Orijinaru

Я открыл глаза как раз за секунду до того, как будильник начал пищать, оповещая меня о том, что пора вставать. Я, с чувством собственного превосходства вырубил мерзкую железяку, и хотел было, вновь отправиться в царство Морфея, но открывающаяся дверь разрушила мои планы. Мама. В деловом костюме, с волосами, собранными в высокий пучок. В её глазах, как всегда, плещется грусть и странная обречённость. Ещё бы, ей пришлось многое пережить… – Как ты, Фрэнки? – она тепло улыбнулась и сделала пару шагов в сторону моей кровати. Каждое утро – один и тот же вопрос. Я понимаю, что ей просто неловко спрашивать «Ты что-нибудь вспомнил из своего прошлого или, может быть, ты можешь назвать имена своих бывших знакомых?», но меня всё равно злит этот деликатный тон, как будто она говорит с сумасшедшим или хронически больным. – Я в порядке, – сдержанный кивок. Я поудобнее улёгся на подушку. На самом деле, я, конечно же, ни черта не в порядке. Потому что не может быть в порядке человек, который, сначала, похоронил отца, а затем, пытаясь покончить жизнь самоубийством, потерял память обо всём, что происходило до этого. Иногда в моей голове мелькает мысль о том, что я «где-то видел это здание» или «лицо этого человека мне знакомо», но, будь всё проклято, я не могу вспомнить, с чем конкретно связано это ощущение. Когда я очнулся в больнице, первое, о чём я подумал, это была моя мама. В общем-то, почти только её я и помнил. Едва я пытался поднапрячь мозг и вытащить из закромов памяти какую-нибудь информацию – голова отзывалась зубодробильной болью. Позже, уже после моего возвращения домой, я вспомнил, из-за чего потерял память. Я наглотался таблеток, а затем, видимо, осознав, что делаю, я начал звонить в скорую помощь… Меня вот спасли, но мою память – нет. Мама, тем временем, всё ещё стояла в комнате и смотрела на меня. Я не могу представить, как она себя чувствует – наверное, даже более опустошённой, чем я. Она теребила листочек бумаги, и, видимо, о чём-то спорила сама с собой. – Фрэнк, – зовёт она меня. Я повернул голову, и она вздохнула. На её плотно сжатых губах застыла неуверенность. – Сынок, как думаешь… Ты хочешь вернуться в школу? На секунду я понимаю, что она застала меня врасплох. Я не ожидал, что она предложит мне вернуться в школу так быстро. Со словом «школа» в моём мозгу возникают странные ассоциации, словно там, в этом месте, произошло что-то очень важное и, в то же время, странное. Сердце отдаёт тупой болью. Я безразлично пожал плечами. Хочу ли я вернуться в школу? Это что-то изменит? И, словно услышав мои мысли, мама добавила: – Врачи говорят, что, возможно, ты сможешь вспомнить большее, если будешь посещать те места, с которыми у тебя что-либо связано. Я ещё раз внимательно осмотрел маму – синие мешки под глазами замазаны тональником. Опять всю ночь плакала. Я киваю. Может, ей от этого станет легче. – Хорошо, мам. Когда мой первый день? – Завтра, – она натянуто улыбнулась, а в её глазах промелькнула благодарность за то, что я не стал оспаривать решение докторов. – А сейчас я ухожу на работу, так что можешь ещё вздремнуть. Мама, не дожидаясь ответа, тихо вышла за дверь, оставляя меня одного. Я опять упал на подушку, закутываясь в одеяло сильнее. Школа. Снова придётся пойти в школу. Первый раз в первый класс – только вот у меня как «в первый раз в одиннадцатый класс». Во рту сразу же появилось ощущение сухости и захотелось попить. Из-за лени я даже думал позвать маму, но сразу же решил, что это очень глупо – я же не инвалид какой-нибудь, правильно? Сам себе водички принесу. Я сел в кровати и спустил ноги на холодный пол. Всё вокруг закружилось и заметалось – в последнее время меня постоянно преследует головокружение. Я посидел так пару минут, а потом, вернув себе чувство равновесия, встал и усталой походкой пересёк комнату, чьи