый молодой дурак волновался и бегал за ней. Ничего, сейчас она узнает, что бывает, если разозлить великого Одина! Он резко сдёрнул покрывало и попятился от неведомого прежде отвращения. Вместо грудей, всегда желанных, нежных, на обнажённом теле Сиф зияли большие ярко-алые раны, присыпанные каким-то целебным порошком. Один подумал, что это магический мираж, наведённый Эйр по просьбе Сиф для того, чтобы разыграть его. Дабы проверить, он провёл пальцами по тонкой, едва засохшей корке, отчего та лопнула, появились капли крови. Один удивился — раны были настоящие. От прикосновений, вызвавших боль, Сиф очнулась. Увидев Одина, опустила глаза и заплакала. Глядя на слёзы и обезображенное тело любовницы, Один окончательно осознал, что это не девичье озорство, а большая беда. Конечно, можно было приказать Сиф закрыть верх и развернуть её задом, но одна мысль об уродливых ранах, похожих на гадкие красные пасти, вызывала омерзение и напрочь лишала желания притрагиваться к утратившей красоту женщине. — Что случилось с тобой? — спросил Один, не скрывая гнева. Сквозь слёзы, дрожащим от боли голосом, Сиф поведала о том, как напали на неё Тор с друзьями, как её били и насиловали, отчего она потеряла ребёнка, а после Тор изуродовал её тело. Выслушав, Один сказал: — Ты смеешь обвинять моего сына, но почему я должен верить? Не думай, что можешь посеять вражду между мной и Тором, моим наследником. Откуда мне знать, а вдруг ты бродила в лесу хмельная, и тебя поймали разбойники? — Я не оговариваю Тора! — простонала Сиф. Потом с надеждой добавила: — Там был Локи. Спроси его, он видел всё. — Завтра с утра придёшь в Тронный Зал. Тор и Локи тоже там будут. Если солгала — будешь наказана. *** — Глядя в глаза моему сыну, повтори то, что рассказала вчера, — велел Один, когда Сиф вошла в Тронный Зал. — Пожалуйста, мой царь, не требуй этого, я не могу смотреть на него, — взмолилась Сиф. — Так значит, ты лгунья! — воскликнул Один. — Говори, или прикажу высечь! Сиф стала рассказывать. Все силы уходили на то, чтобы сдерживать подступавшие к горлу слёзы, и голос её был слабым, тихим, невнятным. Слова тонули в просторах золотой залы, и Один несколько раз требовал повторить сказанное и говорить громче, разборчивее. Иногда Сиф видела, как Один довольно улыбался — испытывал наслаждение, слушая о жестокостях Тора и его друзей. Он хотел мельчайших подробностей, будто нарочно хотел, чтобы Сиф ещё раз пережила вчерашние ужас, боль и унижение. Когда она закончила рассказ, Один спросил: — Сын, это правда? — Нет, не правда, — уверенно ответил Тор. — Врёшь! — выкрикнула Сиф. Не выдержала и залилась слезами. — Локи, скажи, что я говорю правду! Прошу тебя, Локи, скажи! — Да, Локи, если ты был там и видел всё, скажи, — вторил ей Один. Локи медлил. Вчера ему было жалко Сиф, он чуть не расплакался, когда увидел её, но сейчас... Он чувствовал нарастающую с каждой минутой неприязнь к ней. Почему? Локи задумался. Он злился на Тора — тот вновь обошёлся с ним грубо, но так было и будет ещё не раз, таков уж у старшего брата характер. Но Локи помнил и другое — Тор всегда оберегал его, а порой, брал на себя его вину. Каким бы Тор ни был вспыльчивым и резким, Локи был уверен — брат всегда выручит и не предаст. Никогда. А Сиф... Она смотрела обречённым, полным отчаяния взглядом подыхающей от голода собаки, выпрашивала у него правду, словно кость. Но, ни вчера, когда Локи спас её, ни теперь, не было в глазах Сиф даже тени благодарности за помощь. Она хотела одного — чтобы он сказал правду, вздумала спрятаться за него, воспользоваться