Твоё место

Когда Захариус, зажав подмышкой три бутылки вина, ввалился в кабинет, Смит понял, что сегодня лечь пораньше не удастся. — Что за повод? Прости, но если ничего серьезного, то у меня завтра с утра встреча с командованием гарнизона, не хотелось бы перегаром дышать. Но Майк не слушал, звякнул бутылочными донышками о стол и то ли выдохнул, то ли прорычал: — Эта сучка меня бросила. При всем своем красноречии Эрвин не нашелся, что ответить. От удивления рука сама потянулась к ящику и вынула два стакана. — Закусить нечем. — А и не надо. О дно стакана ударила багряная на цвет и убийственная на запах жидкость. До краев. Смит буркнул: — Мне меньше. Мне с утра… — Помню, я ещё не пьяный. Стакан опустел в мгновение ока, как и не было, а Майк даже не крякнул, тут же наливая ещё. — Если ты хотел нажраться, то мог и в одиночестве, а если поговорить, то говори, пока ещё можешь. Захариус, наконец, приставил стул и уселся. Подвинул стакан, переставил бутылку, взглянул злобно на стопку папок, словно на кровного врага и, наплевав на заявление Смита, опустошил одним махом и второй стакан. Командор, опустив подбородок на сцепленные в замок руки, наблюдал. Бросила, значит. Это его-то, этого альфа-самца, за которым, как в том анекдоте, бабы с матрацем бегали. Такого Смит не припоминал. Хотя нет, была одна. Когда Захариус сломал её не вовремя вернувшему домой мужу челюсть, настойчиво попросила либо трахать её на нейтральной территории, либо хотя бы не калечить семью. А тут что? Поняв, что молчание затянулось, Майк поднял на друга тяжелый взгляд и кое-как выдавил: — Так и сказала: раз так, то лучше всё это прекратить. И свинтила к себе, и даже тапки свои забрала. Сучка белобрысая. Эрвин мягко улыбнулся, делая вид, что отпивает из своего стакана: — Чем доконал? Майк взвился: — Я? Доконал? Эрвин, я ей, как человеку говорю: не трогай мои носки. — Что прости? – Смит поморщился, выпил вроде чуть-чуть, а слышится всякий бред. — А, - Майк махнул рукой, - ты никогда не жил с женщиной, ты не знаешь что это такое. Я оставляю носки, а она их стирает! Смит потряс головой: так, вот здесь лежит план завтрашней встречи с гарнизонным командованием, а вот здесь носки майора: — Это плохо? — Это не надо! Если они лежат под кроватью, значит, там им и место, значит ещё не время их стирать. — Ты пытаешься доказать мне, что Нанаба ушла из-за носков? — О-о-о, - Майк засмеялся каким-то каркающим смехом, усиленно пытаясь добавить в голос сарказма, вышло так себе, - носки это полбеды, она же будит меня по ночам. Я, видите ли, храплю лежа на спине. — Майк, это правда. Я с учебки помню. Взгляд Захариуса был полон разочарования и как бы говорил: а я-то считал тебя другом. — До неё никто не жаловался. — Может потому что до неё ты ни с кем не ложился просто спать, а оттраханные до потери пульса бабы уже нихрена не слышат, храпишь ты там или что. Майк, прости, но я тебя предупреждал: твоя так называемая любовь кончится, а проблем не оберешься. Вторая бутылка подходила к донышку, а командор выпил только полстакана. Майк улыбнулся как-то криво и зло. — Кончится? Говнюк ты, Смит. Тот вздернул широкие брови, неужто вправду прибежал сердце успокаивать, а не залечивать уязвленное самолюбие? Открыв третью бутылку, Майк поглядел размытым взглядом командору в глаза и признался: — Не поэтому. Не из-за храпа. — А из-за чего? — Я опять требовал, чтоб она из разведки ушла, - неизвестный по счету стакан был опрокинут в бездонное горло страдальца, - а она мне: «Не пошел бы ты на хуй, Майк. Если так, то нам лучше всё это прекратить сейчас». Я ушел на конюшню, а она к Рене. Но я же не сказал, что согласен, я просто успокоиться хотел, а эта дура и правда ушла. Стерва мелкая. Третья бутылка опустела уже за полночь. Тогда Смит достал из закромов полбутылки ещё чего-то горячительного, а потом Майк