стены были сверху донизу обклеены плакатами. В углу стояла барабанная установка и две гитары, а напротив – шкаф, к которому я направился. Переодевшись в чистую футболку с какой-то непонятной надписью и натянув шорты, я выглянул из комнаты. Мамы не было на втором этаже, а снизу слышался звук включённой воды. Значит, она в ванной. Я, стараясь не смотреть в зеркало, весящее над комодом, преодолел коридор, лестницу, еще один коридор и зашёл на кухню. Я терпеть не могу зеркала, потому что знаю, кто в них отразится – измученный уставший семнадцатилетний парень, чьи руки покрыты татуировками, а волосы выкрашены в иссиня-чёрный цвет. Фрэнк Айеро, неудавшийся суицидник, страдающий амнезией. Тошно от самого себя. Я налил себе ледяной воды из под крана, и, смотря в окно, медленно выпил весь стакан. На улице было пасмурно, накрапывал дождик. Где-то вдалеке было слышно, как проезжала машина, но вокруг нашего дома было тихо и тоскливо. В общем-то, как и всегда – район, в котором стоял наш с мамой домик, был излишне спокойным и даже в какой-то мере мрачным. Здесь никогда не закатывали вечеринок, никогда не заводили бушующих собак или маленьких крикливых детей. Здесь проживали жизнь, похожую на патоку со вкусом дёгтя; похожую на подобный серый и дождливый день, который, казалось бы, будет длиться вечно. В какой-то мере, мне нравилась такая погода. Я бы даже сказал, мне нравилось, как эта погода действует на моё настроение и мировосприятие – я становился депрессивным пессимистичным мудаком, который ненавидел всех и вся. Хотя, куда уж мне ещё пессимистичнее?.. От скуки я обошёл кухню по всему её периметру, шлёпая ногами по холодному паркету. Мне сейчас абсолютно нечего делать. Абсолютно нечего делать в этой жизни. Внезапно, странные звуки отвлекли меня от размышлений. Кажется, это мама прошла через гостиную? Я решил, что, если уж, я всё равно уже здесь, то могу и проводить маму на работу. Мне оставалось несколько шагов до того, чтобы завернуть за угол коридора прямо в прихожую, когда я услышал, что мама с кем-то разговаривает. – Ты опять здесь? – с раздражением и плохо скрытой злостью осведомилась она у невидимого собеседника. – Сколько раз уже повторять – я не дам тебе с ним увидеться, даже не мечтай! – Но я должен, – возразил мужской, дрожащий голос. Даже не смотря на то, что голос был сбившимся, я заметил, насколько он красив. Наверное, его обладатель неплохо поёт. – Если он вспомнит меня… – Фрэнк не помнит ничего о тебе, – отрезала мама. О, значит речь обо мне. Как же я сразу не догадался. – И, я надеюсь, никогда и не вспомнит. - Я же говорил, вы ничего не понимаете! – воскликнул тот человек, что стоял в дверях нашего дома. На несколько секунд он слегка подался вперёд, и я смог увидеть его в зеркало, очень удобно расположившееся напротив спорщиков. Чёрные спутанные волосы. Бледная кожа. Глаза тёмно-карие, с зелёно-жёлтыми крапинками. Нос вздёрнутый и острый, а губы сжаты в одну линию. Через всё моё тело словно проходит ток. Сердце начинает бешено биться, прямо такое чувство, как будто кто-то вылил на меня ведро горячей воды. Я попятился на несколько шагов вглубь гостиной, а затем, развернувшись, опрометью понёсся по лестнице в свою комнату. Этот парень точно кто-то из моего прошлого. Кто-то очень важный. Настолько важный, что я до сих пор не могу успокоить своё скачущее сердце и выкинуть его взгляд из головы… Вероятно, я слишком громко захлопнул дверь в комнату, потому что буквально через несколько минут, постучавшись, вошла мама. – Фрэнк, ты выходил куда-то? – обеспокоенно осведомилась она, не отходя от порога. – Я слышала дверь… – Нет, я никуда не ходил, - даже не изменившись в лице, соврал я. На самом же деле, несусветное количество сил понадобилось мне, чтобы натянуть эту безразличную пофигистичную маску, которая обычно висела на моём