его жалостью. Локи чувствовал, как испаряется им же выдуманный образ отважной девы-воительницы, и ему становилось легче. Теперь-то он увидел настоящую Сиф — бравада слетела, не было в ней ни храбрости, ни силы духа... — Сын, я жду ответа, — голос Одина прервал размышления. Локи посмотрел на отца и спокойно произнёс: — Там было очень темно. Я видел только тени, мелькавшие по стенам. Не могу утверждать, был ли там Тор или кто другой. Один кивнул. — Хорошо, можешь идти. Локи вышел. Один обратился к Сиф: — Как я и думал, ты оболгала моего сына. Убирайся из дворца! Чтоб к вечеру духу твоего здесь не было! Сиф упала на колени: — Пощади, мне некуда идти! Тор запугал Локи, разве ты не видишь?! — Что?! — Один встал с трона. — Ты назвала моего младшего сына трусом? — он с размаху ударил Сиф по лицу, она пошатнулась и упала на пол. — Я сказал — убирайся! — И, не дожидаясь, пока Сиф поднимется, позвал стражу: — Вывести её отсюда! Двое воинов подхватили Сиф и поволокли прочь. Оставшись наедине с Тором, Один упрекнул сына: — В следующий раз, прежде, чем что-то взять — спроси! — Отец, это не я. Клянусь! Вот и Локи сказал... — Локи, — перебил его Один, — поступил как настоящий мужчина — выбрал брата, а не потаскуху. И ты на его месте сказал бы, что ничего не видел! Но, брось юлить, я-то знаю, что это ты и твои друзья. Тор, припёртый тяжестью доводов отца, произнёс чуть обиженно: — Мы и прежде так резвились, тебе что, жалко? Я тоже делюсь с тобой женщинами. — Ох, Тор, мне не жалко женщины, но вы её испоганили, на Сиф теперь противно смотреть, не то что дотрагиваться! Из-за вас вчерашняя ночь была самой скучной за три тысячи лет, не отдохнул я толком! — Отец... ну виноват, разошлись. Прости, постараюсь впредь быть сдержаннее и спрашивать твоего позволения, — согласился Тор, стараясь смягчить отца. — Я рад, сын, что ты умеешь признавать свои ошибки, — Один удовлетворённо кивнул. — Ступай. Брата не обижай. Тор вышел. В зале никого не осталось, кроме стражей, и Один мог приступить к делам. В первую очередь он взялся изучать вчерашний доклад казначеев. Алмазы, рубины, кольца... А перед глазами возникало чудесное видение — оголённая до пояса Идунн, дочь дворцового садовника. Тело молодое, гибкое, а груди высокие, круглые, словно спелые яблочки. Один облизнул губы и улыбнулся — он уже знал, с кем скоро будет тешиться в купальнях. Замечтавшийся царь Асгарда не заметил, как тяжёлые двери залы вдруг сами собой распахнулись, а через миг бесшумно закрылись. *** Мягкой кошачьей поступью из залы вышла Фригга и, миновав посты стражи, свернула в коридор, ведущий к дворцовому саду. Убедившись, что рядом никого нет, она скинула волшебную вуаль, напускавшую морок невидимости и поправила волосы, уложенные в высокую, опоясанную тонкими косами причёску. В саду, сидя на широкой дубовой скамье, царица вдыхала душистый воздух, наполненный живыми ароматами цветущих деревьев, и с довольной улыбкой вспоминала только что подслушанный разговор мужа с сыновьями и Сиф. Если бы у Фригги спросили, кто из детей ей дороже, она не смогла бы ответить. Тора и Локи Фригга любила одинаково сильно, но по-разному. Тор был родным, до боли родным — чтобы он появился на свет, Фригга три дня и три ночи истекала кровью, мучилась и тужилась так, что чуть было не провалилась в чёрные пучины Хельхейма. Но, едва взглянув на первенца, почувствовала, что не стоит жалеть о перенесённых страданиях — чутьё подсказывало, что сын станет надёжной опорой для матери, когда подрастёт. Одного наследника Одину было мало, он требовал ещё сына, на