вроде помнил, что нашел у себя немного спирта, а потом его светлую голову, наконец, посетила светлая мысль: а кто вообще давал право голоса этой глупой девке? Она до сих пор не знает, где её место? Три часа ночи, самое время повоспитывать. *** Нанаба плохо спала. Можно сказать, что не спала вовсе. Всё думала. Опять он завел свою шарманку, про «можно же работать при штабе», «у тебя хрупкие кости» и коронное «я скоро с ума сойду, пожалей меня, раз тебе себя не жалко». Да пошел он, тысячу раз говорила, что нет. Он вроде успокоится, а через месяц опять. Надоело. Да и нервы уже ни к черту. Раз он из-за неё так страдает и нервничает, то лучший выход - лишить его повода и основы для переживаний. Ничего, это она первую ночь без него спать не может, привыкнет скоро. Но к трем начала засыпать. Едва хрупкий сон коснулся сознания, как был мгновенно разрушен оглушительным стуком в дверь. Рене подскочила так, что чуть не свалилась с кровати, а потом прошипела севшим со сна голосом: — Твой явился. Открывай. — Нет уж. Я днем сказала куда ему идти, наверное, заблудился. Едва Рене попыталась улечься снова, как дверь затряслась от нового стука. Явно кулаком и явно со всей силы. За ударом последовал грозный рык: — Открывай, мать твою. Рене прошипела, настаивая: — Открой по-хорошему, он пьяный наверняка, дверь на хрен вынесет. — Заткнись и спи! – посоветовала Нанаба и сама перевернулась на бок, будто и в самом деле намеревалась уснуть. Удары в дверь возобновились. Кажется, плечом. В коридоре послышались щелчки замков и голоса. Похоже, соседи начали просыпаться и выглядывать в коридор. Кто-то даже осмелился сказать: — Майк, что ты творишь? Иди проспись. Нанаба понадеялась, что он не запомнит, кто это был. Рене же не успокаивалась: — Я сама открою. Вас, дебилов, двое, а дверь у меня одна. — Ляг я сказала! Нанаба рявкнула так, что Рене не только легла, но и укрылась, натянув одеяло до подбородка, пробурчав: — Нашли друг друга, двое ненормальных. Несмотря на то, что разбуженных разведчиков был уже полный коридор, никто не осмеливался остановить пьяного Захариуса. Его и трезвого-то страшно трогать. А тот ещё пытался вести переговоры: — Нанаба, еб твою мать, открывай, я приказываю. Вот стерва, за невыполнение приказов командования… - снова удар. Ох, и крепкая ж у них дверь. Прочности петель и косяков девушки дивились недолго, после очередного удара ногой вылетел замок, и дверь распахнулась, впуская в темную комнату тусклый свет и яркий алкогольный запах. Нанаба лежала, как неживая, на спине и вытянув руки по швам. И, на всякий случай, закрыла глаза. Ну, сломал он дверь, а вот Нанаба с ним говорить не хочет. Не о чем. Поговорили уже обо всем. Майк наклонился ниже, обдав Нанабу волной свежего перегара, а потом протянул свои наглые ручищи и, одним четким движением завернув её в одеяло, поднял и перебросил через плечо. Кто-то в коридоре хохотал, кто-то свистел, кто-то хлопал. Майку было плевать. Он нес свою добычу, которая от шока даже не брыкалась, и был горд собой. Эта глупая баба возомнила, что может его бросить. Черта с два. В комнате он просто швырнул свою ношу на кровать и сам свалился рядом, попутно решив отложить воспитательные меры до близкого уже утра, и счастливо и пьяно заулыбался. А утром раскалывалась голова. Обнаруженная в углу кровати Нанаба разве что зубы не скалила, намекая, что к ней лучше не приближаться. Майк встал, придерживая руками голову. — Помнишь, как я здесь оказалась? Он закивал, большими глотками отпивая воду прямо из графина. — Объяснить ничего не хочешь? Голова болела так, что выдумывать что-то сил не было: — Решил показать тебе твоё место. Нанаба насмешливо выгнула бровь: — Прекрасно. И где же моё место? В ответ Майк удивленно пожал могучими плечами, будто спрашивая: неужели не ясно? Но всё-таки четко и уверенно ответил: — Здесь.