лице. – Наверное, тебе послышалось. Она обвела глазами стены, мельком взглянув и на меня. Вздохнула. – Хорошо. Прости, я, наверное, снова тебя разбудила. – Ничего страшного. Она уже была в коридоре, когда я, наконец, смог с облегчением выдохнуть и поразмышлять. Значит, она не хотела, чтобы я увидел того парня. Почему? Я не знаю. Только мне кажется, что именно он сможет пролить свет на моё прошлое. Я понятия не имею, почему мои разговоры с мамой сократились до «как-дела-что-делаешь-ну-да-мне-похуй». Я понимаю её – со мной совсем не просто. Мама, однажды, проговорилась, что раньше я был вечно весёлым и радостным, этаким неугомонным Фрэнком Айеро. Теперь же, я стал отдалённой копией того себя, которого видел на фотографиях. Тот Фрэнк корчил рожицы и смешил всех вокруг, а из нового меня невозможно и улыбку вытянуть. Я вижу, что мама беспокоится обо мне, но, тем не менее, она не считает нужным лезть ко мне в душу. В какой-то степени я благодарен ей за это. Мама пытается заботиться обо мне, но кроме этого ей нужно ещё и работать, вести быт и делать кучу всяких «женских» дел. Ей просто не по силам нести весь этот груз в одиночку, а я такой беспомощный, что не смогу ничем помочь. Всё, что я могу делать – это соглашаться с мамой и не мешать ей. Сколько я так пролежал, раздумывая? Час, два? В любом случае, меня начинал усыплять поток мыслей в моей голове. Последний, о ком я подумал перед тем, как провалиться в сон, был тот парень. Неплохо было бы встретить его снова. Я проснулся от шума проезжающей машины. Стрелки на часах указывали пять минут двенадцатого. Получается, я проспал примерно два часа – не очень много для меня. Я тут же встал с постели – в последнее время я напоминаю себе овощ, который вообще не двигается с места. Дождь уже закончился, и из-за туч выглянуло слабое солнце, которое слепило непривыкшие к свету глаза. Я хотел было задвинуть шторы (два раза едва не навернулся, пока шёл до окна), но остановился перед стеклом. По коже пробежали мурашки, как будто на меня кто-то внимательно смотрел. Хотя, почему «как будто»?.. Я вгляделся в низкие деревья, растущие возле заборчика, отделяющего территорию нашего дома от территории соседей. Чёрная тень мелькнула где-то среди ветвей, и в моём мозгу тут же всплыл взгляд зелёно-карих глаз. Я резко дёрнул ткань штор на себя, отчего гардина слабо заскрипела. Окно было закрыто, но я чувствовал, что от этого взгляда мне точно не избавиться. Постояв пару минут и пытаясь успокоиться, я ощущал себя мышью, которую «добрые» учёные пытаются загнать в клетку. Почему он следит за мной? Неужели это для него настолько важно? Я понял, что, пожалуй, мне следует отвлечься. Мысленно составив список того, что я мог бы сделать и, прочитав детскую считалочку, мой выбор пал на гитару. У меня их было три – две электронных и одна акустическая. Электронные висели рядом с ударной установкой, а акустика была припрятана на антресоль. Достав потрёпанный чёрный чехол, обклеенный названиями рок-групп, я ощутил, что вот оно, то чувство – чувство правильности и спокойствия. Музыка – это то, что поможет всегда и везде. Я сел прямо на пол, подобрав под себя ноги и устроив гитару удобнее. Мои пальцы просто водили по струнам, не пытаясь играть какую-либо мелодию. Я сравнивал себя с каждой струной – натянутые до предела, грустно звучащие, настолько жёсткие, что могут разбить чьи-то подушечки пальцев в кровь. И всё равно, они поддаются внешнему воздействию, не могут ничего поделать с тем, что на них давит медиатор или их задевают кончики ногтей. Прямо как я. В воспоминаниях всплыли первые недели в больнице, когда мама приводила некоторых родственников и друзей семьи, надеясь, что я вспомню их. Я и сам надеялся, что вспомню их. Но, нет: большинство лиц казались мне и сам надеялся, что вспомню их. Но, нет: большинство лиц казались