всякий случай. Фригга долго не могла зачать, она готовила разные снадобья, спрашивала совета у колдунов, но ничего не получалось. Супруг сердился. И вот, когда она почти отчаялась, в царской семье появился Локи. Фригга не понимала, что за блажь нашла на мужа, почему вдруг он вздумал забрать сына Лафея, заклятого врага, и сделать его своим наследником, но была счастлива — Локи стал её спасением, подарком судьбы. У него рано проявились способности к магии, и Фригга с радостью обучала мальчика колдовству, в нём скрывалось коварство, которое могла разглядеть только мать. Он напоминал Фригге притаившуюся змею — её саму, и она считала Локи родным — пусть не по крови, но по духу. Бесконечные измены мужа нисколько не огорчали царицу, а напротив, были благом. Фригга не испытывала ревности к молодым безродным девкам, которые ублажали Одина и покорно исполняли все его грязные прихоти. Благодаря им царица могла спокойно спать одна на роскошном супружеском ложе и не терпеть развратные ласки. Но когда Фригга случайно увидела, как Сиф отдавалась Одину на троне, ей вдруг стало страшно, и в душе вскипела злость. Разумом царица понимала, что её положение надёжно, что никогда ни Сиф, ни какая-либо другая любовница Одина не сместит её с трона. Фригга происходила из древнего асгардского рода, знатного, славного и богатого, бравшего начало в стародавние легендарные времена сотворения мира. Один уважал родителей Фригги, прислушивался к её отцу и братьям, и никогда не посмел бы променять жену столь высокого происхождения на простолюдинку. Однако вопреки здравому смыслу, воображение настаивало, повторяя днём и ночью навязчивое видение: Сиф на троне с Одином. Сиф рядом с Одином. Сиф на троне... Несколько дней Фригга не могла думать ни о чём другом. Она любила власть, с малых лет мечтала стать царицей Асгарда, и трон был для неё священным местом, магическим источником силы. Сиф осквернила трон своей похотью, и царица решила, что её следует наказать, тогда прекратятся похожие на душевную болезнь видения. Фригга хотела натравить на Сиф валькирий — безжалостных женщин-воительниц, которых враги боялись иной раз сильнее, чем мужчин, эти жестокие и кровожадные девы получали наслаждение от битвы и мучений врага. Любимой потехой валькирий было ткачество: они вспарывали пленникам животы и переплетали выпущенные кишки так, что получалось полотно, которое поднимали как знамя. Стоило показать им Сиф и сказать, что трусливая влюбчивая девка возомнила себя одной из валькирий, как те истерзали бы самозванку до смерти. Фригга как раз собиралась навестить валькирий, когда почувствовала приближение Тора, и вдруг поняла, что с Сиф можно разделаться иначе — пусть сын проучит её. Встав перед зеркалом, Фригга наблюдала за дверью, и когда появилась тень, она громко сказала своему отражению: — Ах, Фрейя, любимая подруга, как я рада, что ты зашла! Только с тобой могу говорить о своей беде, открыться. Муж мой, Один, всем хорош, но не может устоять перед молодыми служанками! А они пользуются его безграничной щедростью и добротой, требуют за свои ласки дорогих сокровищ. Своей новой наложнице, Сиф, которую нагуляла неизвестно от кого дворцовая поломойка, он дарит чудесные кольца и ожерелья, достойные украшать знатную невесту, но никак не дочь Девы Швабры! Недавно подарил ей золотой пояс, усыпанный самоцветами, а эта Сиф смеётся надо мной, называет меня сушёной старухой! Замолчав, Фригга внимательно прислушалась. Тор постоял за дверью, помялся и передумал заходить. Послышались удаляющиеся шаги... Она не ошиблась — не прошло и трёх дней, как сын отомстил за мать. И пусть всё произошло не совсем так, как хотелось — Локи это дело не должно было коснуться, Фригга гордилась сыновьями. Тор изуродовал Сиф так, что теперь мужчины не смогут смотреть на неё без брезгливой усмешки, а Локи повёл себя разумно — не предал брата. Фригга подумала, что теперь Сиф придётся самой удовлетворять свою похоть, и представила, как та от безнадёжности запихнула промеж ног несвежую жирную сельдь. Усмехнувшись своим мыслям, Фригга подумала, что неплохо бы взглянуть на Сиф вблизи, увидеть её унижение отчётливо, чтобы не мешали застилающие глаза чары волшебного покрывала. Сорвав на дорожку красное сочное яблоко, царица отправилась в путь. Когда Сиф увидела перед собой жену Одина, молча опустила голову. Фригга присела рядом и приобняла её за плечи. Сиф вздрогнула, но Фригга слегка погладила её, успокаивая. Не зная, как вести себя, Сиф, не ожидавшая проявления нежности от матери своего насильника, продолжала молчать и сидела неподвижно, словно окаменела. Фригга заговорила первой: — Я не осуждаю тебя, бедная девочка. Ничего не поделать — мужчины порой очень жестоки. С тобой обошлись ужасно. Сиф на миг робко взглянула в глаза царице, быстро отвернулась, затем тихо попросила: — Я знаю, что ты ведьма. Пожалуйста, дай мне такое зелье, от которого нет спасенья. — И не подумаю, — ответила Фригга. — Ты должна жить! Живи назло судьбе! — К чему твои красивые речи? Мне некуда идти, я одна во всех девяти мирах. — Я помогу тебе. В лесу, что за Асгардом, живёт одна старуха, у которой я давным-давно училась ворожбе. Она одинока и будет рада принять помощницу. Ведьма откроет тебе много тайн, ты снова захочешь жить. Подумай. Сиф растерянно кивнула: — Спасибо... — Идём, — Фригга взяла её за руку: Когда они дошли до неприметной землянки, спрятанной глубоко в лесной чаще, уже начинало темнеть. Фригга открыла низкую ветхую дверь, пришлось согнуться, чтобы войти внутрь. В небольшом жилище никого не было. — Хозяйка пошла собирать травы, скоро вернётся. Растопи пока камин, — велела царица. Сиф послушно направилась к вязанке сухих веток и не заметила, что перешагнула границу круга, выложенного на полу из камней, исписанных разноцветными рунами. Как только Сиф обеими ногами ступила в круг, он засверкал синими и зелёными искрами, а затем почернел и утащил её внутрь. Тихо рассмеявшись, Фригга, переставила несколько камней и прошла в середину круга — через мгновение она перенеслась в дворцовый сад. Про этот потайной ход между мирами не знал никто, кроме неё. Фригга подумала, что можно было проявить благородство и дать Сиф то, что она просила — яд, но кто знает, вдруг она передумает умирать. Там же, куда она отправилась теперь, её ждала верная смерть. *** Ледяной ветер носился по снежной пустыне и выл, как бешеный. Сиф тряслась от холода и брела, ничего не видя впереди. Колючая буря, казалось, налетала со всех сторон. Она сразу узнала это место — Фригга хитростью заманила её в Ётунхейм, мир вечного холода и ледяных великанов. Сиф шла и шла, не понимая, куда и зачем идёт — в любом случае она погибла. Скорее бы... Вдруг впереди показалась пещера. Сиф, не раздумывая, зашла внутрь, чтобы спрятаться от пробирающей до костей стужи или встретить смерть. В пещере было намного теплее. Измученная и обессиленная Сиф прислонилась к стене, на которой рос мягкий зелёный мох, и лишилась чувств. Очнулась она от того, что услышала рядом чьё-то тяжёлое дыхание. Открыла глаза и вздрогнула — перед ней стоял огромный снежный волк. Водился такой зверь только в Ётунхейме, был