мне незнакомыми. Мой живот громко заурчал, отвлекая от игры, если, конечно, таковой можно было назвать эти бездумные звуки. Я сложил гитару обратно в чехол, но в шкаф убирать не стал – она мне ещё пригодится. Я понял, что с утра выпил только стакан воды, и, соответственно ничего не ел, так что, вполне могу побаловать себя обедом. Я спустился на первый этаж, идя на кухню тем же ходом, что и в прошлый раз. Мама говорила, что, до того, как отец погиб, мы почти не пользовались кухней и всегда ели за большим круглым столом в гостиной. Я часто пытаюсь представить, что бы было, будь отец жив – как он ездил бы на работу, как мы вместе смотрели бы футбольные матчи по телевизору, как ходили бы всей семьёй в зоопарк или театр. Это по-настоящему больно – осознавать, кого ты лишился. Психолог, которого приставляли работать со мной, говорил, что я возвожу вокруг себя стены, чтобы не чувствовать боли. Он утверждал, что, мол, я не просто не могу вспомнить прошлое, а я не хочу его вспоминать. И, соответственно, я поставил барьер между собой и своими воспоминаниями. Глупый психолог мне попался, не правда ли? На холодильнике, как всегда, висела записка, говорящая о том, что вся еда внутри. Это мама прикрепила мне такую напоминалку, чтобы я не лез в духовку, к печкам и в шкафы. Я привычным движением открыл холодного белого друга и, поведя плечами от холода, достал тарелку с овощным салатом. После своего вегетарианского обеда я вновь отправился в свою комнату. Разложил вокруг себя учебники, тетради и канцелярию – мне всё-таки в школу скоро, а я даже не готов. Поэтому, я рассматривал учебники, подписывал тетрадки да распределял ручки-карандаши по пеналам. Примерно в два часа дня позвонил телефон. Это была мама, спросила, как у меня дела и что я делаю. Она так связывалась со мной каждый день во время обеденного перерыва. Я, конечно же, как всегда ответил ей, что у меня всё хорошо. Я знал, что она каждый раз улыбается, когда разговаривает со мной, словно для того, чтобы я и сам поверил, что всё нормально. Сегодня она ещё сказала, что придёт пораньше, чтобы помочь мне приготовить все вещи, нужные для первого дня в школе. Я только сказал, что буду её ждать. Несколько недель назад я нашёл старую книгу, чья обложка была расцарапана, и, поэтому, ни автора, ни названия я не смог прочитать. Мне показалось, что это была первая в моей жизни книга, которая так зацепила меня. В ней рассказывалось про мальчика, у которого было много друзей. Про мальчика, который каждый день веселился и не знал забот. А потом этот мальчик потерял всё, что у него было и, дабы не испытывать раздирающей на части боли, закончил жизнь самоубийством. Мне не потребовалось и двух раз прочтения этой книги, чтобы понять, о ком она. На некоторых страницах были карандашные рисунки. Я понял, что эти рисунки были сделаны вручную – очевидно, их нарисовал кто-то, кто имел ранее доступ к книге. Обычно, там был в разных позах изображён мальчик с грустными глазами. В этом мальчике я тоже узнавал себя. Почти каждый день я перебирал сухие страницы. Я был уверен, что за ними кроется что-то большее, нежели обычный рассказ. Я знал, что и рисунки были не простыми. Сама книга – словно письмо из моего прошлого. Ключик к заветной памяти. Сейчас я тоже завалился на кровать с этим самым «ключиком» и рассматривал «послания». Иногда я понимаю, какой я теперь одинокий. Ведь кроме мамы у меня никого нет, а если и есть, то я забыл про них. Забыл, скорее всего, уже навсегда. Брюнет, который приходил сегодня утром к нам в дом и следил за мной из-за деревьев. Кто он всё-таки такой? Я бы сейчас всё отдал, чтобы узнать. А ещё я был бы не против узнать, почему мама так на него злится. Внезапная мысль о том, что кто-то так сильно хочет увидеть меня, заставила моё сердце забиться быстрее. Неужели я всё ещё нужен кому-то?..