намного крупнее и страшнее своих сородичей, обитавших в других мирах. Голодный снежный волк мог бы запросто схватить Сиф целиком и жевать, разрывая тело на части острыми зубами, но этому зверю было не до неё. Он мельком взглянул на Сиф и, поняв, что она не представляет угрозы, забился в угол. Волк был тяжело ранен. За ним протянулся яркий кровавый след, заднюю правую лапу он тащил волоком, на белой шкуре расплылись крупные алые пятна. Не только Сиф видела кровавый след на снегу. Охотники, от которых с трудом вырвался волк, настигли его в пещере. Три синекожих великана били загнанного зверя копьями в голову, в живот, под рёбра, пока тот не затрясся в предсмертной судороге. Когда волк затих, ётуны стали вытаскивать добычу и заметили Сиф. Она вскочила, попыталась убежать, но один из ётунов поймал её, выволок наружу и бросил рядом с убитым зверем. Ётуны обступили Сиф и уставились на неё красными глазами, полными злости и желания. — Асгардийка! — произнёс первый. — Наша добыча! Потешимся с ней, — сказал второй. — А вдруг асы будут её искать? — предупредил третий. — Ты трус, если тебя беспокоят асгардцы! — ответил первый. Он подошёл к Сиф и стал рвать на ней одежду. Когда её тело оголилось, ётун указал на свежие раны, оставшиеся на месте отрезанных грудей: — Так асгардцы наказывают неверных жён, блудниц и детоубийц. Можешь не бояться, никто не придёт за ней, от этой женщины все отреклись. Ётун приложил ладонь к низу живота Сиф и шевельнул пальцами. Сиф вздрогнула, стала трепыхаться, но ётун не обращал внимания и продолжал с наслаждением ковыряться в женской плоти. — Не беда, что грудей нет, она узкая, уже, чем наши женщины, туго стягивает, а внутри тепло и мягко. Он стал раздвигать ноги Сиф, хотел уже овладеть ею, как вдруг сзади раздался голос: — Остановись! Прекрати! Ётун обернулся и увидел остальных охотников, отставших от них из-за бури, среди них был и правитель Ётунхейма. — Мой царь, по правилам охоты эта женщина — наша добыча, как и волк. Поймавший зверя первым берёт от него ту часть, которую пожелает, будь то шкура, кусок мяса или кости. После делится с остальными. Так должно быть и с женщиной! — Гейрод, я уважаю правила и не отбираю у тебя добычу, — ответил Лафей, — но посмотри, неужели ты не заметил, что она грязная? Гейрод взглянул на промежность Сиф и сказал: — Да, ты прав, Лафей, но она из Асгарда, там нет такого обычая. — Не важно, откуда у нас появилась женщина, она должна пройти ритуал, чтобы мужчины Ётунхейма не оскверняли себя соитием с ней. Ты, Гейрод, и твои братья испробуете добычу первыми, как и положено по правилам охоты, но прежде, пусть Хрим очистит её. Из толпы вышел ётун. Для Сиф все они были на одно лицо, она не видела разницы между уродливыми синими лицами, покрытыми глубокими шрамами, но тот, кого назвали Хримом, отличался тем, что на шкурах, служивших ему одеждой, висели железные амулеты и камни. Сиф поняла, что это здешний колдун-целитель. Хрим уложил Сиф на мёртвого волка так, чтобы бёдра её были приподняты, а голова оставалась на земле, и приказал остальным: — Держите её, да покрепче! Двое ётунов схватили Сиф за руки, а ещё двое развели в стороны её ноги, выставив на обозрение самое сокровенное для женщины место. Хрим опустился на колени и взял нож с коротким лезвием, а свободной рукой стал расправлять слипшуюся кожу. Это место, хоть и имело приятный розоватый цвет, считалось источником грязи и зловония, и было чем-то похоже на помятый мясистый стручок, в котором росла всего одна маленькая горошина, выпиравшая сверху. Когда кожа обветрилась и перестала быть скользкой, Хрим оттянул её и стал подрезать снизу — сначала одну складку, которая была чуть короче, потом другую — подлиннее. По синим пальцам ётуна потекла кровь. Сиф орала от боли, и кто-то зажал ей рот, но Лафей приказал: — Убери руку, пусть кричит! Нет песни чудеснее, чем крики женской беспомощности. Липкие кусочки обрезанной кожи повисли, теряя цвет, а Хрим стал кромсать сверху, старался погрузить клинок как можно глубже, чтобы наверняка — под корень — иссечь торчавший похотник. Когда между нижними и верхним надрезами оставалась тонкая перемычка, Хрим сжал её пальцами и дёрнул со всей силы. Сиф взвыла не своим голосом, на белый снег упали оторванные лоскутки мягкой женской плоти. Шкура убитого волка была залита кровью Сиф, как и одежда Хрима. Ётун-целитель, не в первый раз проводивший ритуал женского очищения, приложил к ране кусок лечебного льда, он знал, что охотникам не терпится испробовать добычу. — Скоро кровь остановится, — сказал Хрим, — а пока не теряйте времени и отсеките ей пальцы на руках. Все до последнего. — На лицах ётунов появилось недоумение, и пришлось объяснять: — Потому и положено проводить ритуал очищения сразу после рождения, чтобы не пришлось отсекать женщине грязные пальцы, которыми она теребила себя, без пальцев жена не сможет готовить еду и шить одежду. Асгардийка взрослая, а это значит, что на её пальцах остались следы похоти. — Делайте, как велит Хрим, — согласился Лафей. — Нет более мерзкого зрелища, чем женщина, которая выгибается и стонет, наслаждаясь рукоблудием. Рубите! У всех охотников были при себе острые ножи. Сиф сжала кулаки, но ётуны сказали, что так она не спасёт пальцы, пригрозили, что отрубят кисти. Сиф закрыла глаза. Никогда раньше она ничего не хотела так сильно — желание умереть было последним и самым главным за всю её жизнь. Но она даже не лишилась чувств от боли, пока ей отсекали пальцы, и находилась в сознании, когда заждавшиеся ётуны набросились на неё. Казалось, что холодный член огромной величины разорвёт её на части, раздавит внутренности. После нескольких проникновений она перестала чувствовать низ живота — всё будто окаменело. Ётуны нетерпеливо топтались вокруг, ожидая своей очереди, шершавыми руками трогали начавшие заживать раны на груди, содрали струп до крови. К ужасу Сиф, ётунам не были чужды и более изощрённые забавы. Её заставили открыть рот, и она чуть не задохнулась, когда в горло протолкнулся твёрдый леденящий член. Грубая жёсткая кожа обдирала язык до крови, ранила щёки и глотку, но вскоре и рот застыл, перестал чувствовать и холод, и солёный вкус семени . Когда свою страсть удовлетворил девятый или десятый ётун, настало долгожданное избавление — перед глазами всё поплыло, в руках и ногах появилась слабость, они стали как тряпочные, Сиф через силу сделала вдох и провалилась в бесконечную черноту. Очнулась она в каменном сарае среди уздечек, сёдел, хомутов и прочей конной упряжи. В маленькое, затянутое инеем окошко, пробивался тусклый серый свет. Она лежала полностью голая на серой свалявшейся шкуре, прикрытая старой шерстяной попоной, прикованная за шею тяжёлой цепью, крепившейся к стене. Тело оттаяло, и возвращались чувства — боль была первой. Вслед за болью Сиф ощутила вонь. Шкура, служившая ей постелью, была заляпана бурыми и бледно-жёлтыми пятнами, от меха шёл противный кисловатый запах впитавшихся нечистот. Но где-то рядом витал другой, более резкий, сильный запах, чуть сладковатый и удушающий — запах разложения. Сиф слегка наклонила голову и поняла, что гниющей плотью воняло из её промежности. Оттуда что-то вытекало — Сиф заметила скопившуюся под собой влагу, то была густая слизь с кровавыми прожилками. От ноющей боли в животе всё переворачивалось, перехватывало дыхание, каждое движение отзывалось схватками, и к горлу подползали тёплые горькие комки, вытолкнутые из желудка. Сиф старалась сдерживать рвоту, успокоиться и не шевелиться, чтобы всё улеглось, но увидела миску с едой и кувшин с водой, оставленные для неё ётунами. Мысль о пище заставила желудок сжаться. Сиф не могла больше терпеть — открыла рот, наклонилась, и на пол полилась зеленоватая жижа, в которой плавали крупные белые хлопья, похожие на расплавленный жир — желудок освободился от проглоченной спермы. Сиф хватала ртом холодный воздух, стараясь проветрить рот, изгнать из него едкий рвотный смрад, вдруг увидела ящерицу, шустро спускавшуюся по стене на пол. Постукивая по камням когтистыми лапками, ящерица подбежала к выплеснутой из желудка луже, от которой поднимался пар, понюхала и принялась лакать, высовывая длинный раздвоенный язычок. Сиф разрыдалась. Почему она должна терпеть? Сколько ещё боли, ужаса, насилия и прочей гадости впереди? Хотелось умереть, сейчас же! Удавиться бы на вожжах, но цепь не пускала, не дотянуться до упряжи... Собрав остатки воли, Сиф закричала и стала биться головой об стену, раскачиваясь из стороны в сторону, чтобы удары получились сильнее. Боль, искры перед глазами, а дальше мрак... Но это снова был обморок, а не желанная смерть. Сиф пришла в себя от того, что почувствовала грубое проникновение. Ётун двигался резко, вцепился в её бёдра так, что казалось, вот-вот переломает кости, но, к счастью, он кончил быстро и сразу же ушёл. Спустя немного времени, Сиф почувствовала боль внизу живота, такую же невыносимую и жуткую, как при выкидыше. Она согнулась и застонала, и вдруг ей показалось, что внутри что-то шевелится, ползёт. Когда она увидела высунувшуюся из её измученного тела мордочку ящерицы, замерла, не зная, что делать. Сиф подумалось, что она сходит с ума, и всё ей мерещится. Ящерица, та самая, что поедала рвоту, вылезла полностью и резво побежала куда-то. Сиф посмотрела на пол, там, куда её вырвало, было чисто — маленькая гадина вылизала всё! Через несколько часов к Сиф снова пришёл ётун. Она не могла разобрать, был ли это другой ётун или тот, что навещал её утром, но узнала ящерицу. Она появилась из какой-то невидимой щели и, выкатив и без того выпученные глазищи, с любопытством смотрела на совокупление и Сиф. Когда ётун ушёл, ящерица подползла к лежавшей на спине Сиф и стала пролезать туда, где только что побывал член. От такой наглости Сиф разозлилась и хотела схватить тварь за хвост, но лишь неуклюже шлёпнула по спине беспалыми обрубками. Сиф сжала ноги, закрылась руками, но ящерица ловко запрыгнула ей на живот и больно укусила в пупок, после чего спустилась ниже и принялась царапать когтями лобок, требуя, чтобы её впустили. Сиф подумала, что когда она в очередной раз потеряет сознание, эта тварь всё равно пролезет внутрь, сдалась и развела ноги. Каждый день повторялось одно и то же: приходили ётуны, брали Сиф и уходили, ящерица ползала по стенам и потолку, иногда залезала в своё тёплое живое гнёздышко. Живот Сиф раздулся, лобок и пах заросли чёрными густыми волосами, на кожу налипла грязь, её тело воняло, но неухоженный вид не отталкивал ётунов и не отпугивал ящерицу. Когда по ногам обильно потекла красноватая слизь, Сиф не удивилась — она привыкла к постоянным выделениям из близко расположенных отверстий и перестала различать, откуда льётся. Но в этот раз было что-то не так. В слизи она увидела мелкие чёрные пузыри. Сиф вдруг догадалась — это икра ящерицы! И в подтверждение этого, пузыри стали лопаться один за другим, выпуская маленьких зелёных головастиков. Совсем крошечные, они барахтались в вязкой слизи и тонко пищали. Услышав писк, прибежала мамаша и стала перетаскивать выводок обратно в матку Сиф — каждого, а детёнышей было чуть ли не около сотни. Было больно, но Сиф покорно терпела. Затащив внутрь последнего, ящерица вылезла и умчалась добывать корм. Пока она бегала в поисках пропитания, три раза приходили ётуны. Ящерки сначала сидели спокойно, а потом расшалились и вздумали прогуляться. Сиф чувствовала, как сотни маленьких лапок приятно щекочут нежное нутро. Такого наслаждения не было ни с одним мужчиной, Сиф и не знала, что удовольствие можно получить изнутри, теперь не стоило жалеть отрезанный и выброшенный на снег секель. Её тело томилось от нараставшего желания. Сиф чувствовала, что ей нужен мужчина. Пусть это будет ётун, но с ним она познает наивысшее блаженство. Судьба будто сжалилась над Сиф, исполнила желание — дверь открылась, в комнату вошёл ётун. Взял её как и все — резким грубым толчком. Сиф стонала громко, гортанно, и ётун думал, что от боли, ухмылялся и двигался быстрее, было ему невдомёк, что асгардийка тонет в неге — ледяной член, созданный, чтобы пытать, дарил удовольствие. Кончив, ётун бросил Сиф на шкуру и ушёл. От разлившейся по телу сладости Сиф разомлела и впала в радостное беспамятство, но когда накрывшая с головой волна счастья схлынула, снова почувствовала, что из неё вытекает слизь. Почему-то появилось дурное предчувствие. Сиф с тревогой посмотрела вниз и расплакалась — в слизи плавали мёртвые ящерки, похожие на раздавленные зелёные ягоды. Не все успели спрятаться, когда ётун ворвался. Рядом сидела мать-ящерица. Она не двигалась, застывшим взглядом прощалась с погибшими детьми. На следующий день Сиф проснулась и почувствовала, что внутри пусто, как было раньше. Ящерица ушла и забрала выживших детей, увела в другое, безопасное гнёздышко. Сиф снова хотела умереть, она понимала, что впереди её ждут одни лишь мучения, что ящерица не вернётся, не простит убитых деток, и никогда больше она не испытает наслаждения от совокупления с мужчиной. Зачем тогда жить? Дверь открылась, вошёл ётун. Сиф содрогнулась, представив, что сейчас к ней вернётся разрывающая нутро боль, но вдруг её будто озарило, она поняла, как прекратить страдания. Почему не додумалась раньше! Когда ётун снял штаны, Сиф опустилась на колени и, преодолевая омерзение, лизнула возбуждённый увесистый член с тёмной, похожей на огромную ягоду ежевики, головкой. Ётун приготовился к тому, что его будут ласкать языком, раскорячил ноги шире, чтобы стоялось удобнее, а Сиф со всей силы укусила его. Ётун чуть поморщился и с размаху двинул кулаком по голове Сиф. Удар пришёлся прямо в висок. Сердце подскочило и остановилось. Боли не было, ничего не было. Только мрак, долгожданная тьма Хельхейма... Ётун, толкнув пару раз ногой безжизненное тело, понял, что не рассчитал силы и убил наложницу. Вздохнув, отстегнул цепь от ошейника, закинул труп на плечо и понёс на псарню. Собаки, понюхав брошенную им еду, отошли. Ётун рассердился: — Так я вас перекормил! Морду воротят от мяса! Не получите ни куска, пока не сожрёте асгардийку! Приоткрыв сонные глаза, лохматые ётунхеймские овчарки слушали привычную ругань хозяина. Наконец, одна из собак нехотя встала, отряхнулась, ещё раз неспешно обнюхала Сиф и принялась лениво грызть искалеченную руку.